Месть Будды - Штробль Карл Ханс - Страница 1

МЕСТЬ БУДДЫ

рассказ Карла-Ганса Штробля

Я, конечно, все еще выгляжу неважно. Я и не воображаю, что совершенно поправился. Несомненно, однако, что мне теперь уже гораздо лучше. И вскоре я отделаюсь от своей болезни совершенно.

Это была очень странная болезнь, — тем более странная, что первоначально она не имела ничего общего с состоянием моего здоровья.

Что же случилось со мной?

Я понимаю, что по газетным статьям вы не могли себе уяснить истинного значения событий. История эта произвела большую сенсацию. И прочинила мне немало огорчений. Быть может, мне стоило только объясниться откровеннее, чтобы сразу рассеять общее недоумение. Но мне почему-то казалось неприличным предать гласности подробности этого удивительного случая… От вас, моих близких и испытанных друзей, я не хочу, однако, таиться. Я расскажу вам все, в той постепенности, как сам представляю себе происшедшее. Правильно ли объясняю я этот случай? У меня нет неопровержимых доказательств; судебное следствие ничего не обнаружило. Но в пользу моего истолкования говорит то, что лишь оно разъясняет не только общий ход событий, но и все их подробности.

Удивительные силы человеческого духа, поскольку мы могли изучить их в явлениях гипнотизма и внушения, не давали до сих пор возможности предположить, что передача воли на расстоянии способа достигать столь невероятного напряжения!

Древним культурам Востока известны тайны, о которых мы и не подозреваем. В моем случае речь идет, если позволительно так выразиться, о беспроволочном телеграфировании воли, о воздействии на далеком расстоянии, не требующем посредства каких бы то ни было проводов.

Я занимался несколько времени философией техники. В ней много говорится о подражании телесным органам. Все наши изобретения, в сущности, оказываются только воспроизведением органов и отправлений нашего тела. Телескоп имеет свой прообраз в человеческом глазу, молоток подражает сжатому кулаку, проволочные провода обыкновенного телеграфа соответствуют разветвлениям нашей нервной системы. Можно всегда с полной основательностью предположить, что как бы ни было поразительно новое изобретение техники, оно всегда имеет соответствующий прообраз в нашем организме.

И вот — недавно открытому беспроволочному телеграфу соответствует странное явление, о котором мне предстоит рассказать вам. Впрочем, я не хочу упреждать вашего вывода. Пусть каждый сам подыщет наиболее пригодное для себя объяснение.

Это случилось, как вы знаете, 18 мая.

Я предпринял на велосипеде поездку на плоскогорье Карста.

Я страстный любитель велосипеда. Будучи флотским офицером, я испытываю на море только одно лишение: мне недостает поездок на стальном коне. Я с особенным наслаждением рассекаю пространство, врезываюсь в него всем своим существом и со всей доступной мне стремительностью.

К мотоциклеткам и автомобилям я совершенно равнодушен, потому что особенное удовольствие испытываю именно при использовании собственной силы для быстрого передвижения.

За два дня до этого, мы бросили якорь в гавани Триеста, и я поспешил доставить себе любимое наслаждение.

Стояла жаркая летняя погода. Я чувствовал сильную усталость, возвращаясь под вечер в Триест. Сгущались сумерки. Я должен был торопиться, так как все офицеры нашего крейсера получили приглашение на этот вечер; я был рад возможности повеселиться в кругу товарищей.

Дорога слегка склонялась вниз, и я мог всецело отдаться приятному ощущению быстрого спуска по скату, не требовавшего никакого напряжения.

В сумеречном полумраке я различил перед собой неуклюжую громаду автомобиля, у которого как раз в это время зажгли большие ацетиленовые фонари. Машина остановилась; около нее сгруппировалось несколько человек, по-видимому, совещавшихся между собой.

Они стояли в нерешительности, не зная, куда ехать: с этого перекрестка дорога разветвлялась по трем направлениям. Когда я приблизился к этому месту, один из автомобилистов подошел ко мне и, поклонившись, снял шляпу.

При ярком освещении фонарей, я заметил, что у этого человека очень странно расставлены на лице глаза и почти вовсе нет бровей.

Он спросил меня на очень плохом немецком языке, как проехать на Герцерскую дорогу. В том месте, где мы находились, было очень трудно определить правильное направление; я вынул из кармана свой план, чтобы наглядно указать незнакомцу дорогу.

В то мгновение, когда, я наклонился, чтобы осветить план своим фонарем, я ощутил неожиданный, не причинивший, однако, мне никакого неприятного ощущения нажим на затылок и потерял сознание.

Я очнулся среди полного мрака. Линии дорог моего путевого плана остались еще отчетливо запечатлевшимися в моем сознании. Я мог бы тогда же безошибочно начертить их по памяти.

Но я тотчас же сообразил, что мне предстоит сделать нечто несравненно более важное.

Сознание угрожающей мне большой опасности не покидало меня; я помню даже, что нисколько не удивился, очутившись в положении, о котором ранее не мог составить себе ни малейшего представления.

Я был связан по рукам и ногам, — и, как только очнулся, тотчас же принялся систематически работать, чтобы высвободить сначала хотя бы свои руки.

Вдруг я услышал близко около себя чьи-то вздохи. Я сообразил, что необходимо выяснить, кто находится вместе со мной в этом помещении, и окликнул его, — рискуя снова получить, если это караульный, который стережет меня, удар по голове.

— Куда мы попали? — ответил мне из темноты вопросом чей-то голос…

Он показался мне хорошо знакомым: я вспомнил, что где-то уже не раз слышал его своеобразный, густой тембр.

Я ответил, что не имею представления, куда нас законопатили; затем, чтобы положить конец предварительным переговорам, я назвал свою фамилию.

— Не может быть! — с изумлением воскликнул мой сосед и, немного помолчав, добавил: а я — барон Лацман!

Значит, я не ошибся.

Возле меня лежал, — также, как и я, связанный по рукам и ногам, — мой давнишний знакомый, барон Лацман, военный корреспондент одной большой газеты, бывший с нами на Далеком Востоке, во время экспедиции против боксеров.

Мне показалось крайне странным и подозрительным, что нас обоих захватили и принесли сюда, в это непроницаемо-темное помещение. Мы стали переговариваться шепотом, рассказывая друг другу, что с нами произошло. Оказалось, как я и предполагал, что барон также попал в расставленную ему ловушку.

Он был большим охотником до женщин и за последнее время особенно увлекся одной особой, победа над которой ему представлялась тем заманчивее, что она оказывала упорное сопротивление. Сегодня ему доставили письмо, обещавшее, как говорится в бульварных романах, «открыть ему врата к блаженству». Он поспешил принять приглашение. Его ожидали на указанном месте, посадили в карету и, завязав глаза, отвезли в уединенный дом, находившийся на окраине города. Барон очутился, когда с его глаз сняли повязку, в комнате, сплошь увешанной коврами. Что произошло дальше, он не помнит. Вероятно, его усыпили каким-нибудь не имеющим запаха одуряющим газом.

Пока барон рассказывал, я уловил тихий шум, не скрывшийся от моего изощренного морскими плаваниями слуха.

— Знаете ли, где мы находимся? — спросил я, когда он окончил, — нас привезли на судно. Я слышу, как плещется вода. Судно стоит на якоре… мы еще в гавани.

— Но куда же, куда хотят нас увезти?

Голос барона выдавал страх и растерянность.

Вдруг меня точно ошеломило. Я содрогнулся всем телом, почувствовал, что ноги и руки мои похолодели. Быть может, с губ моих сорвался возглас удивления, или что-нибудь в этом роде…

— Что с вами? — спросил барон.

В памяти моей мгновенно пронеслась вся картина пережитого, — с такой яркостью и рельефом, точно я снова вижу ее собственными глазами.

— Вы помните, — сказал я в ответ, — пагоду в Чи-нан-фу?