Манолито-очкарик (др.перевод) - Линдо Эльвира - Страница 14

Тогда я подумал: “Все это пройдет, через три месяца мне все будет безразлично, а через три года мне покажется, что все это происходило с другим”. Я старался продолжать думать об этом и дальше, когда увидел, какими глазами на меня смотрит мать, прочитав записку. А когда она отвесила мне оплеуху, увесистую, известную всем, затрещину, я вообще не мог думать. Еще и наказала меня до конца недели.

И вот теперь я могу думать только о том, что у меня остаются еще два дня, которые я

проведу, сидя взаперти, хуже гориллы в зоопарке, черствый, как хлеб, до отвала обожравшись арахиса. А еще я думаю о том, что Пакито Медина явно инопланетянин. Не знаю, откуда он взялся с Марса, Венеры или Юпитера, но откуда бы он ни был, ясно одно: жители его планеты гораздо добрее землян.

“Oscar Mayer” – марка колбасных изделий

Глава 8. Не знаю, зачем я это сделал

Не знаю, почему я так поступил. Идея пришла мне в голову по дороге домой, когда мы с

Ушастиком шли и играли в “вязанку слов”*. Сусана говорит, что это дурацкая игра, но если бы мы стали обращать внимание на эту девчонку, мы вообще ни во что не играли бы. Ей всегда нужно сказать:

- Это дурацкая игра.

- Тогда придумай что-нибудь сама, черт бы тебя подрал, – сказал я ей однажды, когда она

меня совсем достала.

Видимо, напрасно я это сказал. Ей взбрело в голову, чтобы мы встали посреди дороги

и стояли бы там до тех пор, пока не подъедет машина, а в последнюю секунду отбегали бы. Мы должны были выходить на дорогу парами, взявшись за руки, чтобы перекрыть путь. При этом побеждала та пара, которая дольше продержалась на проезжей части. Сеньоры, ехавшие в машине, высовывали руки из окошек и свистели, видя, что Джихад и Сусана не отбегают в сторону. Ну и натерпелся же я. Я даже протестовать не мог, только молча глотал слюну, и сердце мое подступило к горлу, а душа ушла в пятки. А у Ушастика уши стали краснющие, как помидоры. А все дело в том, что у Ушастика есть одно свойство – когда ему угрожает опасность, его уши меняют цвет. Ученые со всего света пытались найти этому объяснение, но так и не нашли. Но, как говорит мой дедуля, не всегда и не на все есть научные ответы.

Ну что ж, вот и пробил наш с Ушастиком час Х. Взявшись за руки, мы вышли с ним на

середину дороги. Вдруг мы увидели, что к нам неумолимо приближается огромный автобус. Нам с Ушастиком все это показалось усмешкой смерти. Такой же усмешкой тебе кажется все, когда ты загибаешься на Северном полюсе. Ушастик вырвал руку и со всех ног бросился на тротуар. Джихад кричал:

- Эй, вы, посмотрите, ну и храбрый же этот чувак!

Этим чуваком был я, Манолито-очкарик. Автобусу меня не одолеть. Ни автобусу, ни

Джамбо** со мной не справиться, потому что я собирался силой мысли остановить это четырехколесное чудовище. Ты даже не представляешь, как я был удивлен, заметив, что автобус остановился. Ведь одно дело, когда ты представляешь себе, что твои мысли имеют суперсилу, и совсем другое, когда они имеют ее по-настоящему. Это большая разница. Автобус остановился отчаянно, нет, нечаянно, вот черт, совсем запутался, ну это, в смысле неожиданно. Друзья мне аплодировали. Вдруг я увидел, что дверца автобуса открылась, и подумал про себя, что вот сейчас водитель меня спросит: “Как ты это сделал, Манолито? Как ты смог усилием мысли лишить меня возможности управлять автобусом, можно сказать, выхватил руль из рук?””

Но в ту же секунду до меня дошло, что водитель, видимо, никогда не спросит меня об этом. Это был не какой-то там незнакомый шофер, а сеньор Солис, водитель школьного автобуса. Когда я находился в двух с половиной метрах от него, то понял, что мне не доведется поздравить себя с могущественными способностями моей мысли. Сеньор Солис сграбастал меня за шиворот, чтобы отволочь к директрисе.

- Неужели ты не понимал, что мог погибнуть сам и погубить меня? – спросил он меня.

Сеньор Солис назвал меня чокнутым мальчишкой-камикадзе. Мои дружки перестали хлопать и покинули тротуар. Проще говоря, они попросту смылись. Сеньор Солис так громко на меня орал, что забрызгал слюной стекла моих очков. Вдруг несколько машин, стоящих позади автобуса сеньора Солиса, принялись гудеть, потому что хотели проехать. Сеньор Солис был вынужден залезть в автобус, сказав напоследок, что на этот раз он в самый последний момент избавляет меня от электрического стула, и что лучше мне уйти, как можно дальше.

Я вернулся домой только с заплеванным сеньором Солисом правым стеклом очков, потому что бывают в жизни человека такие моменты, когда он не может даже почиститься.

Вечером мне не хотелось полдничать, и я почти ничего не ел на ужин. Мама сказала:

- С ним что-то стряслось.

Короче, мне пришлось все скрывать и притворяться, поскольку я совсем не хотел, чтобы матушка прознала про то, что ее сын гораздо хуже, чем она себе представляла.

Ночью мне приснилось, что мы с сеньором Солисом лежим рядышком в гробах. Меня ничуть не волновало, что я лежу в гробу, зато очень напрягало то, что никто не позаботился отчистить всем вам уже известный плевок сеньора Солиса, и я не мог увидеть, кто присутствовал на моих похоронах.

Проснулся я в холодном поту, как просыпаются главные герои фильмов, и разбудил деда, чтобы рассказать ему о том, что со мной произошло. Дед ответил, что я не всегда должен делать то, что говорят друзья, и, что будь я смелым, я бы не стал делать то, что хотели эти отъявленные хулиганы.

- Если бы Джихад с Сусаной были так храбры, как говорят, они бы не смылись, а остались защищать друга, – добавил дедуля.

Выходит, что он признавал, что сеньор Солис прав. Первый раз за всю мою жизнь дедуля оказался на стороне другой команды. Я заревел, потому что чувствовал себя таким одиноким на всей нашей планете под названием Земля.

Тогда дедуля сказал, что раз я заверил его в том, что не совершу больше такой грандиозной глупости, то начиная прямо с этого момента, мы больше не будем об этом вспоминать.

- В конце концов, все ошибаются, – подбодрил меня дедуля. – Вон конь о четырех ногах, и тот спотыкается. Спи!

Ах, да, так вот, как я сказал в самом начале, мы с Ушастиком шли по дороге несколько дней спустя после этой ужасной истории, играя в “вязанку слов”.

- Номерок, – сказал Ушастый.

- Кряква, – продолжил я. – Как видишь, эта игра менее опасна, чем игры, которые нравятся Сусане и Джихаду. Единственное, что в ней плохого, это то, что она всегда заканчивается ничьей, потому что в конце концов кто-нибудь из нас говорит:

- Инок.

- Окорок, – продолжает второй.

- Капуцин, – ставит финальную точку первый. А дальше все несется по замкнутому кругу:

- Инок – окорок – капуцин, – и так до скончания времен, или до тех пор, пока мы не попрощаемся и не разойдемся по своим делам, потому что мы до чертиков надоели друг другу.

Да, так вот, мы закончили играть в эту знаменитую “вязанку слов”, когда мне стукнуло в голову то, что я сделаю через несколько минут. Я кивнул Ушастику головой, прощаясь с ним, и побежал к подъезду. Там, дрожа от возбуждения, я открыл свой портфель и достал из него три толстенных фломастера, которые подарил нам на Рождество Мартин из рыбного магазина, и которые лежат в упаковке “Счастливой Пасхи. Рыбный магазин Мартин”. Моя мама, которой вечно нужно ко всему придраться, ворчит: “Экое удовольствие! Подари он нам килограмм креветок, вот уж зубы-то порадовались бы!”.

Я снял колпачки с суперфломастеров и начал подниматься по лестнице, проводя концами фломастеров по стене. “Классно, мне нравится,” – подумал я про себя. Я провел три полосы: красную синюю и черную. Я старался, чтобы они получались прямыми и были похожи на перила. Вроде нормально получилось. Я рисовал фантастические перила и так добрался до третьего этажа. “Почему до третьего,” – спросишь ты. Да потому, что я живу на третьем, все испанцы об этом знают.