Пустой Трон (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 4

- Ты что творишь? - заорал я на него.

- Он обозвал меня жирдяем! - прокричал в ответ Гербрухт, фриз, присоединившийся к нашему отряду этой зимой. - Этот ублюдок назвал меня жирдяем!

- Ты и есть жирдяй, - заметил я, это было правдой. У Гербрухта был живот как у беременной свиньи, ноги - как два ствола дерева, а из-под бороды торчали целых три подбородка, но он был непомерно силен. Наводящий страх противник в сражении и верное плечо в стене из щитов.

- Теперь он не осмелится назвать меня жирдяем, - загремел Гербрухт и опустил топор на череп мертвеца, разрубив его надвое, так что вывалились мозги. - Мерзкий подонок.

- Ты слишком много ешь, - сказал я.

- Так я всегда голоден.

Развернув лошадь, я заметил, что битва уже завершена. Хаки и его товарищи в стене из щитов еще были живы, но их подавили числом и окружили. Наши саксы спешились, добивая раненых и сдирая с трупов кольчуги, оружие, серебро и золото. Как и всем норманнам, этим воинам нравились браслеты, показывавшие удаль в битве, и мы сложили в кучу браслеты вместе с брошами, украшенными ножнами и цепями на продырявленный мечами и залитый кровью плащ. Я взял себе браслет с трупа чернобородого. Это был кусок золота с выгравированными на нем угловатыми письменами, употребляемыми норманнами, я надел его на левую руку, добавив к другим своим браслетам. Ситрик довольно ухмылялся. Он захватил пленника, перепуганного подростка, почти мужчину.

- Наш единственный оставшийся в живых, господин, - сказал Ситрик.

- Он останется в живых, - сказал я. - Но сперва отруби ему руку, которой держит меч, и дай ему лошадь. Тогда он может уйти.

Хаки наблюдал за нами. Я подъехал к выжившим норвежцам и остановился, чтобы взглянуть на него. Он был коренастым воином с покрытым шрамами лицом и каштановой бородой. Его шлем в схватке слетел с головы, а всклокоченные волосы потемнели от крови. Уши у него торчали в стороны, как ручки кувшина. Он дерзко скрестил со мной взгляд. Молот Тора в золотом обрамлении висел на облаченной в кольчугу груди. Рядом с ним я насчитал двадцать семь человек. Они сбились в тесный круг, выставив щиты.

- Стань христианином, - окликнул я его на датском, - и возможно, будешь жить.

Он понял меня, хотя я сомневался, что датский - его родной язык. Он посмеялся над моим предложением и сплюнул. Я ведь даже не знал, правду ли говорил ему, хотя многих поверженных врагов пощадили, когда они согласились сменить веру и покреститься. Решения тут принимал не я, а всадник на высоком белом коне по имени Гаст. Я повернулся к кольцу всадников, окруживших Хаки и его выживших воинов, но всадник на белой лошади не обратил на меня внимания.

- Возьмите Хаки живым, остальных перебейте.

На это не ушло много времени. Большая часть храбрых норвежцев была уже мертва, и с Хаки оставалась лишь горстка опытных воинов, остальные были желторотыми юнцами, многие из которых кричали, что сдаются, но их беспощадно зарубили. Я смотрел со стороны. Возглавил атаку Меревал, прекрасный воин, сбежавший от лорда Этельреда к леди Этельфлед, и именно Меревал вытащил Хаки из кровавой свалки и отобрал щит с мечом, заставив его пасть на колени перед копытами белой лошади.

Хаки поднял голову. Солнце заходило на востоке, за спиной у всадника на Гасте, и слепило глаза Хаки, но он почувствовал ненависть и презрение, с которыми на него взглянули. Он крутил головой, пока его глаза не оказались в тени всадника, так что теперь, наверное, смог разглядеть отполированную кольчугу франкской работы, натертую песком до серебристого блеска. Заметил белый шерстяной плащ, подбитый шелковистым белым мехом зимнего горностая. Смог разглядеть высокие сапоги, затянутые белым шнуром, длинные ножны, отделанные блестящим серебром, а если бы осмелился поднять глаза повыше, увидел бы и суровые синие глаза на безжалостном лице, обрамленном золотистыми волосами, собранными под шлемом, отполированным до того же блеска, что и кольчуга. Венчал шлем серебряный обод с серебряным крестом.

- Снимите с него кольчугу, - приказал всадник в белом плаще на белой лошади.

- Да, моя госпожа, - ответил Меревал.

Этой женщиной была Этельфлед, дочь Альфреда, бывшего короля Уэссекса. Она вышла замуж за Этельреда, лорда Мерсийского, но все в Уэссексе и Мерсии знали, что в течение многих лет она была любовницей моего отца. Именно Этельфлед повела своих людей на Север, чтобы поддержать гарнизон Честера, и она же подстроила ловушку, заставившую Хаки преклонить колени перед ее лошадью.

Она взглянула на меня.

- Ты отлично справился, - скупо признала она.

- Спасибо, госпожа, - ответил я.

- Отвезите его на юг, - распорядилась она, указав на Хаки. - Он умрет в Глевекестре.

Это решение показалось мне странным.

- Почему не дать ему умереть здесь, на увядшей зимней траве? Ты ведь не возвращаешься на юг, госпожа? - спросил я ее.

Вопрос явно показался ей дерзким, но она всё равно ответила.

- У меня здесь много дел. Отвезешь его ты, - она подняла руку в перчатке, остановив меня, когда я разворачивался. - Убедись, что доберешься туда до дня Святого Кутберта. Ты понял меня?

Вместо ответа я поклонился, мы связали Хаки руки за спиной, взвалили его на худую клячу и отправились назад в Честер, куда и прибыли после заката. Тела норвежцев мы оставили на корм воронью, но своих мертвецов, всего пятерых, забрали с собой. Мы забрали лошадей норманнов, нагрузив их захваченным оружием, кольчугами, одеждой и щитами. Мы возвращались победителями, неся захваченное знамя Хаки и следуя за знаменем Этельреда с изображением белого коня, стягом Святого Освальда и странным флагом Этельфлед, изображавшим белого гуся с мечом и крестом в лапах. Гусь был символом Святой Вербурги, что чудесным образом спасла хлебные поля от нашествия гусей, хотя я не мог понять, почему дело, с которым по силу было справиться и десятилетнему ребенку с громким голосом, считалось чудом. Даже трехногая собака, и та могла прогнать гусей с поля, но это соображение не входило в число тех, коими я бы осмелился поделиться с Этельфлед, которая высоко чтила святую, пугавшую гусей.

Бург в Честере построили римляне, так что крепостные валы были из камня, в отличие от бургов, что построили мы, саксы, со стенами из земли и бревен. Мы прошли через освещенный факелами проход под боевой площадкой надвратной башни и вышли на главную улицу, что бежала прямо между высокими каменными строениями. Цокот копыт эхом отдавался от стен, а потом колокола церкви Святого Петра зазвонили в честь возвращения Этельфлед.

Перед тем, как собраться в большом доме, что стоял в центре Честера, Этельфлед и большая часть её воинов отправились в церковь, чтобы возблагодарить Господа за дарованную победу. Мы с Ситриком поместили Хаки в маленькую каменную лачугу и оставили ему на ночь руки связанными.

- У меня есть золото, - сказал он на датском.

- У тебя будет солома в качестве постели и моча вместо эля, - сообщил ему Ситрик. Затем мы закрыли дверь и оставили двоих стражников для охраны. - Так мы едем в Глевекестр? - спросил Ситрик, когда мы вошли в большой зал.

- Так она сказала.

- Тогда ты будешь счастлив.

- Я?

- Та рыжая в Уитшефе, - он беззубо ухмыльнулся.

- Одна из многих, Ситрик, одна из многих.

- И твоя девчонка на ферме возле Сирренсестра...

- Она вдова, - ответил я со всем достоинством, что мог изобразить, - а мне говорили, что наш долг как христиан - защищать вдов.

- Ты называешь это "защищать"? - рассмеялся он. - Собираешься на ней жениться?

- Нет, конечно. Я женюсь ради земли.

- Тебе следует жениться. Сколько тебе уже?

- Полагаю, двадцать один.

- Тебе уже давно следовало жениться, - сказал он. - А как насчет Эльфвинн?

- А что с ней? - спросил я.

- Она очаровательная маленькая кобылка, - сказал Ситрик, - и осмелюсь добавить, умеет скакать, - он толкнул тяжелую дверь, и мы вошли в огромный зал, освещенный лучинами и пламенем громадного костра в каменном очаге, от которого на полу потрескалась римская плитка. Для воинов из гарнизона бурга, как и для тех, что повела Этельфлед на север, не хватило столов, так что некоторым пришлось есть, сидя на полу, хотя мне отвели место за высоким столом неподалеку от Этельфлед. По бокам от нее усадили двух священников, один из которых произнес длинную молитву на латыни, прежде чем нам позволили начать трапезу.