Чучело (с илл.) - Железников Владимир Карпович - Страница 33

Быстрее отсюда! Из этих мест, от этих людей. Все они лисы, волки и шакалы! Как трудно, невозможно трудно ждать до завтра!

У соседей по-прежнему гремела музыка. Это подстегивало ее метания по дому.

Потом Димкины гости вышли на улицу, и Ленка услышала их возбужденные голоса. Они кричали и радовались тому, что Димкин отец катал их по очереди на своих новеньких «Жигулях». А Димка командовал, кто поедет первым, а кто вторым.

Им было весело, они были все вместе, а она тут одна – загнанная в мышеловку мышь. И они были правы, а она – виноватая!

Может быть, ей надо выйти и крикнуть все про Димку, и он остался бы один, а она была бы вместе с ними?!

Но тут же в ней возникло яростное сопротивление, неподвластное ей, не позволяющее все это сделать. Что это было? Гордость, обида на Димку?… Нет, это было чувство невозможности и нежелания губить другого человека. Даже если этот человек виноват.

Она кидала в чемодан одну вещь за другой, потому что сборы эти были для нее спасением.

Именно в этот момент на пороге комнаты бесшумно выросла темная фигура, и мальчишеский голос произнес:

– Здрасте!

Николай Николаевич зажег свет – перед ними стоял Васильев.

– А вот и он, – сказала Ленка. – Легок на помине. Дедушка, это Васильев.

– Здрасте, – поздоровался Васильев второй раз и покосился на чемодан. – У вас там дверь была открыта…

– Заходи, заходи, – обрадовался Николай Николаевич. – Мы только что о тебе разговаривали. Лена мне сказала, что тебе нравятся наши картины.

Николай Николаевич вскочил и прямо вцепился в Васильева. Ведь он пришел сам – значит, он к Ленке относился хорошо?

– Нравятся, – мрачно ответил Васильев и снова покосился на чемодан.

– А какая из картин тебе нравится больше всего? – не унимался Николай Николаевич.

– Вот эта. – Васильев ткнул пальцем в Раевского, чтобы отделаться от Николая Николаевича. – А кто он такой? – спросил он почти машинально. Сам же в это время, не отрываясь, следил за Ленкой.

Николай Николаевич обрадовался:

– Как же… Это герой Отечественной войны 1812 года, генерал Раевский. Здесь, поблизости от нашего городка, было имение дочери Кутузова. Генерал Раевский приезжал туда, и мой прапрадед написал его портрет. Это был знаменитый человек. В Бородинском сражении участвовал. Когда разгромили восстание декабристов, то царь Николай вызвал его на допрос, чтобы узнать, почему он их не выдал, – ведь он был под присягой и знал о тайном обществе. – Николай Николаевич выпрямился и торжественно произнес слова Раевского: – «Государь, – сказал генерал Александр Раевский, – честь дороже присяги; нарушив первую, человек не может существовать, тогда как без второй он может обойтись еще».

Ленку эти слова удивили – она перестала складывать чемодан и спросила у Николая Николаевича:

– Как он сказал? Генерал Раевский?

– Ну, в общем, он сказал, что без чести не проживешь, – ответил Николай Николаевич.

Васильев посмотрел на Ленку и вдруг спросил:

– Значит, уезжаешь?… Значит, ты все-таки… предатель? – Он усмехнулся: – А как же насчет чести, про которую толковал генерал Раевский?

– Это неправда! – возмутился Николай Николаевич. – Лена не предатель!

– А почему же она тогда уезжает? – наступал Васильев.

– Не твое дело! – ответила Ленка.

– Струсила! – жестко сказал Васильев. – И убегаешь!..

– Я струсила?! – Ленка выскочила из комнаты. Теперь ее голос раздавался издалека: – Я ничего не боюсь!.. Я всем все скажу!.. Дедушка, не слушай его! Я ничего не боюсь!.. Я докажу! Всем! Всем!.. – Она снова вбежала в комнату, на ней было то самое платье, которое горело на чучеле, и тихо сказала: – Всем докажу, что никого не боюсь, хоть я и чучело! – повернулась и вышла из дома.

Васильев рванулся за нею, но Николай Николаевич задержал его.

– Я хотел ее догнать, – сказал Васильев. – Может, ей надо помочь?

– Теперь уже не надо. Теперь, я думаю, она сама знает, как ей быть. – Николай Николаевич поманил его пальцем и тихо добавил: – В сущности, ты неплохой парень… Но какой-то… прокурор, что ли.

– А все-таки почему она уезжает? – упрямо переспросил Васильев.

Николай Николаевич посмотрел на Васильева: на его худенькое мальчишеское лицо, на очки с одним стеклом, на крепко сжатые губы, на весь его правый и убежденный вид и вдруг почему-то разозлился.

– Давай, Васильев, шагай! – Он подтолкнул Васильева к выходу. – Ты мне в какой-то степени надоел! – Закрыл дверь, потом снова распахнул и крикнул ему вслед: – Ты прав во всем!.. И значит, ты счастливый человек!.. – И так стукнул в сердцах дверью, что весь дом загудел колоколом – бом!

Николай Николаевич поднялся в мезонин и вышел на балкончик. Он всматривался в темноту, надеясь увидеть Ленку. И увидел. Ее быстрая фигурка мелькала среди темных стволов деревьев, более отчетливо проявилась на чистом горизонте, когда пересекала улицу, и скрылась за углом.

«Куда она побежала?» – с беспокойством подумал Николай Николаевич. Конечно, догадаться он не мог и, чтобы успокоить себя в ожидании Ленки, стал, как обычно, размышлять о жизни своего дома и его бывших обитателях, которых нет, но которые в этот момент тесно обступали его со всех сторон.

Взрослые и дети. Почему-то братья и сестры на всю его жизнь остались в нем детьми. Хотя он знал их до самой их старости или до ранней смерти.

Николай Николаевич почти осязаемо чувствовал тепло их рук и горячее дыхание, слышал их крики, смех, перебранки, споры до хрипоты. Они снова, как всегда, были вместе с ним.

Может быть, потому он так обрадовался Ленке, что она как две капли воды была походка на Машку. Это было звено, которого ему недоставало для счастья, это было звено, слившее жизнь всего его дома воедино.

Ленка!.. Она ощупью выбирала путь в жизни, но как безошибочно! Сердце горит, голова пылает, требует мести, а поступки достойнейшие.

И вдруг Николай Николаевич почувствовал в себе, в своих окрепших мускулах, небывалую доселе силу. Может быть, произошло первое в мире чудо и годы не старили его, а укрепляли? Он засмеялся. Его всегда смешило сочетание в нем самой трезвой оценки действительной жизни и какой-то наивной детской мечты – например, что его жизнь вечна.

Глава тринадцатая

Ленка выбежала из дома и подлетела к сомовской калитке. Потом развернулась и побежала вниз по улице, не оглядываясь на собственный дом. Если бы она оглянулась, то сначала увидела бы, как из их калитки выскочил Васильев, словно его оттуда вышвырнули, а затем на одном из балкончиков появился Николай Николаевич.

Но Ленка ни разу не оглянулась. Она спешила, она летела, она бежала… в парикмахерскую.

Ленка твердо решила доказать всем, что она ничего и никого не боится – даже чучелом быть не боится. Вот для этого она и бежала в парикмахерскую, чтобы остричься наголо и стать настоящим страшилищем.

Она ворвалась в парикмахерскую, еле переводя дыхание.

Тетя Клава сидела в одиночестве и читала книгу. Подняла на Ленку усталые глаза и недружелюбно сказала.

– А-а-а, это ты! – и отвернулась.

– Здрасте, тетя Клава, – сказала Ленка.

Тетя Клава ничего не ответила, посмотрела на часы, встала и начала складывать в ящик ножницы, расчески, электрическую машинку. Она явно собиралась уходить.

– Снова решила сделать прическу? Значит, понравилось… Только ничего не выйдет, – заметила тетя Клава как-то ехидно.

– Вы не хотите меня стричь? – спросила Ленка.

– Не хочу, – ответила тетя Клава, продолжая убирать инструменты. – Рабочий день закончился.

– Потому что я предательница?

– Я не имею права выбора клиента, – ответила тетя Клава. – Нравится он мне лично или нет – обязана обслужить. – И вдруг сорвалась, голос у нее задрожал: – У моего Толика отец в Москве. Он его три долгих года не видел. Толик ночи не спал, придумывал, как они встретятся, о чем будут разговаривать и куда пойдут… Я ему: «А может, у отца работа?» А он мне, глупенький: «Пусть с работы ради меня отпросится… Родной же сын приехал!..» Я так хотела, чтобы он подружился с отцом. А ты моего рыженького под самый корень срезала.