Лига правосудия - Макеев Алексей Викторович - Страница 37

– Зачем вам это? – Парень смотрел на него с неприкрытой враждебностью. – Из любопытства?

– Нет, Гена! Для того, чтобы это никогда не повторилось. Те, кого убили, были простыми исполнителями, но где-то есть организатор. И нельзя исключать, что сейчас в каком-то из районов области работает такой же притон. Я хочу найти этого организатора для того, чтобы он ничью жизнь больше не погубил.

– И что вы с ним сделаете? В тюрьму посадите? А он потом выйдет и примется за старое! – насмешливо произнес парень.

Гуров достал удостоверение и, раскрыв, показал ему.

– Я – полковник, занимаюсь особо важными делами, причем дольше, чем ты живешь на свете. Я из практически вымершего племени честных ментов – поверь, они еще остались! – и никогда в жизни ни у кого не взял денег, а предлагали очень многие. Именно поэтому я в авторитете по обе стороны закона: и среди своих, и среди уголовников, причем не мелкой шантрапы. И даю тебе слово, что, когда найду этого организатора, он не то что до суда не доживет, его даже задерживать никто не будет. Он умрет, но не просто, а смертью страшной и мучительной. И будет при этом жутко завидовать тем своим подручным, которых бросили умирать в выгребную яму! Я ответил на твой вопрос?

Гуров говорил все это тихо и вроде бы спокойно, но таким сдавленным от ярости голосом, что парня даже дрожь пробила. Он закурил новую сигарету, помолчал, а потом, глядя себе под ноги, сказал:

– Мы там были, но с нами просто ничего не успели сделать. Про операции ничего не знаю, нас, во всяком случае, никакой врач не смотрел, и анализы не брали. Хотя, как я понял, врач там был, потому что лечил некоторых.

– Давай все с самого начала, – попросил Лев.

– Ну, как отец от нас ушел – мать сама виновата, не хрена было хвостом вертеть, – она принялась личную жизнь устраивать, мужики каждую неделю менялись, а потом она меня, чтобы не мешал, к матери своей в Ивантеевку отправила. А я уже на весь мир озлобленный, школу прогуливал, компания такая же. Бабуля пыталась меня как-то воспитывать, а я, бывало, ее и матом посылал. В общем, намаялась она со мной. Все случилось 2 ноября, мы с пацанами, как обычно, возле автостанции тусовались. Врать не буду: и подворовывали мы, и хулиганили всячески. Сидели мы на скамейке в скверике, и тут мимо нас бабенка молоденькая катит, пьяная в хлам. Остановилась возле нас и пригорюнилась – какие мы, дескать, несчастные. А мы ей в ответ: «Купи нам пива, и мы счастливые станем!» Она головой помотала и чуть не грохнулась при этом, денег, говорит, нет, а потом полезла в сумку, долго там ковырялась и пакет с конфетами достала. Вот, говорит, берите, они очень вкусные. Мы, кретины, блин, – не сдержался он, – и взяли! Сожрали кто одну, кто две. Конфеты как конфеты! Но на халяву и уксус сладкий! А она стоит и все допытывается: «Вкусно же? Правда, вкусно?» И тут я чувствую, что ведет меня, голова закружилась, на других смотрю, а Юрка, который две конфеты слопал, уже в отключке. Встать хотел – да не смог! Крикнуть – голоса нет! Смотрю, а баба эта, оказывается, совсем не пьяная, глядит на меня зло так и язвительно говорит: «Я же предупреждала, что будет вкусно». Ну, тут и меня срубило!

– Ну, теперь мне понятно, куда она с охранником ездила и для чего конфеты покупала, а дома в них, скорее всего, наркотик вводила, – скривился Гуров. – Извини, Гена, что перебил, ты продолжай.

– Очнулся я уже в подвале. Стены бетонные, на полу какая-то рвань валяется, под потолком лампочка тусклая, и вонь такая ядреная, что глаза режет. Осмотрелся я, а там еще ребята были.

– Сколько вас было всего? А девочки были? – не удержавшись, спросил Лев.

– С нами двенадцать человек, десять ребят и две девчонки, такая же босота, как мы. Я сел кое-как, башка гудит, тяжелая, ничего не соображаю. Друзья мои тоже ворочаются, в себя приходят. – Геннадий рассказывал все это тусклым, безжизненным голосом, уставившись в землю. – Спрашиваю: «Куда я попал?», а парень там один, самый старший среди нас, усмехнулся и сказал: «Вот как с тебя штаны снимут и оттрахают, тогда и узнаешь». Как же мне тогда стало страшно! Никогда в жизни так не было! Подполз я к нему и говорю: «Бежать отсюда можно?» Он чуть в голос не заржал: «Ты думаешь, мы здесь сидим, потому что нам нравится?» Тут дверь открылась, а там здоровый такой мужик, а перед ним кастрюля большая, как в столовой. «Лом, хавку принимай!» – говорит. Парень поднялся и кастрюлю внутрь занес, а мужик добавил: «Как пожрете, ведра с дерьмом вашим вынесешь, а то даже на первом этаже уже воняет».

– И чем кормили?

– Да консервы из банок в кастрюлю выбросили, на плите разогрели, и все. Хоть бы разогрели как следует, а то часть так холодной и осталась. И из этого месива ложки алюминиевые торчали. Попробовал я – есть же невозможно, а остальные уплетают за обе щеки. Лом увидел, как я скривился, и сказал: «Ешь и не выделывайся! Другого не будет». Ну, поел я – куда деваться? В общем, кастрюлю до дна вычистили, аж ложками скребли. Для воды бидон молочный стоял, и на нем кружка, а под туалет – две ведра в углу. Пришел тот мужик, пустую кастрюлю забрал, а Лом ведра эти подхватил и к двери пошел, а мужик ему вслед: «Если только разольешь опять, я тебя, сучонка, больше бить не буду! Я тебя заставлю языком все вылизать!» Потом Лом с пустыми уже ведрами вернулся, а вторым заходом ведро воды принес и в бидон вылил. Запер мужик за ним дверь, а Лом сказал: «Кажется, сегодня все будет тихо, я ни одной машины во дворе не видел. Давайте спать!» В общем, понял я, что попали мы в самый настоящий ад. Лежал, а сна ни в одном глазу. Тут услышал, как в том углу, где Лом со своими друзьями лежал, перешептываться начали.

– А сколько их было?

– Шесть мальчишек, мелюзга.

– И о чем они шептались?

– Да я не все расслышал, но понял, что Лом в тот раз специально ведро разлил, чтобы суматоху вызвать, а под шумок какой-то мальчишка сбежал, он должен был куда-то дойти и привести помощь. А на следующий день… Хотя черт его знает, сколько было времени! Рисовую молочную кашу принесли. А мне молоко нельзя, у меня тут же понос начинается, так что я вообще голодный остался, а Лом специально не ел, чтобы своим побольше досталось, еще и приговаривал: «Шустрее ложками работайте, наедайтесь впрок!» И опять ничего! Разошлись все по своим углам и сидим. Сколько времени прошло, не знаю, там же не поймешь, только дверь открылась, и мужик девочку внес, без сознания. Положил ее возле порога и сказал: «Принимайте новенькую! Полюбуйтесь на куклу, а то она у нас надолго не задержится – это же спецзаказ!» Закрыл он дверь, а Лом к девочке этой, как коршун, бросился, на руки ее взял, в их угол отнес, а сам в голос орет: «Будь ты проклят, господи! Будь прокляты все идиоты, кто в тебя верит! Нет тебя, и не было никогда! Только и умеешь, что с крашеной доски на людей таращиться!» Я подошел, посмотрел на девочку, а она действительно красивая, как кукла! Глаз не оторвать! Я тогда у Лома спросил: «А что такое спецзаказ?» Тут он на меня вызверился, как будто я был в чем-то виноват: «Есть одна сволочь! Затрахает ребенка до смерти! Ему только таких подавай! Она же не первая уже!»

– И что с ней стало?

– Очнулась она, глазами похлопала, а потом в рев ударилась, маму звала. Лом ее как-то утешить пытался, а сам еле-еле сдерживался. В общем, душу мне в клочья тогда разорвало! А потом та баба появилась, разнаряженная, вся в золоте, и сюсюкать начала: «Где тут моя маленькая? Где тут моя хорошая?» А малышка эта… Ну, понятно, что к женщине она с большим доверием отнесется, чем к ребятам, тем более таким затрепанным, как мы, да еще в подвале этом. Она так доверчиво этой бабе: «Я к маме хочу!» А та ей: «Сейчас, моя хорошая! Сейчас пойдем! Только мы с тобой сначала искупаемся, платьице красивое наденем, чтобы мама тебя такой грязнулей не увидела, и к ней пойдем!» Лом вскочил, малышку собой загородил и заорал: «Сука! Ну хоть что-то святое у тебя в жизни есть?» А она ему в ответ: «Баксы, мой мальчик! Только баксы! И радуйся, что на тебя пока любителя не нашлось, а то ходил бы, как и все остальные, с рваной задницей! Мы тебя вообще зря кормим!» Лом ей в ответ: «Я тебе эту кроху не отдам!» Тут она позвала: «Миша! Займись!» Появился тот мужик, посмотрел на Лома и сказал: «Наверное, мне тебя лучше просто убить! Надоел ты мне!» А Лом ему: «Будешь сам ведра таскать!» Мужик расхохотался и на меня показал: «Вот она, твоя смена!» Пока они препирались, малышка эта из-за Лома вышла и к бабе той пошла – та же обещала ее к маме отвести. В общем, ушли они, а Лом начал по подвалу метаться, только что о стены головой не бился, а уж что он при этом говорил! Мы все прижухли, потому что в таком состоянии он и убить мог. Не знаю, сколько времени прошло, но дверь открылась, Мишка девочку эту на пол положил, усмехнулся и сказал: «Странно! Живая еще! То ли сдает старик, и силы уже не те! То ли такая живучая оказалась! Может, еще и оклемается! По второму заходу пойдет!» Лом ее на руки взял, а она как кукла поломанная, платье разорванное, сама вся в крови. Он ее в их угол отнес, кто-то из его мальчишек воды принес, а я сказал: «Не трогал бы ты ее, она сейчас, по крайней мере, боли не чувствует». Он все равно ее напоить пытался, а она же без сознания – как ее напоишь? Он ее на руках укачивает, плечи ходуном ходят, губы дрожат, а из глаз слезы катятся. Да крупные такие, как горох, честное слово. Умирать буду, а эта картина перед глазами будет стоять, – произнес Геннадий таким голосом, что Лев ему поверил. – Тут опять кастрюлю принесли, а Лом и не пошевелился, как сидел с ней на руках, так и продолжал, я кастрюлю занес, а он и не ел даже. И отложить не во что – не было там ни тарелок, ни чашек. А Мишка, когда кастрюлю забирал, сказал, улыбаясь: «Ну-с, завтра большой день! Гостей ждем! Будем проводить смотр личного состава. Так что утром пойдете мыться и переодеваться. Готовьте задницы и передницы!»