Огонь юного сердца - Выговский Владимир Степанович - Страница 22

ГЕСТАПОВЦЫ ПРОСЧИТАЛИСЬ

Когда я возвратился на квартиру дяди, его еще не было. Он приехал поздно, пьяный, раздраженный и злой. Не проговорив ни слова, сразу же закрылся в своем кабинете и просидел там до утра. Было слышно, как он сам с собой разговаривал, ругался и стучал по столу кулаками.

Утром дядя ни за что побил своего денщика Ганса и, сорвав на нем всю злость, немного успокоился.

Я не показывался ему на глаза, но, к большому моему удивлению, дядя, позвав меня к завтраку, был со мной очень ласков. Такое его поведение меня почему-то еще больше пугало. Может, Валя, не выдержав пыток, что-нибудь рассказала про меня?.. А может быть, в бреду?..

Однако тревоги мои были напрасны: вчера Волошка умерла, не проронив ни единого слова. Об этом мне рассказал за завтраком сам Крейзель, который все еще бесился после своей неудачи.

Валя умерла честно и гордо, как подобает комсомолке. Погибла так, как писала в последнем своем стихотворении. Никакие пытки не смогли сломить железной воли патриотки.

У меня в душе словно что-то оборвалось, когда я узнал о ее гибели. Синие лучистые глаза и светлая улыбка на круглом нежном лице с ямочкой все время стояли передо мной - они словно преследовали меня, вопрошая: «Ну как, Петя?.. Тебе нравится моя выдержка?..» Меня мучила совесть, что в живых остался я, а не Валя. Почему-то казалось, что не фашисты, а я повинен в ее гибели. Мне хотелось отомстить за ужасное злодеяние, но приказ Левашова сдерживал меня.

Однако такое время настало.

Как-то раз вечером, когда я улегся спать, внезапно мне послышалось, что со стороны коридора в двери моей комнаты повернули ключ. Встав с кровати, я убедился, что меня заперли. Раньше этого не было, и я не на шутку забеспокоился. «Что могло произойти?.. Зачем это?..» - подумал я с тревогой и бросился к окну. Внизу я увидел Ганса, поспешно закрывающего ставни комнаты, которая была под нами, на первом этаже. «Зачем он это делает? - удивился я.- Ведь ни дождя, ни грозы нет». Закрыв окна, денщик позвал от забора большую овчарку Палме и приказал ей сидеть подле стены. Палме вильнула хвостом и покорно прилегла за цветником. Хитрая бестия, маскируется…

С противоположной стороны особняка загудела какая-то машина. Через минуту послышалось, как во двор въехала вторая, потом третья. Бросив Палме кусок сахара, денщик Ганс на своих коротеньких ножках засеменил за угол дома.

Сколько я ни ломал себе голову, а угадать, что случилось, никак не мог…

Когда совсем стемнело, я решил непременно проверить, что происходит внизу. Спуститься по водосточной трубе было нетрудно, мешала только овчарка Палме.

Правда, в последнее время я проявлял большой интерес к собакам, охранявшим наш особняк: бросал им из окна мясо, сахар, конфеты и вместе с Гансом часто прогуливался возле них. Овчарки сначала огрызались на меня, скалили зубы, а на еду, которую я бросал им, и смотреть не хотели. Но постепенно они немного привыкли ко мне, перестали рычать и охотно пожирали брошенные мною сахар или конфеты. Особенно привыкла Палме. Заметив меня, она приветливо виляла хвостом. Но подходить к ней я все же не отваживался.

«Что там внизу?.. Что там внизу?..» - напряженно думал я. Сердце чувствовало что-то недоброе, и я рискнул…

Заперев из комнаты на крючок дверь, я открыл окно и осторожно начал спускаться. Овчарка сидела молча. Но, когда я спустился до половины карниза, Палме сразу вскочила и, задрав морду, тихо зарычала.

- Палме, фу-фу,- шепнул я и бросил ей конфету.

Поймав конфету, собака успокоилась, но я на всякий случай на землю не слез: добравшись до окна, стал на карниз и несмело прильнул глазами к маленькой щели, которая была в ставнях.

Несколько человек в гражданских костюмах тихо прохаживались по комнате и воровато поглядывали друг на друга. «Агенты! - мелькнуло у меня в голове.- Что им здесь надо?»

Потом в столовую вошли еще такие же люди. Их было человек десять, а может, и больше.

- Господа,- проговорил мой дядя по-русски. Все смолкли.- Прошу садиться.

Когда гости расселись, он сказал:

- Итак, господа, мы начнем. Сегодня мы должны с вами обсудить план разгрома большевистского подполья и навести наконец в городе порядок. Таков приказ фюрера! Вот он!..- Дядя поднял высоко над головой пакет с сургучными печатями,- Однако коммунисты, как и прежде, чувствуют себя хозяевами… Вы слышите? На покоренной нами земле хозяевами?! Это немыслимо.

Дядя еще долго говорил, брызгал слюной, захлебываясь от злости. Внезапно он смолк, жадно выпил стакан воды, обвел зелеными глазами слушателей и закончил такими словами:

- Кому, как не вам, нужно проявлять особую инициативу в борьбе с коммунистами: ведь при большевиках вы были раскулаченными, находились в ссылке, сидели в тюрьмах…

И, вероятно, поймав себя на том, что он, не желая того, начинает упрашивать, решительно перешел к обсуждению плана,

Из подслушанного мною стало ясно: гестаповцам удалось установить почти все явки подпольщиков и места проживания многих товарищей. На следующую ночь, по дядюшкиным расчетам, подпольщики будут все одновременно арестованы.

«Не выйдет!..» -в сердцах мысленно воскликнул я и поспешно начал карабкаться вверх в свою комнату.

А утром я предупредил об этой страшной угрозе комиссара Левашова.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ШТУРМБАНФЮРЕРА СС

После провала намеченной операции против подпольщиков дядя весь день, не раздеваясь, лежал с перевязанной мокрым полотенцем головой. Никого не принимал и ни с кем не разговаривал по телефону. Кусая старческие губы, он каждую минуту поворачивался с боку на бок, тяжело охал, хватаясь руками за седую голову.

Накануне он опять жестоко избил денщика Ганса и выгнал его из дому.

В обед я пошел на связь с подпольщиками и обо всем рассказал Левашову.

- Прекрасно! - воскликнул комиссар.- Это нам только и надо. Сегодня покончим с этим палачом, хватит…

Вечером, когда стемнело, я заманил собак в подвал и, закрыв их там, стал поджидать возле забора комиссара Левашова. Ровно в девять, как и было намечено, послышалось тихое условное царапанье по доске. Я подскочил к тому месту и немедленно перебросил приготовленную веревку, один конец которой быстро привязал к столбу. Вскоре над забором появилась рука с пистолетом, а потом выглянул и сам комиссар в гестаповской офицерской форме.

- Где часовой? - шепотом спросил он.

Там, возле ворот, с той стороны дома… Левашов осторожно спустился ко мне и опять спросил:

А Крейзель?

У себя в комнате лежит.

Куда окна выходят?

На левую сторону.

Тихо подойдя к особняку, мы через окно ванной, которая находилась на первом этаже, пробрались в дом.

- Здесь он…- шепнул я и показал Левашову нужную дверь.

Комиссар стремительно вошел в комнату и, направив на Крейзеля пистолет, скомандовал:

- Встать!.. Руки вверх!

Дядя выполнил приказ без промедления. Вытаращив от страха глаза, он забормотал:

- Согласно Гаагской конвенции от восемнадцатого октября тысяча девятьсот седьмого года о законах и обычаях войны вы не имеете права… Вы переодеты в чужую форму… Вы, как бандит, ворвались в чужой дом…

«Что там внизу?.. Что там внизу?..» - напряженно думал я. Сердце чувствовало что-то недоброе, и я рискнул…

Заперев из комнаты на крючок дверь, я открыл окно и осторожно начал спускаться. Овчарка сидела молча. Но, когда я спустился до половины карниза, Палме сразу вскочила и, задрав морду, тихо зарычала.

- Палме, фу-фу,- шепнул я и бросил ей конфету.

Поймав конфету, собака успокоилась, но я на всякий случай на землю не слез: добравшись до окна, стал на карниз и несмело прильнул глазами к маленькой щели, которая была в ставнях.

Несколько человек в гражданских костюмах тихо прохаживались по комнате и воровато поглядывали друг на друга. «Агенты! - мелькнуло у меня в голове.- Что им здесь надо?»