Само совершенство. Дилогия - Макнот Джудит - Страница 57

Зак похолодел от ужаса и гнева. Его затошнило. Он запрокинул голову, борясь с позывами рвоты. Глядя на потолок, он конвульсивно сглатывал, вспоминая жизнерадостное, ухмыляющееся лицо Доминика и его дурацкие шутки.

Выпуск новостей продолжался, но далее шел сухой отчет о произошедшем:

– Слухи о бунте заключенных в исправительном учреждении Амарилло подтвердились, и губернатор Техаса Энн Ричардс, как сообщается, рассматривает возможность при необходимости отправить в Амарилло войска национальной гвардии. Заключенные в Амарилло, очевидно, воспользовавшись вниманием прессы к побегу Бенедикта и Сандини, выражают протест против того, что они называют неоправданной жестокостью со стороны некоторых представителей тюремной администрации и служащих тюрьмы, а также против стесненных условий проживания и плохого питания.

Выпуск новостей давно закончился, а Зак продолжал сидеть, где сидел, придавленный отчаянием, не находя в себе сил даже для того, чтобы подняться с места. Желание жить, все эти долгие пять лет помогавшее ему сохранить рассудок, мало-помалу улетучивалось. Казалось, смерть целую вечность следовала за ним по пятам, и он внезапно устал от нее убегать. Вначале умерли его родители, потом брат, дед, а затем и его жена. Если Сандини умрет, то виноват в этом будет только он, Зак. Сидя перед темным экраном, Зак думал о том, что, по всей видимости, над ним тяготеет проклятие, и все, кому он небезразличен, обречены на преждевременную смерть. Но даже сейчас, под гнетом отчаяния, Зак понимал, что такого рода мысли опасны, потому что чреваты безумием. Однако стоит ли цепляться за рассудок, если жить все равно не для чего?

Глава 25

Вытащив белье из сушильного барабана, Джулия с чистой одеждой в руках, со все еще мокрыми волосами прошлепала босиком через гостиную в свою комнату, в которой провела бессонную ночь. Часы показывали одиннадцать утра, и, судя по шуму воды, Зак тоже проспал допоздна и сейчас принимал душ.

Морщась от нещадной головной боли, Джулия высушила волосы, тщательно расчесала их, натянула джинсы и свитер, которые надела три дня назад перед отъездом в Амарилло. С того утра, казалось, прошла целая вечность, потому что оно было последним, когда все в ее жизни было нормально и правильно. Сейчас ничего нормального в ее жизни не осталось, и в самой большей степени это относилось к ее восприятию себя самой. Ее взял в заложники сбежавший преступник – и этот факт любую нормальную приличную девушку заставил бы возненавидеть своего похитителя и все, что имеет к нему отношение. Любая другая нормальная девушка двадцати шести лет пользовалась бы любой возможностью, чтобы ставить ему палки в колеса. Она бы стремилась во что бы то ни стало помешать осуществлению его планов, старалась бы вырваться из его тисков, пыталась бы добиться, чтобы его схватили и вернули в тюрьму, где ему самое место! Вот как поступила бы любая хорошая, приличная, богобоязненная девушка!

Но не она – не Джулия Мэтисон, – с глубоким отвращением к собственной персоне подумала Джулия. Нет, она поступила по-другому. Она позволила своему похитителю целовать и ласкать ее и, что еще хуже, – получала от этого удовольствие. Вчера вечером она сама себе лгала, делая вид, что хотела лишь сделать приятное мужчине, которому не повезло в жизни, что она всего лишь проявила по отношению к нему христианское милосердие. Но сейчас, на свежую голову, она увидела все в истинном свете. Если бы Захарий Бенедикт был каким-то старым уродом, она не бросилась бы к нему в объятия, чтобы поцелуями заставить его забыть о своих несчастьях. И не поверила бы она с такой готовностью в его невиновность! Вот горькая правда: она поверила нелепым уверениям Захария Бенедикта в том, что он никого не убивал, лишь потому, что очень хотела ему поверить, и она утешала его лишь потому, что ее банально и пошло влекло к нему. Вместо того чтобы кричать и звать на помощь на стоянке для фур вчера утром, она валялась с ним на снегу и целовалась. И вообще, с чего она решила, что тот дальнобойщик по имени Пит пострадает, если завяжется борьба? Ответ очевиден: потому что только так она могла найти себе оправдание!

В Китоне она всеми способами уклонялась от сексуального контакта с хорошими, порядочными мужчинами, лицемерно приписывая себе высокие нравственные устои, которые якобы переняла у своих приемных родителей. Сейчас, однако, пора посмотреть правде в глаза: она просто никогда не испытывала физического влечения ни к одному из этих хороших, порядочных мужчин, и сейчас Джулия понимала почему: потому что ее могли привлечь только такие, как она сама, отщепенцы вроде Захария Бенедикта. Приличие и респектабельность ее не возбуждали, а вот преступные наклонности и неуемная похоть – безусловно, да!

Горькая правда состояла в том, что если даже она производила впечатление порядочной, достойной гражданки, то в сердце своем оставалась все той же беспризорницей с неизвестной родословной. Будучи Джулией Смит, она не придавала ровным счетом никакого значения общественной морали, и, очевидно, с тех пор, по сути, мало что изменилось. Миссис Боровски, директор Ла-Салльского детского дома, была на сто процентов права.

Джулия с ожесточением рванула спутанную прядь – ехидный голос миссис Боровски звучал в ушах, она словно воочию видела ее лицо, перекошенное от ненависти. Директриса знала, что говорила: «Леопарду не дано вывести пятна со шкуры. Так и ты, Джулия, не в силах измениться. Ты можешь одурачить эту заумную дамочку, психоаналитика, но меня тебе не обмануть. Ты – дурное семя, в точности как в том фильме, который мы смотрели по телевизору… Ничего хорошего из тебя не выйдет, помяни мое слово… Из свиного уха шелковой сумки не сшить, а ты есть то, что ты есть – свиное ухо. Яблоко от яблони недалеко падает, вот ты и водишься с теми, кто тебе под стать, со всякой уличной швалью. Что ты, что они – людское отребье».

Джулия крепко зажмурилась, пытаясь отогнать болезненные воспоминания и сосредоточиться на добром пасторе, который ее удочерил. «Ты хорошая девочка, Джулия, – слышала она его слова. Он часто так говорил, когда она переехала к ним жить. – Чудная, хорошая, любящая маленькая девочка. Ты вырастешь и станешь прекрасной молодой женщиной. Однажды ты выберешь себе хорошего, доброго прихожанина и станешь примерной женой и матерью, такой же замечательной, какая ты сейчас замечательная дочь».

Как жестоко он в ней ошибался!

Терзаемая стыдом и раскаянием, Джулия оперлась ладонями о туалетный столик и, опустив голову, прошептала:

– Ты заблуждался…

Теперь ей открылась ужасная правда: ее попросту не влекло к хорошим, добрым мужчинам из тех, которые регулярно ходят в церковь, даже к таким интересным мужчинам, как Грег Хоули. Нет, ее тянуло к таким, как Захарий Бенедикт, который очаровал ее с того момента, как она увидела его на автостоянке перед рестораном. Омерзительная правда состояла в том, что вчера она хотела лечь с ним в постель, и он это знал. Знал уже тогда. Он сразу распознал в ней птицу своего полета. И в этом, как теперь понимала Джулия, была причина его злости и раздражения в тот момент, когда она остановила его. Он презирал ее за трусость и двуличие. Он знал, что она хочет лечь с ним в постель с того самого момента, как он начал целовать и ласкать ее.

Леопарду не дано вывести свои пятна. Миссис Боровски была права.

Но преподобный Мэтисон, как внезапно припомнилось Джулии, был категорически не согласен именно с этим утверждением. Когда она повторила ему эту поговорку, он слегка встряхнул ее и сказал:

– Животные не могут измениться, но люди могут, Джулия! Вот почему Господь дал нам разум и волю. Если ты хочешь быть хорошей девочкой, все, что от тебя требуется, – это быть ею! Просто реши, что ты хочешь ею стать, и сделай это.

Решай, Джулия…

Джулия медленно подняла лицо и уставилась на свое отражение в зеркале. Она чувствовала, как в ней растет и крепнет решимость. Она еще не совершила ничего, что можно было бы считать непоправимым. Пока не совершила.