Человек дейтерия - Раин Олег - Страница 5

Костяй, разминая пальцы, шагнул к Грише.

— Встань, блин. Неудобно…

Гриша послушно поднялся, склонил голову.

Ставить фофаны Костяй, в самом деле, умел. В детском лагере научили. Там по его рассказам объявился мастер, с одного удара мог вырубить. Обычным взятым на оттяг пальцем! И их, добросовестных учеников, этот красавец целую смену учил. Почти месяц ходили за ним, как обкуренные, в синяках да шишках, с туманом перед глазами. А главное, у другого пальцы давно бы онемели, а этому ничего. Потому что Мастер… Сэнсей, блин…

Голова у Гриши загудела после второго щелчка. А после четвертого или пятого пацаны взяли его под локти, чтоб не упал. И держали до самого конца. Гришке ничего не оставалось, кроме как стискивать зубы. Казалось, в голову методично и неспешно вколачивают гвозди. Бэмс, бэмс! — и по самую шляпку.

— Больно на морозе! — Костяй подул на палец. — Фаланга будет болеть.

— Молоток! — похвалил Леший. — Только ошибся на раз.

— Да не-е, вроде тринадцать.

— Кто-нибудь считал?

— Да кому охота…

— Опана! Паца, у него кровь пошла!

— Ты чё, где? Изо лба, что ли?

— Из носа.

— Во, дает! Лупят в лобешник, а кровь из носа…

Хрупая снегом, Леший шагнул ближе, прищурил серые глазенки.

— Точно, капает… — сплюнув под ноги, он достал из кармана платок, сунул Грише. — На, утри сопли.

Гриша взял платок, онемевшими пальцами прижал к носу.

И тут же Дон, не выдержав, сгреб Москита поперек туловища, подняв, побежал к подъезду.

— Хорэ болтать, замерзнем!

— И девки шампанское без нас вылакают…

Пацаны побежали следом, оставив Гришку неустойчивым столбиком посреди двора. Голову у него кружило, из глаз катились запоздалые слезы. Почему-то подумалось странное: если он здесь, на улице, то почему по-прежнему слышна музыка?

Девятый этаж, окна, да еще расстояние до подъезда… Как там вычисляется гипотенуза у треугольника? Короче, все равно не близко. Да и не в дистанции тут дело, а в могучих Костиковых фофанах…

Гриша осторожно поднял руку, провел по горящему лбу.

— Больно?

Отдернув ладонь, он сморгнул. Перед ним стояла Ульяна. В меховой, наброшенной поверх платья кофточке, с охапкой одежды в руках.

— Да нет, нормально…

— Я вот вынесла тебе. Эти балбесы ни за что не догадаются.

— Да мне не холодно… — он сипло прокашлялся.

— Ага, пятнадцать градусов — как же, не холодно. Схватишь менингит. — Она чуть нахмурилась, всматриваясь в него, как врач. — К носу снег приложи…

— Ага.

— И закутайся.

Гриша послушно сгреб протянутую куртку.

— Дойдешь домой-то?

— Конечно, какие проблемы. Я и так давно собирался.

Ульяна неловко улыбнулась.

— Я поскакала, ага? А то прямо в туфлях выскочила…

— Ага, — он тупо кивнул.

— Тогда давай! И не мерзни. Сейчас пойду, Леху отругаю.

— Да не он это, само потекло.

— Все равно… — не зная, что сказать, она махнула рукой и, высоко вскидывая ноги, побежала по снегу к подъезду. Обратно. На праздник к Алке. Гриша на секунду зажмурился. А чего он ждал? То есть, могла вообще не выбежать, а она выбежала. Специально к нему. Одежду вынесла. Спрашивается зачем?

Он посмотрел на платок в руке, хотел было бросить в снег, но передумал. Кровь продолжала капать, а своего платка не было. В правом кармане только солдатик оловянный и лежал — тот самый часовой из повседневных игр. Только вот не мог металлический боец защитить его от реалий. И кулаки у него не разжимались, и автоматик крохотный не стрелял…

Гриша глубоко вздохнул — так глубоко, что мороз прошелся по всем закоулкам его пылающей головы, и сразу стало легче. Он огляделся. Может, и хорошо, что все так вышло? И именины, и Леший с Костяем? Башка, конечно, трещала и гудела, но не случись этого, не было бы и Ульяны.

С осторожностью нахлобучив на пылающую голову шапку, Гриша побрел со двора. В правой руке — куртка с шарфом, в левой — платок. День давно умер, город жил вечером. Электрические сумерки — так это назвал бы Гришка. Время самообмана, когда не знаешь, что делать. И жить не хочется, и спать не тянет. Впрочем, сейчас он об этом не думал. Потому что держал в руке чужой платок. Потому что, побитый и выгнанный, чувствовал себя почти счастливым.

В родном подъезде пропустил мимо себя Кирилла — салажонка-соседа, живущего этажом ниже. И впервые подумал, что уступает дорогу всем без исключения. Даже кошкам с собаками. Просто раньше этого как-то не замечал, а сегодня заметил. И запоздало удивился, что отступает в сторону перед маленьким Кирюшкой. А тот, испуганно поджавшись, торопливо проскочил мимо. Наверное, в свои семь лет такое поведение старшеклассника он принимал за издевательство. А может, за страшной силы провокацию.

Быть, как все, надежно, но скучно. Взрослым, к примеру, это нравится. У них через слово рождаются поговорки и прибаутки: «у тебя все, не как у людей», «не высовывайся», «а что вокруг скажут?» и так далее. Только ведь в этом и фишка! Пусть говорят! Что угодно и в каком угодно желто-фиолетовом эфире — лишь бы внимание обращали! Даже передачка такая есть, куда лохи со своими историями в очередь выстраиваются. И чихать, что потом полстраны им кости перемывает, — главное, засветились. Потому что во сто крат хуже быть, как в революционной песне, никем и ничем. По этой самой причине школяры и скрипели мозгами, выдумывали чушь пооригинальнее, а глупости поострее. Одни лепили на тело тату, другие щеки прокалывали, третьи волосы красили, а если не красили, так обривались наголо. Это называлось — не выделываться, а выделяться. То есть так им всем казалось, а на деле — как раз и становились такими как все — с одинаковыми стрижками, с одинаковым прикидом, с одинаковыми играми на винте. И кто без пи-эс-пи, тот фуфел гороховый, а кто плеера с сотиком не завел, тот вообще житель не земной. Типа, нежить и зомби. Полный, короче, Аватар. И ни о каком респекте, в таком случае, не мечтай.

А Гришка мечтал. Может, не очень сильно, но все-таки накатывало порой. И роились в голове несуразности, появлялись желания, о которых раньше даже думать пугался. Взять и выкинуть что-нибудь эдакое! Чтобы удивить и заметили, наконец. Дескать, елы-палы, да это же вон кто! Гриня наш изладил!.. Какой Гриня? Тот, что за третьей партой?.. Ага, ушастый такой, с носом конопатым. Реальный, оказывается, пацан…

Вот только нового и интересного у Гриши Крупицына отчего-то не выдумывалось. Не приходило в голову — и все тут. А повторять чужое было как-то в лом. Да и опасно. Вон, Макарыч пиротехнику однажды приволок. Сначала спалили за гаражами какую-то брызжущую искрами пирамидку, а после стреляли в кирпичную стену из настоящего обреза. То есть не настоящего, конечно, — самодельного, но с самыми настоящими патронами. Что-то там Макарыч выпилил из металла, что-то из дерева, а патроны принес от мелкашки. Такое не могли не заметить. На испытания сбежался чуть ли не весь класс. Даже девчонки — и те припёхали. На гаражи какая-то малышня влезла. Еще бы — Макарыч обрез принес! Офигенный!..

Сначала испытывали, попрятавшись кто где. Все-таки самодельщина, мало ли что. Макарыч и сам предупредил, чтобы не высовывались. Но боек щелкал раз за разом, а выстрела никак не получалось, Макарыч чертыхался, взводил курок и снова спускал. Хихикая, народ выбрался из укрытий, обступил испытателя.

— Знатная трещотка!

— Не трещотка, а ковырялка. Для носа и еще одного места.

— Сам ты это место! Этой штукой на тараканов охотятся. Сначала, значит, таракана ловишь, потом заряжаешь вместо патрона…

— Вместо?

— В тесто! Ушами слушай. Потом взводишь затвор, и бойком его — хлобысть! Летит, как пуля.

— А мухами? Мухами можно?

— Мухами — хуже. Их ловить труднее. Ха-ха!..

— Але, Макар, подаришь чертежик? Я тоже такую мухобойку хочу сбацать…

Потешаться начали даже малолетние шпингалеты на гаражах, а Макарыч, красный и злой, все щелкал и щелкал бойком. Он уже и руку с обрезом не вытягивал, и в стену не целился. Поэтому, когда жахнуло выстрелом, никто даже присесть не успел. Конструкция Макарыча треснула, хотя в щепки не разлетелась. А вот пуля вдарила по стене ближайшего гаража и, срикошетив, мазнула одного из весельчаков по предплечью.