Последний еврей Багдада (СИ) - Кратер Макс - Страница 59

— Да и дело у меня к тебе есть, — Фансани протянул мельнику несколько мелких монет.

Тот взял их трясущимися руками и каждую тщательно ощупал: вблизи Лакуна видел совсем уже плохо.

— Слушаю тебя, щедрый человек.

— Ты ведь знал моих родителей. Вы работали и жили вместе.

Управляющий еще раз обвел взглядом все вокруг и решил, что лучше постоит.

— Я много с кем и работал, и жил. Было и это.

— Расскажи мне, как умер мой отец.

Мельник прошамкал беззубым ртом, как бы пробуя просьбу на вкус.

— Помню замечательно: паук его укусил. Ты же знать про то должен.

— Верно, Лакуна, эту историю я слышал много раз. Но теперь хочу выяснить подробности. Какое, к примеру, тогда было время года?

Мельник потер дрожащей рукой плешивую макушку.

— Пожалуй, что осень, — произнес он, — или весна. А может и лето. Не помню я, милый. Помню, что боги гневались на нас в тот год: засуха долгая была, каналы обмелели. Одна грязная жижа вместо воды. Зимой-то такого не случается.

— Расскажи мне все, как было.

— Да и рассказывать-то особо нечего. Закричала, значит, твоя матушка. Я-то раньше всех поднялся. Во дворе работал. Когда эти вопли услыхал, схватил цеп и бегом в дом. Там на кровати батюшка твой — мертвый уже, и паук этот прям по руке его ползет. Мелкий, черный, но с красным брюхом. Самка, стало быть. Я ее-то в сторону стряхнул, да как цепом шандарахну. Прямо в лепешку. Тут уж и другие понабежали. След от укуса на шее нашли, так что все равно спасти твоего папашу никто бы не смог. А так по-тихому во сне ушел.

— Цеп-то откуда у тебя взялся?

— Так говорю же, работа с утра у меня была. Ячмень с вечера не обмолотый остался. Худой урожай из-за засухи, а все же собрали кой-чего.

— Точно ли ячмень? Не овес, не пшеница?

— Точно. Как тут перепутать-то? Пшеницу с овсом бабы молотили. Так заведено ведь.

Фансани понимающе кивнул головой. Действительно, с ячменем работать доверяли только мужчинам, так как из него делали затем хлебное вино. А пшеница и овес считались женскими растениями.

Теперь все сошлось. Ячмень на землях, принадлежащих Торговому дому Эгиби, всегда сеяли в первом полугодии и жали в первый летний месяц. А затем, уже во второй заход засевали пшеницу с овсом. Значит погиб отец или, правильнее теперь говорить, тот человек, которого все считали его отцом, именно летом.

— А может быть, запомнил ты что подозрительное в тот день, до него или после? — задал Фансани последний вопрос.

— Ничего такого не припомню. Все буднично шло. У меня радость была — Сорбон в гости приехал. А вот смерть твоего батюшки, помню, его приезд и омрачила. Он и не погостил-то толком поэтому. Уехал вскорости.

— Уж не тот ли это Сорбон, который начальник гарнизона? — удивленно протянул Фансани.

— Это сейчас, милый человек, начальник гарнизона, а тогда он еще никем таким не был. Только-только службу-то начинал. Я же его с детства помню. В деревне соседней родился, малец. Осиротел рано, бегал к нам, подкармливал я его. Другие-то хуже к нему относились — кому рот-то лишний нужен да еще из чужих. Бывало, что и обижали. Шустрый и смышленый вырос, все вверх по служебной лестнице карабкался. А сейчас совсем важным гусем стал — не объявляется. Забыл старика. А я вот его помню. Озорной парнишка все за змеями да скорпионами гонялся. И не страшно ему было. Сейчас вот за ворьем всяким гоняется. Такой же безбоязный.

Обратный путь Фансани проделал в глубокой задумчивости. Мерин, оставленный седоком в покое, поначалу еле плелся и, лишь завидев издали стены Вавилона и почуяв близость конюшни, прибавил ходу.

Совершенно очевидно, что в документах не было никакой ошибки. Человек, который по бумагам проходил как отец египтянина, таковым быть не мог. Умер он аккурат в тот день, когда приехал Сорбон.

Сейчас гарнизонному начальнику за пятьдесят, — попытался подсчитать управляющий, — значит когда родился он сам, молодому служаке было лет двадцать или что-то около того. Вполне себе состоявшийся человек, обладающий массой навыков в том числе и таким опасным, полученным в детстве, как умение обращаться с ядовитыми змеями и насекомыми.

Искать долго мотив, которым мог руководствоваться Сорбон, не пришлось. Матушка, как рассказывали люди ее знавшие, была редкой красавицей. Воспылавший страстью к юной египтянке, злодей пробрался ночью в комнату супругов и подложил каракурта в постель Фенуке.

Даже не так все было, — поправил сам себя Фансани. — Душегуб специально направил жало паука в шею спящему, ведь укус в любое другое место мог и не быть смертельным. К тому же опаснейшая тварь могла и юную прелестницу цапнуть, а этого расчетливый воздыхатель допустить не мог.

Наверняка, случившееся должно было показаться крайне подозрительным всем, кто жил в поместье, кроме, пожалуй, бездетного мельника. Он в Сорбоне, это видно даже сейчас, души не чаял. Почти родительское чувство затмило голос разума. Потому и жив остался. А с остальными убийца вскоре расправился.

Только вот матушка ему не досталась. Или…

Фансани хлопнул себя по лбу так, что от неожиданности мерин под ним вздрогнул. Все сошлось! Они с Сорбоном примерно одной комплекции. У них одинаковая форма носа, и подбородки похожи. И даже наклонности, — вынужден был признаться сам себе ошарашенный внезапным выводом управляющий. Как люди говорят: «смоква от смоковницы не далеко падает».

Как он добился благосклонности бедной вдовы? — задал сам себе вопрос египтянин и тут же ответил на него: да просто запугал. Знал ли он, что рабыня Эгиби от него понесла? Вне всяких сомнений. Но и тут угрозами заставил бедную женщину молчать. Она, наверняка, догадывалась, что муж ее погиб не случайно, и вынуждена была с этим жить, потому как поделиться своими подозрениями ни с кем не могла. Не пойдешь же с этим к хозяину, который уже тогда, будучи человеком крайне расчетливым, всячески способствовал продвижению способного молодого человека по службе. Рабыне он бы не поверил, даже после того, как были убиты все остальные бывшие обитатели имения, ведь все эти смерти выглядели как череда несчастных случаев. Так и умерла матушка, не вынеся этого бремени.

Хуже всего то, сделал вывод Фансани, что начальник городской стражи — вавилонянин. Значит и сам он — не чистокровный египтянин. И это уже нельзя изменить.

Или можно?

Когда под копытами коня вместо утоптанного грунта проселочной дороги застучали плиты городской мостовой, управляющий Эгиби уже принял решение. Он все исправит.

Глава XXXIII. Лошадиные сандалии

Площадь возле дворца Амитис освещали сотни нефтяных фонарей. Они стояли по всему ее периметру и даже за каналом, перед резиденцией хранителя царства[80] — там, где сейчас на троне, окруженный многочисленной свитой, восседал сам царь. Противоположная от дворца сторона заполнилась людьми еще задолго до его прихода.

Агния и Кайс, взявшись за руки, пробирались сквозь толпу. Праздник Всех Народов был в самом разгаре. На площади под звуки флейт кружились одетые в короткие, цвета индиго, туники девушки. Красивейшие рабыни, свезенные со всей сатрапии, приветствовали своего правителя.

Агния то тянулась изо всех сил, то подпрыгивала, стараясь получше разглядеть танцующих. Кайс ограждал ее от напиравших со всех сторон горожан. Главное в толпе, напоминал он себе, держаться подальше от стен. Где окриками, а где и резкими, незаметными большинству окружающих тычками, юноша уверенно прокладывал путь к оцеплению.