От шнурков до сердечка (сборник) - Клюев Евгений Васильевич - Страница 16

Маленькая Кисточка родилась на свет, чтобы рисовать. Это она знала наверняка: знает ведь каждый из нас, пока маленький, кем будет – мороженщиком! пожарником! лесником! Правда, потом мы забываем, кем должны были стать, и становимся просто академиками, инженерами, бухгалтерами, что тоже, конечно, ничего, хотя…

Однако наша с вами Кисточка была пока маленькой кисточкой и, стало быть, знала наверняка: она родилась на свет, чтобы рисовать. Сначала, конечно, ей было трудно решиться на это, ведь рисовать – дело серьёзное. Но наконец она набралась духу и нырнула в стаканчик с чистой водой – кому же неизвестно, что с этого-то и начинается рисование!

Буль-буль-буль… Вынырнув из стаканчика с чистой водой, Маленькая Кисточка раскрыла глаза пошире и прямо-таки обомлела: она и не подозревала, что в мире столько красок. Ей пришлось даже зажмуриться, чтобы сообразить, в какую краску сперва ткнуться – но сообразить не удалось и, отжмурившись, она ткнулась просто куда попало. А попало – в голубую краску: значит, рисовать надо было небо, уж на сей-то счет Маленькая Кисточка не сомневалась. И она принялась за небо, между тем как небо – это вам не шутки, это в мире самое главное.

Покончив с небом, она опять нырнула в стаканчик с водой: буль-буль-буль… Вода в стаканчике поголубела, а Маленькая Кисточка со всего размаху плюхнулась в… что это у нас? – коричневую краску. Коричневой краской рисуют землю, это всем понятно. А землю тоже трудно рисовать, но Маленькая Кисточка и с землей худо-бедно справилась, после чего снова нырнула в тот же стаканчик. Буль-буль-буль… И вода стала бурой.

Тут Маленькая Кисточка принялось рисовать всё подряд: и зелёный луг, и чёрного кота, и разноцветных детей в разноцветных колясках… А испачкавшись красками вконец, хотела было опять отмыться в стаканчике… – э-э-э, нет! Окунаться в такую грязную воду – это увольте, это кому же захочется?

Можно, конечно, воду поменять, только надолго ли хватит чистой воды? И рисования никакого не получится: так и будешь всё время наливать да выливать, наливать да выливать, буль-буль-буль да буль-буль-буль! А ведь нужно ещё столько всякой всячины нарисовать… Нет, чистой воды должно быть много. А где у нас много чистой воды? Чистой воды у нас много в море! Стало быть, и отмываться надо в море – тут и думать нечего.

С ходу нарисовав огромный зелёный автобус, испачканная красками Маленькая Кисточка прямиком отправилась на нём к Белому морю – и бухнулась в него, как там и была! Конечно, Белое море немедленно позеленело – чего же иначе-то было ожидать? Маленькая Кисточка брезгливо поморщилась: опять вода грязная! – и бросилась к листку бумаги рисовать синий мяч. Синий мяч получился не совсем синим, а каким-то синезелёным, но зато большим – даже больше, чем солнце. Маленькая Кисточка налюбовалась им вдоволь и – буль-буль-буль…

Когда Белое море превратилось в серо-буро-малиновое, Маленькая Кисточка перестала им пользоваться: зачем, когда есть ещё столько морей – Красное, Жёлтое, Чёрное… И в каждом сколько хочешь чистой воды: рисуй себе, пока не надоест!

Так она рисовала целый день. Вот уже и Красное море сделалось серо-буро-малиновым, вот уже и Жёлтое, вот уже и Чёрное… Но зато на листке бумаги нарисован теперь почти весь мир! А весь мир – это совсем немало, кто ж спорит! После такой работы положен отдых: ничего, что больше негде отмыться: теперь это и неважно.

Испачканная с ног до головы Маленькая Кисточка плюхнулась в коробку на бочок: дескать, спокойной всем ночи!

Вот тут-то и началась паника. Киты не узнавали своих морей по цвету и, испуганные серо-буро-малиновым оттенком воды, выбрасывались на берег. Мальки в темноте перекушали всех акул и осьминогов, водоросли запутались под водой и не могли распутаться… Кораблям не удавалось ориентироваться, и, сойдя со своих трасс, они блуждали по бескрайним серо-буро-малиновым просторам, то и дело натыкаясь на скалы и подводные рифы. Даже учёные были сбиты с толку и срочно принялись перерисовывать все географические карты, на которых вместо Белого, Красного, Жёлтого и Чёрного морей появилось Серо-Буро-Малиновое море № 1, Серо-Буро-Малиновое море № 2, Серо-Буро-Малиновое море № 3, Серо-Буро-Малиновое море № 4…

А в разных концах света дети, плывшие на кораблях к своим бабушкам и дедушкам, сбились с пути и приплыли к чужим бабушкам и дедушкам, которых они, ясное дело, не узнали и расплакались, однако чужие бабушки и дедушки никак не могли их утешить, потому что понятия не имели, чем утешают чужих внуков!

И во всём сделался беспорядок. И никто не хотел ни купаться в серо-буро-малиновых морях, ни отдыхать на серо-буро-малиновых берегах.

Так, значит, бывает, когда грязные кисточки промывают в открытом море. И вы даже представить себе не можете, сколько лет ушло на то, чтобы очистить моря от примеси красок! Ведь каждое перекрашенное море нужно было процеживать через марлю, а это ох как долго… Еле-еле удалось морям вернуть их обычный цвет: Белому – белый, Красному – красный, Жёлтому – жёлтый и Чёрному – чёрный. И когда внуки нашли наконец своих бабушек и дедушек, те чуть в обморок не упали, потому что у внуков были уже длинные седые бороды.

Вот вам, стало быть, и буль-буль-буль!

Дирижёрская палочка

Дирижёр так сильно дирижировал оркестром, что в какой-то момент даже дирижёрская палочка надломилась.

– Это потому, – сказали знатоки, – что симфония очень бурная. Когда её исполняют, всегда что-нибудь случается: или барабан треснет, или у скрипки струна лопнет, или тромбон надорвётся! Неудивительно, что дирижёрская палочка надломилась.

Ну, неудивительно – так неудивительно: им, знатокам, виднее.

А Дирижёрская Палочка, конечно, совсем сникла: все надломленные обычно сникают – кто раньше, кто позднее.

– Концерт окончен, – сказала она.

Правда, знатоки не поняли, почему Дирижёрская Палочка так сказала: у дирижёра, конечно, была с собой запасная. Он её тут же взял в руку и до-ди-ри-жи-ро-вал симфонией. И, хотя играл оркестр не сказать чтобы стройно, все громко хлопали. Однако сам дирижёр был грустный и даже кланяться не вышел: очень он любил свою старую Дирижёрскую Палочку. За кулисами говорили даже, что видели слёзы у него на глазах, но это, конечно, могли быть простые сплетни: за кулисами посплетничать любят.

Когда публика покинула зал, Первая Скрипка, которая одна отважилась нарушить молчание, тихонько спросила:

– Проводить Вас, дорогая Дирижёрская Палочка?

– Куда? – усмехнулась та. – Разве только в музей: это, кажется, единственное место, куда имеет смысл отправиться. Если повезёт, меня могут положить под стекло и написать на какой-нибудь табличке внизу: «Дирижёрская Палочка выдающегося дирижёра такого-то… Надломлена тогда-то и тогда-то».

– Вас склеят, не отчаивайтесь, – с отчаянием произнесла Виолончель и вздохнула так глубоко, как только виолончели умеют. – Говорят, современные клеи невероятно качественные: для них нет ничего невозможного. И будете опять как новенькая – летать всем нам на радость, вот увидите! В конце концов, Вы ведь просто надломлены, а не сломаны: это всё-таки разные вещи.

– Вы правы, разные, – вежливо согласилась Дирижёрская Палочка.

А про себя подумала: «Разные-то они разные, только вот непонятно, что хуже! С теми, кто сломан, всё, по крайней мере, ясно: их сразу выбрасывают. Надломленных же сначала начинают жалеть, жалеют долго-предолго – и лишь потом выбрасывают… а это, пожалуй, гораздо мучительнее!»

И точно: оркестровые инструменты изо всех сил принялись жалеть Дирижёрскую Палочку. Перебивая друг друга и всхлипывая, они рассказывали ей – будто сама она могла это забыть! – как славно она летала над ними. Как точно умела, не прерывая полёта, рассказать, что кому делать. Как иногда взмывала настолько высоко, что им страшно было лететь за ней – и многие даже впадали в сомнение, стоит ли. Но всё кончалось хорошо, всё всегда кончалось хорошо – и не было случая, чтобы она забыла показать им верный путь обратно, домой…