Революция.com. Основы протестной инженерии - Почепцов Георгий Георгиевич - Страница 26

Есть определенные «межуровневые» переходы, которые позволяют, манипулируя с объектами одного порядка, получать результаты в ином пространстве:

• виртуальные объекты заменяют реальные;

• реальные объекты заменяют виртуальные.

В конфликтной ситуации особую роль начинает играть имидж-менеджмент, направленный на управление массовым сознанием как данной страны, так и международного сообщества. Дж. Манхейм видит следующие цели в таком подходе [1 7. – С. 40–41]:

• мобилизация поддержки своего населения;

• демобилизация поддержки оппозиционного лагеря;

• легитимизация своих собственных целей;

• делегитимизация целей оппозиции;

• усиление своих собственных сил;

• ослабление сил оппозиции;

• создание контраста между потенциалом своих сил и бессилием оппозиции;

• определение обстоятельств и направленности конфликта с точки зрения, наиболее благоприятной для своих собственных целей.

В принципе идет однотипный вариант усиления себя и ослабления противника, речь при этом может идти только о разграничении долгосрочного и краткосрочного инструментария.

Последний вариант фреймирования хорошо передают слова статьи в газете Neue Zuercher Zeitung: «В отличие от борцов «Солидарности» революционеры Киева ни одной секунды не были в одиночестве: включенные в сети телекоммуникаций и поддержанные зарубежными специалистами в области PR, они пошатнули господство Кучмы» [18]. То есть освещение революционной ситуации шло реально под зарубежного зрителя, его стандарты очень четко учитывались.

Бренд протеста народа и преступной власти, которая даже не может сопротивляться, должен адекватно разрабатываться, чтобы быть эффективным Кстати, стратегия бренда должна быть рассчитана на 3–5 лет [19. – С. 86]. То есть коммерческая продолжительность та же, что и у политического бренда. При этом для новой власти в цветных революциях существенным становится процесс ребрендинга, поскольку они обладают символической историей, связывающей их со старой властью, выходцами из которой они все являются. Типичной аргументацией при этом становится уход из власти по причине невозможности работы там.

Бренд революции несет в себе характеристики управляемого взрыва, носящего правильный характер. Он направлен против плохих политиков, обманувших свой народ. Хорошие политики спасут свой народ и восстановят справедливость. То есть реализуется типичная нарративная схема, где есть герой, враг и жертва. При этом, как и в кино, каждому предоставляется право стать на одну из сторон. При этом герой прошлой системы становится врагом новой, а революция по сути состоит в том, чтобы заставить жертву стать героем. Даже выполнен стандарт любого киноповествования, где враг выигрывает все битвы, кроме последней. И за это время герой, наоборот, собирает на себе все симпатии публики, поскольку происходит отождествление только с ним.

Михаил Гефтер интересным способом анализирует движение русского самоопределения через конструирование не-своих [20. -С. 32]: «Российское самоопределение через миф! Через мифического заместителя – суррогат того, что в «нормальных» этносах худо ли, хорошо, реализует себя через обиход житейских отношений с другими, не-своими». С точки зрения революции это так и есть, поскольку все – героика, цели, враги – черпается из виртуального мира, поскольку внезапно единый до этого реальный мир, делится на две соперничающие между собой виртуальные части. В случае Украины это четко фиксировалось на этническом, географическом и языковом уровнях.

Сын известного философа Андре Глюксмана Рафаэль Глюксман пишет в газете Corriere Della Sera 24 июня 2005 года в статье под названием «Я вам расскажу о заговоре оранжевых. Мы – наркоманы революции и распространим эту болезнь по всей империи» по поводу имиджа [21]: «Для того чтобы разбудить апатичные массы и заставить их выйти на улицы, необходимо прежде всего заняться имиджем. Революционные авангарды становятся и источниками сенсационной информации. Все начинается с осмеяния: сделать власть имущих смешной и довести непочтение до пароксизма. Оккупировать коллективное пространство и воображение, даже будучи вначале явным меньшинством, для того, чтобы потрясти большинство граждан».

Цветные революции, как и бархатные революции до этого, во многом оказались революциями морального порядка, поскольку материальные факторы хотя и присутствовали, но были вторичными. Это одновременно говорит о том, что власть в принципе не умеет разговаривать со своим собственным населением. Она чувствует себя сильной только в контролируемых ею контекстах, уходя от общения в контекстах неконтролируемых. Кстати, и перестроечный переход также ознаменовался освоением новых коммуникативных контекстов: от ритуальных к более свободным. Кстати, на Украине только Леонид Кравчук смог выдержать этот новый формат в телевизионных дискуссиях с «Рухом», что в результате и привело его к посту первого президента.

Все цветные революции ведут свое начало от перестройки, о которой Модест Колеров говорит: «Перестройка запустила механизм смуты, который никто не хотел анализировать, питалась надеждой на социальную мобильность: жить достойно, но не работать адекватно. Этот внутренний фактор – основа рукотворных «цветных» революций» [22]. Перестройка одновременно усилила некоторые факторы, которые присутствовали и ранее в более мягких формах. Просто появилась политическая возможность для их проявления.

Майдан в случае украинской ситуации был также определенным нейтрализатором власти. При этом феномен Майдана отражает отсутствующую в современных обществах возможность коллективных позитивных действий. Разделенные по своим квартирам, люди редко имеют возможность проявить себя.

Пример подобного рода нам встретился в реагировании жителей Канады после 11 сентября, когда огромное число рейсов после закрытия воздушного пространства США были вынуждены завершиться в канадских аэропортах. Десятки тысяч людей вышли на помощь, предоставляя еду и место для сна, что также составило подобный Майдану единый порыв всего населения [23]. Эмоциональная составляющая такого рода событий достаточно велика, но она только сегодня стала предметом изучения в ситуациях коллективного протеста [24].

При этом мы не склонны интерпретировать Майдан как проявление роли евангелических церквей, пришедших в Украину после 1991 года, что делает Давид Айкман, цитирующий слова нигерийца Сандея Аделаджи, возглавляющего самый многочисленный приход в Европе [25]: «На плошали – сотни наших пасторов, прибывших со всех концов страны. Параллельно с политическими выступлениями других ораторов мы постимся и молимся на небольшой площадке, которую нам отвели в уголке сцены на площади. Каждый день там находятся 400–500 пасторов: через микрофоны их молитвы разносятся по всей площади, чтобы каждый мог присоединиться к нам в молитве. Они молятся за Украину, постятся и проповедуют христианскую альтернативу в качестве выхода для страны».

Более адекватен в своем анализе роли Майдана Михаил Ремизов, который выносит на обсуждение новые аспекты легитимности, возникшие в результате революций [26]: «Режимы, выходящие из их горнила (бархатных революций – Г. П.), по структуре своей легитимности уже не являются «постсоветскими»: их утверждение связано со сломом инерции и выходом на сцену мобилизованного массового субъекта. Или выкатыванием на сцену его муляжа…» И это действительно проблема для власти, поскольку атаки оппозиции всегда направлены на разрушение легитимности.

Нейтрализация власти приходит и с новым набором действий оппозиции, к которым власть не готова. Оппозиция действует, власть только реагирует на предложенные ходы, что само по себе уже является признаком слабости. Власть пытается усилить себя, включая новые связи, но они оказываются исчерпанными, в то же время связи оппозиции все время работают на расширение.

Чарльз Тилли перечисляет набор механизмов, свойственных оппозиции [27. – С. 1 32]: