Само совершенство. Дилогия - Макнот Джудит - Страница 52

– И что ты сделала?

Поджав под себя ноги, она поуютнее устроилась на диване и сказала:

– Я сделала то единственное, что могла сделать, желая ему добра. Весь следующий день я внимательно наблюдала за ним, и как только он швырнул карандаш в маленькую девочку, которая сидела перед ним, я набросилась на него так, словно он совершил уголовное преступление. Я сказала ему, что он заслужил, чтобы его целую неделю оставляли после уроков, и что с этого момента его будут наказывать, как и всех прочих. И тогда я в качестве наказания велела ему остаться после уроков не только в этот день, но и на следующий.

Откинувшись на спинку дивана, она еще раз ласково улыбнулась Заку и продолжила:

– В тот день я задержалась подольше, чтобы понаблюдать за тем, как он будет себя вести. И он выглядел вполне счастливым, сидя в комнате для наказанных вместе с прочими нарушителями дисциплины. Впрочем, полной уверенности у меня не было. В тот вечер его мать позвонила мне домой и устроила разгон за то, как я поступила с ее сыном. Она сказала, что он из-за меня заболел, обвиняла меня во всех смертных грехах. Я пыталась ей все объяснить, но она бросила трубку. Она была в ярости. На следующий день Джонни не было в школе.

Джулия замолчала, и Зак осторожно спросил:

– И как ты тогда поступила?

– После школы я пошла к нему домой, чтобы повидаться с ним и поговорить с его матерью. По наитию я сделала еще кое-что: взяла с собой еще одного своего ученика, Вилли Дженкинса. Вилли – потрясающий маленький мужчина. Этакий мачо и главный заводила в классе, герой всей параллели третьеклассников. У него все получается: и в футбол играть, и в бейсбол, и ругается он всех витиеватее. Все, кроме одного! – сказала она и, ухмыльнувшись, уточнила: – Кроме пения. Голос у Вилли словно у лягушки-вола, а когда он поет, то все вокруг начинают хохотать. Как бы там ни было, по наитию я прихватила с собой Вилли, и когда мы с Вилли пришли туда, где живет Джонни, он сидел на заднем дворе в своем кресле. Вилли захватил свой футбольный мяч, я думаю, он и спит с ним в обнимку, и остался во дворе. Когда я заходила в дом, Вилли попытался добиться от Джонни, чтобы тот поймал мяч, но Джонни даже не пытался. Понимал, что мать его не одобрит. Я полчаса потратила на то, чтобы втолковать миссис Эверетт, что, по моему мнению, мы лишаем Джонни шанса на то, чтобы сделать его счастливым, обращаясь с ним как с инвалидом. Я попыталась объяснить, почему ей необходимо обращаться с Джонни как с совершенно нормальным ребенком. Я разговаривала с ней почти полчаса. Но так и не смогла убедить ее. И вдруг во дворе раздался какой-то грохот и крики. Мы выбежали во двор и увидели Вилли, лежащего на груде опрокинутых мусорных бачков. Он крепко прижимал к себе футбольный мяч и довольно ухмылялся. Похоже, у Джонни не очень получалось ловить мяч, но, если верить Вилли, пасует он отлично, не хуже Джона Элвиса. Джонни весь сиял от счастья, а Вилли сказал, что хочет, чтобы Джонни играл у него в команде, но им необходимо потренироваться перед матчем, ведь Джонни нужно не только давать пас, но и научиться принимать мячи.

Когда Джулия замолчала, Зак тихо спросил:

– И они тренируются?

Она кивнула, ее выразительное лицо сияло от восторга.

– Они играют в футбол вместе со всеми остальными членами команды Вилли и делают это каждый день. А потом они отправляются к Джонни домой, где Джонни становится наставником, а Вилли – учеником. Джонни помогает Вилли выполнять домашние задания. Оказалось, что хотя Джонни не принимал участия в коллективной работе на уроках, он впитывал все, словно губка. Джонни необыкновенно смышленый мальчик, и теперь, когда у него есть, к чему стремиться, он проявляет потрясающую настойчивость во всем, что считает для себя важным. Я ни у кого не видела столько мужества и столько решимости. – Немного смущенная избытком патетики в своей речи, Джулия затихла и принялась сосредоточенно жевать.

Глава 24

Закончив есть, Зак откинулся на спинку дивана и, закинув ногу за ногу, уставился в огонь, любуясь танцующими язычками пламени, давая своей компаньонке возможность спокойно доесть мясо. Он пытался сосредоточиться на обдумывании второго этапа своего путешествия, но сосредоточиться не получалось – для этого он слишком расслабился. Он был куда больше настроен поразмышлять над удивительным и даже в какой-то мере извращенным чудачеством фортуны, вследствие которого Джулия Мэтисон сейчас сидела напротив него. На протяжении всех долгих недель, посвященных детальной проработке плана побега, на протяжении бессонных ночей, проведенных в камере, когда он, уставившись в потолок, мечтал об этой первой ночи свободы в этом доме, ему ни разу не пришло в голову, что он может провести ее не в одиночестве. Он мог бы назвать тысячу причин, по которым одиночество было бы для него предпочтительнее, но сейчас, когда Джулия была здесь, он просто не мог запереть ее в комнате, принести ей еду и притвориться, что ее нет. Тем не менее в конце последнего часа, проведенного в ее компании, именно так его и подмывало поступить, потому что она заставляла его страдать от осознания того, сколько всего он упустил в жизни и чего ему будет недоставать впредь. В конце недели он снова пустится в бега, и там, куда он отправится, не будет ни роскошных замков в горах, ни уютно потрескивающего огня в камине, ни трогательных бесед о маленьких мальчиках в инвалидных колясках с морально-устойчивой учительницей младших классов, у которой ангельские глаза и улыбка. Он не помнил, чтобы на его памяти у женщины начинало светиться лицо, как у нее, когда она говорила о детях-калеках. Он видел, как у женщин загорались глаза, когда перед ними открывалась возможность получить от него роль или, скажем, кольцо с бриллиантом. Он видел, как самые знаменитые актрисы, на сцене и вне ее, в кровати и после устраивали для него весьма убедительные спектакли, изображая страсть, нежность и заботу, но до сегодняшнего вечера он никогда, никогда не был свидетелем чего-то настоящего.

Очень давно, когда ему было восемнадцать и он сидел в кабине полуприцепа, направлявшегося в Лос-Анджелес, он, давясь слезами, которые не желал проливать, поклялся никогда, никогда не оглядываться и не думать о том, «что было бы, если бы». И вот сейчас, когда ему уже тридцать пять и он слишком много повидал и сделал такого, что его безвозвратно ожесточило, он смотрел на Джулию Мэтисон и ловил себя на том, что ему очень хочется пофантазировать на тему, каким бы он мог стать, если бы в молодости встретил такую девушку, как она. Смогла бы она спасти его от него самого, научить прощать, смягчить сердце и заполнить пустоту, образовавшуюся после того, как он покинул родительский дом? Смогла бы она привнести в его жизнь какие-то иные цели, кроме тех, которые всегда определяли его существование, – больших денег, власти и всеобщего признания? Если бы в постели с ним когда-нибудь оказалась такая женщина, как Джулия, испытал бы он с ней нечто лучшее, более глубокое, более сильное, более стойкое, чем просто бездумное физическое наслаждение?

Слишком поздно он осознал, что мысленно блуждает по запрещенной территории, и подивился тому, с чего это его туда понесло. Где бы, черт возьми, мог он встретить такую женщину, как Джулия Мэтисон? До восемнадцатилетнего возраста он жил в окружении родственников и слуг, само присутствие которых было ежедневным напоминанием о том, что он принадлежит к сонму избранных. Тогда дочь священника из маленького городка никогда не попала бы в круг его общения.

Нет, тогда он не мог встретить никого, похожего на нее, и уж точно не мог бы повстречаться с ней в Голливуде. Но что, если бы по капризу судьбы он все же встретил ее в бытность свою известным актером и режиссером? Зак задумался, сосредоточенно сдвинув брови. Если бы ей каким-то образом удалось выжить и сохранить себя в море порока, распущенности, вседозволенности и агрессивной амбициозности, которое зовется Голливудом, смог бы он ее разглядеть, заметить или гламурный блеск светских, умеющих себя преподнести женщин застил бы ему глаза? Если бы она вошла в его офис на Беверли-драйв и попросила посмотреть на нее в кинопробе, заметил бы он это славное, красивое лицо, эти невероятные глаза, эту гибкую фигурку? Или он бы проглядел все это по той причине, что красота ее не сразу бросалась в глаза, а фигура не напоминала песочные часы? Если бы она провела час в его голливудском офисе, разговаривая с ним, как говорила здесь сегодня, сумел бы он оценить ее смекалку, ее интеллект, ее непорочность? Или он выставил бы ее за дверь по той причине, что она не говорила «о деле» и не делала никаких намеков на то, что хочет переспать с ним, или, иными словами, не отвечала его двум основным интересам?..