Тропа Селим-хана (сборник) - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 14

- След, Гайка!

Ветки елок, колючие ветки елок, выросших на камне, хлещут Игоря, царапают. Он не замечает. Рукой, сжавшей поводок, он чувствует Гайку. Ей трудно бежать. Игорь наматывает веревку; поводок все короче; теперь уже не Гайка помогает двигаться хозяину, а он поддерживает ее, ободряет, не дает упасть.

Лес позади. Трава, мокрая, залитая росой, белая от росы. Темные пятна на траве. Кровь Гайки. Неужели утро уже? Да, утро. Ведь он видит траву и эти пятна. Как быстро пронеслась ночь! Но это неважно, утро или ночь. Совсем неважно! Гайка упадет, и тогда их не догнать. Они уйдут.

Вдруг стало очень тихо. Гайка перестала стонать. Игорь бросился к ней. Гайка каталась по траве. Она силилась встать, но лапы беспомощно скользили: она валилась на спину. Глаза Гайки смотрели на хозяина с мольбой; она словно просила прощения… Игорь поднял ее и понес, прижимая к себе, чувствуя, как кровь Гайки пропитывает его шаровары. «Умрет!» - с горечью подумал Игорь. Он вспомнил дворняжку, попавшую под колесо зимой в Сакуртало, - она тоже так каталась по мостовой, а потом затихла.

Брызнули слезы. Игорь стыдливо поглядывал на Баева, шагавшего рядом, но не мог их унять. Он еще крепче обнял Гайку; ему показалось, что она холодеет.

Гайка, потерпи!

Впереди, в ложбине, открылось шоссе. Вдали, из-за поворота вынырнула машина. Баев замахал и кинулся наперерез. Из кабины вылез шофер-пограничник, поправил фуражку, перевел взгляд с Баева на Игоря с собакой.

- Воевали? - спросил он.

Что ему ответить? Воевали плохо: Гайку не сберегли и нарушителей упустили.

- Заберешь собаку, - сказал Игорь, не дожидаясь новых вопросов. - Отвезешь до комендатуры, ладно? Сдай ее там.

Гайку положили в кузов. Она скулила, звала хозяина. Игорь рвал траву, ветки боярышника, чтобы Гайке мягче было лежать. Баев что-то рассказывал шоферу.

- Езжай, - сказал Игорь и подал водителю охапку. - Давай поживей.

- Поправится, - заверил Баев, когда они остались одни. - Собаки, они двужильные.

Ох, Баев! Послушать его - все прекрасно, горевать не о чем! Круглое лицо Баева сейчас раздражало Игоря.

Что же теперь? Где остальные? Зеленая ракета зажглась над лесистым скатом горы, поплыла в бледном небе.

Баев дал ответную ракету.

- Вон их сколько у тебя! - рассердился Игорь. - Вагон и маленькая тележка! Забыл, что ли?

Для чего ему, спрашивается, дали ракеты? Для балласта? Там, верно, уже давно сигналят…

- Я пустил одну, - оправдывается Баев. - А потом, мыслю, по выстрелам, по вспышкам ясно, где мы…

И они двинулись в гору по росистой траве - туда, где одна за другой загорались зеленые звезды и гасли, оставляя дымные дорожки.

11

У Сивцова в Пшови дел было по горло - и, однако, груз вины, давивший его, не стал легче. Напротив, с каждым часом поиска он возрастал.

Когда след нарушителей появился на тропе Селим-хана, Сивцов отправился с бойцами в горы. Почти сутки, не жалея себя, лазал он по скалам, продирался сквозь чащи. Это было и тяжело и вместе с тем радовало, будило надежду. Тем горше было возвращаться с пустыми руками. Он знал, что на тропе Тверских, и думал о нем с неприязнью. Шум какой поднял, а толку что?

Однако ни Тверских, ни Баеву - никому нельзя передать даже самой малой крупицы своей вины. Она остается при нем.

Все жители Пшови - армяне и грузины - пополнили в дни боевой тревоги ряды пограничников. Даже старая Кетеван Джапаридзе вызвалась ходить по домам и поднимать с постелей тех, кому пора в дозор. «Мне ночь как день, - сказала она Сивцову. - Спать не могу, сынок». На подступах к селу, у моста через Лахви, у бродов - везде стояли солдаты и колхозники, закрывали путь врагу. На звоннице давно заброшенного костела, ставшего жилищем летучих мышей, пионеры устроили наблюдательный пост и исправно несли дежурство. Сивцов днем и ночью проверял посты, спрашивал проезжих и прохожих, держал совет с председателем колхоза.

В колхозе горячая пора уборки кукурузы. МТС дала молотилку только на неделю, а работников не хватает, они на постах, в заслонах. Если бы он, Сивцов, задержал врагов на рубеже, тревога не пришла бы в это село. Молотилка грохотала бы не умолкая. Хозяйки ставили бы завтрак на стол. У грузин - лепешки из кукурузы, фасоль, наперченную баранину, у армян - хлеб из пшеницы, фаршированные помидоры, кислое молоко. Было бы спокойно в сельских домах. Старая Кетеван не ходила бы ночами по селу, не стучала бы в окна.

В доме Галустянов не прекратились бы приготовления к свадьбе. Ведь невеста, доярка Айкануш, давно уже снялась в национальном костюме, взятом напрокат, и местному фотографу заказано сто сорок снимков: по числу гостей.

У одинокой Елены Чхотуа птицы не клевали бы пастилу из тутовых ягод, раскатанную на столе в саду. Пастила уже высохла; ее можно разрезать и сложить в кладовке.

Правда, колхозники не в обиде на пограничников. Дружба с ними здесь давняя и крепкая. Все помнят, как помогли солдаты, когда разлившаяся Лахви отрезала село от кочевок и надо было пробить дорогу в обход, чтобы вывозить молоко, сыр, доставлять продукты.

Впрочем, не из благодарности же несут колхозники дозор. Тревога общая. С юга, из Турции, издавна грозили враги. До сих пор у Ашота Гамбаряна на двери красуется древний меч, символ бдительности. Вчера старик соскреб с него ржавчину, подколотил гвозди. А седоусые братья Кобадзе, бывшие кавалеристы, отправились на свой пост в черкесках, с кинжалами, сверкающими серебряной насечкой.

Все это видит Сивцов. Друзей, помощников у него много, но никто не может разделить его вину.

Поиск затих где-то далеко от Пшови. И вдруг в сумерках две тени мелькнули на том берегу реки. Их заметил Илико - семнадцатилетний сын агронома Кеквели. Прибыл Тверских; к удивлению Сивцова, Гайка взяла след. Пшови сделалось центром поиска. Примчались Чулымов и Нащокин.

У правления колхоза, под чинарой, остановилась штабная рация Весноватко-старшего, во все концы - «Волге», «Днепру», «Дунаю», «Печоре» - полетели депеши. Поисковые группы стягивались, блокированный район сразу сжался - теперь это был лишь угол Месхетского горного края, в развилке двух сходящихся шоссе.

Сивцов хотел тотчас кинуться за нарушителями, но Чулымов удержал его. Нужно отрезать врагам пути отхода, а там, на Кутаисском шоссе, сил недостает.

Рядом с Сивцовым в автомашину сел Нащокин. Они мало разговаривали дорогой - слишком велико было нетерпение. Справа взлетали ракеты, из темноты на несколько мгновений выступал гребень воды, ощетинившийся лесом.

- Тверских не отвечает, - волновался Сивцов. - Безобразие! Почему он не отвечает?

Вечно у него что-нибудь не так! Не случилось ли беды? А другие отчего отстали? Положим, Тверских и Баева ведет собака, тянет их за собой. Где же угнаться! Да и местность трудная. Если собака потеряет след, тогда жди утра. Важно не пропустить через шоссе…

- За шоссе я боюсь, - сказал капитан. - Где же мы возьмем людей?

- Фарами, - произнес Нащокин. - Фарами освещать дорогу. Я дал указания автотранспорту. Ездить взад и вперед, дать такую иллюминацию…

- Чтобы не сунулись?

- Солдатская хитрость. На Карпатах я испытал однажды. Нет, придумал не я. Старшина у нас был… Чудо-старшина!

Сивцову стало легче с Нащокиным в эту ночь, в «газике», разрезающем темноту. Легче и говорить и молчать вместе, размышляя об одном и том же.

На Кутаисское шоссе выехали до рассвета. Здесь полыхало зарево. Проносились грузовики с кирпичом, личные легковушки, цистерны с молоком.

Шофер затормозил. Сивцов сошел и зажмурился: ударили огни самосвала, вставшего у обочины. Позади замолк мотор трехтонки, с нее соскакивали солдаты. Свет фар золотил их сапоги.

Весь остаток ночи Сивцов хлопотал на шоссе. Утром он взял десяток бойцов и углубился в лес.

Зеленые ракеты удалялись. Очевидно, нарушителей загнали в угол, образуемый двумя дорогами. А Тверских все не отвечает! Сивцов уже не ругал его. Враг очень ловок, опытен, а для Игоря это первая стычка. Шагая по известковой осыпи, раздвигая лапчатый сосняк, Сивцов видел перед собой Игоря Тверских, видел под пулями врага. И как-то по-новому остро почувствовал Сивцов, что этот долговязый юноша, немного нескладный, ершистый, рассеянный - солдат его заставы, член его большой семьи, пусть не самый видный, но все-таки близкий.