Сын полка (с илл.) - Катаев Валентин Петрович - Страница 30

– Дяденька… – сказал он, но, вспомнив, что находится при выполнении боевого задания, быстро поправился: – Товарищ сержант, разрешите обратиться.

– Попробуй, – сказал Ковалёв.

– Чего я вас хотел спросить: куда вы только что стрельнули? По Германии?

– По Германии.

– А сначала нацелились?

– Сначала нацелился.

– Вы глазом нацеливались? Через эту чёрную трубочку?

– Вот именно.

Ваня некоторое время молчал. Он не решался говорить дальше. То, что он хотел попросить, казалось ему слишком большой дерзостью. За такую просьбу, пожалуй, отберут обмундирование и отчислят в тыл.

И всё же любопытство взяло верх над осторожностью.

– Дяденька… – сказал Ваня, выбирая самые убедительные, самые нежные оттенки голоса, – дяденька, только вы на меня не кричите. Если не положено, то и не надо, я ничего не имею. Разрешите мне один раз – один только разик, дядечка! – посмотреть в трубку, через которую вы нацеливались.

– Отчего же, это можно. Загляни. Только аккуратно. Наводку мне не сбей.

Не смея дышать, Ваня подошёл на цыпочках и стал на место, которое уступил ему Ковалёв. Расставив руки в стороны, чтобы как-нибудь случайно не сбить наводку, мальчик осторожно приложил глаз к окуляру, ещё тёплому после Ковалёва. Он увидел чёткий круг, в котором светло и приближённо рисовался болотистый ландшафт с зубчатой стеной синеватого леса. Две резкие тонкие черты, крест-накрест делившие круг по вертикали и по горизонтали, делали этот ландшафт отчётливым, как переводная картинка.

Как раз на скрещении линий Ваня увидел отдельную верхушку высокой сосны, высунувшуюся из леса.

– Ну как? Видишь что-нибудь? – спросил Ковалёв.

– Вижу.

– Что же ты видишь?

– Землю вижу, лес вижу. Красиво как!

– А перекрещённые волоски видишь?

– Ага. Вижу.

– А замечаешь отдельное дерево? Его как раз пересекают волоски.

– Вижу.

– Вот я в эту самую сосну и наводил.

– Дяденька, – прошептал Ваня, – это и есть самая Германия?

– Где?

– Куда я смотрю.

– Нет, брат, это отнюдь не Германия. Германии отсюда не видать. Германия там, впереди. А ты видишь то, что находится сзади.

– Как – сзади? Да ведь вы же, дяденька, сюда наводили?

– Сюда.

– Ну, стало быть, это и есть Германия?

– Вот как раз не угадал. Сюда я наводил, это верно. Отмечался по сосне. А стрелял совсем в другую сторону.

Ваня во все глаза смотрел на Ковалёва, не понимая, шутит он или говорит серьёзно. Как же так: наводил назад, а стрелял вперёд! Что-то чудно.

Он пытливо всматривался в лицо Ковалёва, стараясь найти в нём выражение скрытого лукавства. Но лицо Ковалёва было совершенно серьёзно.

Ваня переступил с ноги на ногу, подавленный загадкой, которую не мог понять.

– Дяденька Ковалёв, – наконец сказал Ваня, изо всех сил наморщив свой чистый, ясный лоб, – а снаряд-то ведь полетел в Германию?

– Полетел в Германию.

– И там ахнул?

– И там ахнул.

– И вы через трубку видели, как он ахнул?

– Нет. Не видел.

– Э! – сказал Ваня разочарованно. – Значит, вы так себе снарядами кидаетесь, наобум господа бога!

– Зачем же так говорить, – посмеиваясь в усы и покашливая, сказал Ковалёв. – Мы не наобум кидаемся: там на наблюдательном пункте сидят люди и смотрят, как мы ахаем.

Если у нас что-нибудь неладно выйдет, они нам тотчас по телефону скажут, как и что. Мы и поправимся.

– Кто же там сидит?

– Наблюдатели. Старший офицер. Иногда взводные офицеры. Когда как. Нынче, например, сам капитан Енакиев ведёт стрельбу.

– И капитану Енакиеву оттуда видать Германию?

– А как же!

– И видать, как мы ахнули?

– Безусловно. Вот подожди. Он нам сейчас скажет, как там у нас получилось.

Ваня молчал. Его мысли разбегались. Он никак не мог их собрать и понять, как это всё же получается, что наводят назад, стреляют вперёд, а капитан Енакиев один всё видит и всё знает.

– Левее ноль три! – крикнул сержант Матвеев. – Осколочной гранатой. Прицел сто восемнадцать.

Могучие руки подняли Ваню, перенесли через колесо и поставили в сторону, а на месте Вани у панорамы уже по-прежнему стоял Ковалёв, прильнув глазом к чёрному окуляру. Теперь всё было сделано ещё быстрее, чем в первый раз. И всё же, несмотря на эту чудесную быстроту, Ковалёв успел повернуть к мальчику лицо и сказать:

– Видишь, маленько отбились. Теперь будет ладно.

– Огонь! – закричал Матвеев и с ещё большей силой рубанул рукой.

Пушка ахнула. Но этот выстрел уже не так ошеломил мальчика. Твёрдо помня свою боевую задачу, он проворно обежал орудие – ствол которого после отдачи назад теперь плавно, маслянисто накатывался вперёд, на прежнее место, – и успел подхватить горячую стреляную гильзу в тот самый миг, как она выскакивала из пушки.

– Молодец, Солнцев! – сказал Матвеев, снова торопливо записывая что-то в записную книжку, положенную на согнутое колено. – Какой расход патронов?

– Две осколочных гранаты! – лихо крикнул Ваня.

– Молодец! – сказал Матвеев.

Ваня хотел ответить: «Служу Советскому Союзу», но ему показалось совестно говорить такие слова по такому пустому поводу.

– Ничего, – пробормотал он застенчиво.

– Держись, пастушок! – весело крикнул Ковалёв, поправляя очки. – Теперь успевай только подбирать. Сейчас мы тебе их накидаем гору.

И точно. В следующий миг из окопчика высунулся зелёный шлем телефониста, и сержант Матвеев закричал зычным, высоким и торжественным голосом:

– Четыре патрона беглых! По немецкой земле – огонь!

Четыре выстрела ударили почти подряд, так что Ваня едва успел поймать четыре выскочившие гильзы. Но он их всё-таки не только поймал и поставил в ряд, а ещё и подровнял. С этого времени пушка стреляла, уже не останавливаясь ни на минуту, с непостижимой, почти чудесной быстротой.

Бегая без устали за гильзами, Ваня прислушался и понял, что теперь уже стреляет не только одно первое орудие. Отовсюду слышались громкие крики команды, звонко стучали затворы, ударяли пушки. Теперь уже стреляла вся батарея капитана Енакиева.

Беспрерывно, один за другим, а то и по два и по три сразу, с утихающим шумом уносились снаряды за гребень высотки, в Германию, туда, где небо казалось уже не русским, а каким-то отвратительным, тускло-металлическим, искусственным, немецким небом.

Орудийные номера по очереди подбегали к Ковалёву, и он каждому давал раз или два дёрнуть за шнур и выстрелить по Германии.

Стреляя, они кричали:

– По немецкой земле – огонь!

– Держись, Германия! Огонь!

– За родину! Огонь!

– Смерть Гитлеру! Огонь!

– Что, взяли нас, гады? Огонь!

Подбежав к Ковалёву, Ваня потянул его сзади за ватник:

– Дядя Ковалёв, дайте я тоже раз дам по Германии.

Он так боялся, что Ковалёв ему откажет! Он даже побледнел и часто, коротко дышал через ноздри, ставшие круглыми, как у лисицы. Но Ковалёв его не замечал. Тогда мальчик вдруг залился густой пунцовой краской, сердито топнул ногой и требовательным, дрожащим голосом крикнул, стараясь перекричать выстрелы:

– Товарищ сержант, разрешите обратиться! Дайте мне стрельнуть по Германии. Я тоже заслужил. Видите, у меня ни одной стреляной гильзы не валяется.

Только теперь Ковалёв заметил его:

– Давай, пастушок, давай! Пали. Только руку быстро убирай, чтоб затвором не стукнуло.

– Я знаю, – быстро сказал Ваня и почти вырвал из рук Ковалёва спусковой шнур.

Он сжал его с такой силой, что косточки на его кулачке побелели. Казалось, никакая сила в мире не могла бы теперь вырвать у него эту кожаную колбаску с колечком на конце. Сердце мальчика неистово колотилось. Одно лишь чувство в этот миг владело егo душой: страх, как бы не дать осечку.

– Огонь! – крикнул Матвеев.

– Тяни, – шепнул Ковалёв.

Он мог этого не говорить.

– На, получай! – крикнул мальчик и с яростью, изо всех сил рванул колбаску.

Он почувствовал, что пушка в один и тот же миг встрепенулась возле него, как живая, подскочила и ударила. Из дула метнулся платок огня. В голове зазвенело. И по дальнему лесу пронёсся шум Ваниного снаряда, улетавшего в Германию.