Тропа Селим-хана (сборник) - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 2

На заставе Тверских немного подтянулся, но все же один неприятный казус был. Поступила жалоба от местного жителя. Пришлось дать взыскание и напомнить, что негоже так себя вести советскому воину, да еще сыну Никифора Тверских, героя-пограничника.

Сивцов за всех в ответе. И никого не касается, что у Сивцова четвертый месяц нет замполита…

Размашистой походкой Сивцов спускался по травяному склону. Солнце уже золотило гребни хребта; первый луч скользнул в долину, зажег капли росы на траве, уперся в белый дувал заставы.

В домике еще спали. Сивцов встал на цыпочки и тихо, чтобы не разбудить жену и пятилетнюю Верочку, прошел к кровати. Лег, накрылся шинелью, свесил ноги в тяжелых сапогах.

Через два часа его разбудили. Звонили из комендатуры. Пока Сивцов бежал к телефону, на ходу надевая гимнастерку, ночная тревога вновь ожила для него. Вдруг он что-нибудь упустил! Но нет, голос дежурного в трубке был будничный, спокойный.

- Слышь, Петрович! Ты намерен пахать контрольную полосу?

Сивцов повеселел. Да, о кабанах можно забыть. Намерен ли он пахать? Непременно. А то совсем зарастет.

- Давай людей. Трактор свободен.

Начинался новый день на заставе. Начинался обычно. Солдаты выносили на солнце плащи и шинели, отсыревшие в наряде. В умывалке звенели рукомойники. Старшина Кондратович, коренастый, румяный белорус, выбежав в трусах к турнику, подскочил, завертелся, спрыгнул наземь, похлопал в ладоши.

- Тверских за трактором, - сказал Сивцов старшине.

- У нас еще есть водитель, комбайнер даже. Коломиец Степан. Тверских я отпустил, - разминая ладони, сказал старшина. - Он с собакой занимается.

- Что ж, это неплохо. Пусть тренирует Гайку. Раз так, за трактором пойдет Коломиец с напарником.

- Товарищ капитан, - старшина смутился, - Тверских на кочевье просится. Я думаю, можно разрешить. На вечер, в воскресенье.

- А по-моему, нельзя, - отрезал Сивцов. - Опять мне краснеть из-за него?

- Он осознал, товарищ капитан.

- Нечего ему там делать.

Капитан круто повернулся. Всегда старшина защищает Тверских, не хочет понять…

В канцелярии он включил репродуктор. Москва передавала последние известия. Целинные земли сдают хлеб. Ангара остановлена мощной плотиной. Сивцов слушал, делал заметки в тетради для беседы с солдатами.

О ночной тревоге он уже не вспоминал.

2

Тверских и молодой белобровый солдат Баев с собакой Гайкой сошли с большака и углубились в лес.

Гайка шла степенно, слегка натягивая поводок. Вдруг черный комочек мелькнул в траве, укатился под валежник. Гайка шарахнулась в сторону.

- Ты брось, брось, Гайка, не дури! - сказал Тверских, сдерживая собаку. - Это же мышка, глупая ты! Срамишь меня. Служебная собака, а мышей боишься. Эх, ты! Просто стыдно…

Гайка уже забыла про мышь. Она заинтересовалась птицей, гомонившей в кустарнике. Навострила уши, потянула поводок.

- Фу! Гайка! Была бы ты охотничьим псом… тогда другое дело…

Баев отстал; он залез в малинник и набивал рот ягодами. Круглое лицо его сияло от удовольствия.

- Ты не подводи меня, - увещевал Тверских Гайку, - ладно? И тебе хорошо будет, и мне. Глядишь, и похвалят нас. Может, капитан меня на кочевку отпустит.

Тверских дал выход наболевшему чувству. Кочевье манило его по очень простой причине: там Лалико.

Познакомился он с ней весной в Сакуртало, в Доме культуры. Они танцевали. Большие глаза Лалико, черные, строгие, смотрели на солдата испытующе и, как ему показалось, не без симпатии. На прощанье он сказал уверенным и несколько небрежным тоном, что будет ждать ее в ближайшую субботу, в семь вечера, у ворот городского парка. «Не знаю», - ответила она смущенно и, к недоумению Игоря, не пришла. Он узнал ее адрес, разыскал дом на окраине Сакуртало. Калитку открыл отец. «Лалико нет дома», - сказал он, смерив солдата суровым взглядом. А только сейчас алела в саду косынка девушки! Стояла там, под навесом из виноградных лоз, и убежала! Через день Игорь повторил визит. Стучать он, однако, не осмелился. Долго бродил вокруг, ждал, не выйдет ли Лалико за водой к фонтану, не откроет ли ее рука окно.

Дом словно вымер. Солдат подозвал мальчишек, гонявших мяч, и те подтвердили, что хозяев нет, уехали в горы, на кочевку.

В тот же вечер сгоряча Игорь написал письмо Лалико. Не все получилось так, как надо, в этом письме, и солдат жалел потом, что опустил его в ящик. Были там и упреки - исчезла, мол, не предупредив, - и жалобы. Не привык-де он, Игорь Тверских, к такому обращению.

Лалико не ответила. Игорь послал второе письмо, но и оно осталось безответным.

Стороной он выяснил, что отец Лалико, Арсен Давиташвили, лучший чабан колхоза имени Руставели, - человек старозаветных правил. Сам подбирает жениха для дочери. Сватаются за нее двое: армейский офицер-украинец и местный горожанин-грузин, технорук консервного завода.

С горя Игорь решил выпить и прибыл в казарму из увольнения навеселе. Получил взыскание. В третьем письме убеждал Лалико не подчиняться тирану-отцу. Лалико по-прежнему молчала…

Вскоре Игоря перевели на заставу. И вот недавно нежданно-негаданно он встретил Лалико. Шел с пакетом в комендатуру, а она гнала по дороге тонконогого бурого бычка и словно не узнала Игоря. Он загородил ей путь, остановил, шутя потребовал пропуск в пограничную зону. Она показала. Тронула хворостиной бычка, двинулась было дальше - и тут бы Игорю поговорить с ней по-хорошему, а он встал на дороге и сурово сказал: «Все равно нельзя. Запретная зона».

Вот как это вышло. Конечно, никакого запрета не было; он выдумал это, чтобы удержать ее. Глаза Лалико гневно сверкнули; она, не проронив ни слова, повернулась спиной и оставила Игоря растерявшегося, уничтоженного.

Так и заварилась каша. Арсен прискакал к начальнику заставы и заявил, что Тверских проходу не дает Лалико, да еще оскорбляет его, обзывает тираном. Что выдавать дочь насильно замуж он и не думает, а только дает ей советы. Что Лалико, девушка разумная, видит, кто лучше, офицер, технорук или невоспитанный мальчишка, который к тому же падок на водку и похвалиться может разве только взысканиями.

Игорь был в наряде. Потом он пытался объяснить капитану, как все получилось, но куда там! Начальник слушал с неудовольствием, а потом начал выговаривать: «Вы его не знаете, а городите про него черт знает что!» И прибавил неизменное, что Игорю Тверских, сыну Никифора Тверских, должно быть стыдно вдвойне.

Ох, как часто слышал Игорь напоминания об отце!

Душу свою он излил старшине Кондратовичу… «Голова еловая, - сказал старшина, - ты же сам во всем виноват». Он повернулся к своей жене-грузинке. «А ты, Саломэ, как меня мучила! Я же тогда есть не мог, пять килограммов потерял. Верно?» По мнению старшины, Игорь с самого начала испортил дело. Нечего было стучаться в дом без приглашения. «Самое правильное было бы - извиниться!» - сказал старшина. Что ж, Игорь согласен. Но ведь для этого надо увидеть Лалико.

Горестные думы не покидали Игоря. И Гайка, умная, чуткая Гайка как будто сочувствовала ему, помахивала хвостом, поводок дергала мягко, уважительно…

Пограничники вышли на тропу. Она пересекала край леса, глухой, самый удаленный от человеческого жилья.

Весной Гайка брала след всего-навсего трехчасовой давности. Но Игорь поверил в собаку. Говоря на языке пограничников, она обнаружила интерес к проработке следа. Интерес! Игорь смеялся, когда впервые, на курсах, услышал это слово в применении к собаке. А ведь иначе и не скажешь! Гайка старалась. Она так хотела заслужить ласку! Так волновалась на следу, так сокрушалась, потеряв его! Правда, характер у Гайки не безупречный: то закапризничает, то вроде бы замечтается. Вкусную еду вообразит или другую какую собачью радость. На заставе и сейчас не очень-то ценят Гайку. Капитан Сивцов склонен считать ее достижения случайностью.