Прежде чем я усну - Уотсон Си Джей - Страница 5

— Что?.. — начинаю я, но вспоминаю: да, утром в зеркале я видела синяк. Как видно, тональный крем его не скрыл. — Что? А-а, не помню. Так, ерунда. Он не болит.

Он молчит, помешивая кофе.

— Вы говорили, с тех пор, как это случилось, за мной ухаживал Бен?

Он поднимает глаза.

— Да, хотя не все время. Поначалу ваше состояние было настолько нестабильным, что вы нуждались в круглосуточном наблюдении. Бен забрал вас относительно недавно, только когда наступило улучшение и стало понятно, что он может ухаживать за вами самостоятельно.

«Ага, значит, мое теперешнее состояние — это „улучшение“. Я даже рада, что не помню то время, когда все было плохо».

— Наверное, он меня действительно очень любит, — говорю я, обращаясь скорее к себе, чем к доктору.

Он кивает. Оба молчим, потягивая кофе.

— Да, должно быть, очень.

Я улыбаюсь и опускаю глаза: вижу свои руки, сжавшие стаканчик с кофе, золотое кольцо на безымянном пальце, короткие ногти, скромно скрещенные ноги. Я не узнаю собственного тела.

— А почему мой муж не знает о наших встречах?

Он вздыхает и закрывает глаза.

— Буду откровенен, — он сжал руки и наклонился ко мне. — Я сам попросил вас не говорить Бену, что мы встречаемся.

Меня молнией пронзает страх. И все же этот человек внушает мне доверие.

— Продолжайте, — говорю я. Так хочется верить, что он в силах мне помочь.

— Дело в том, что к вам с Беном периодически обращались специалисты: врачи, психиатры, психологи, предлагая свою помощь. Но Бен упорно не хотел никого к вам подпускать. У него была ясная позиция: вы уже проходили курс интенсивной терапии, по мнению Бена, не принесшей никаких результатов, кроме страданий. Вполне естественно, что он хотел оградить вас, а заодно и себя от новой боли.

Так, вижу, что он не хочет слишком меня обнадеживать.

— Значит, вы уговорили меня встретиться с вами втайне от него?

— Да. Сначала я обратился к Бену. Мы говорили по телефону. Я даже просил его о встрече, чтобы объяснить, что я могу сделать, но он мне отказал. Поэтому я связался с вами напрямую.

Меня снова охватил внезапный жуткий страх.

— Каким образом?

Он уткнулся взглядом в свой кофе.

— Я ждал у вашего дома. Подождал, пока вы выйдете из дома, и представился.

— И что? Я так сразу согласилась?

— Не сразу, нет. Мне пришлось постараться, чтобы убедить вас, что мне можно доверять. Я предложил, чтобы мы встретились только один раз, для единственного сеанса. И что самое главное — втайне от Бена. Я сказал, что объясню, почему мне так важно встретиться с вами и что я собираюсь вам предложить.

— И я сказала «да»?

Он быстро взглянул на меня.

— Да. Я сказал вам, что после нашей первой встречи вы можете решить — без всяких угрызений совести — рассказать Бену об этом или нет, но если вы решите не рассказывать, то я позвоню, чтобы убедиться, что вы помните о наших встречах.

— И я решила не рассказывать.

— Да. Вот именно. Вы говорили, что хотите дождаться каких-то результатов, прежде чем открыться ему. Вам казалось, так будет лучше.

— Ну и как?

— Что?

— Есть ли результаты?

Он делает очередной глоток кофе, ставит стаканчик на стол.

— Да, по-моему, явные. Хотя оценить их, строго говоря, довольно трудно. Но, похоже, за последнее время к вам вернулся целый пласт воспоминаний, причем многое вы вспомнили впервые, насколько нам известно. И некоторые вещи вы помните четче по сравнению с недавним прошлым. К примеру, теперь вы нередко просыпаетесь, помня, что вы замужем. А еще… — он замолкает.

— Что?

— Полагаю, вы ощущаете, что становитесь независимой.

— Независимой?

— Да. Вы больше не полагаетесь во всем на Бена или на меня, как было раньше.

Ага, вот в чем дело. Вот что он имеет в виду, говоря о результатах. Независимость. Может, он просто имеет в виду, что я могу сходить в магазин или в библиотеку без сопровождения, хотя в данный момент я бы не стала это утверждать. В любом случае лично я не считаю, что мне есть чем похвастаться перед мужем. Что там говорить, если, проснувшись, я даже не всегда помню, что он — мой муж.

— И все?

— Это важное ощущение, — говорит доктор Нэш. — Не стоит его недооценивать, Кристин.

Я не отвечаю. Отпиваю еще кофе, оглядываюсь вокруг. Кафе почти опустело. Доносятся голоса из кухни, иногда шум воды, вскипающей в кофейнике, гомон детей вдалеке. Как трудно поверить, что парк находится так близко от моего дома, а я хоть убей не помню, чтобы когда-то здесь была.

— Вы сказали, что мы встречаемся несколько недель, — говорю я доктору Нэшу. — Чем именно мы занимаемся?

— Вы помните что-нибудь о предыдущих сеансах? Хотя бы немного?

— Нет, — отвечаю я. — Ничего. Я искренне считаю, что вижу вас впервые в жизни.

— Извините, что спросил, — смущается он. — Как я говорил, у вас бывают вспышки воспоминаний. Похоже, в какие-то дни вы помните больше, чем в другие.

— Я не понимаю, — говорю я. — Выходит, я абсолютно не помню, чтобы мы с вами встречались, не помню, что случилось вчера, позавчера, в прошлом году. Но я способна воспроизвести события далекого прошлого. Из детства. Я помню мать. Помню университет, правда, немного. Я не понимаю, каким образом могли сохраниться эти воспоминания, если все остальное стерлось.

Пока я говорила, доктор несколько раз кивнул. Я уверена, он уже это слышал. Возможно, этот вопрос я задаю ему каждую неделю. Возможно, мы каждый раз ведем примерно одинаковый разговор.

— Память — капризная штука, — говорит доктор. — У нас есть краткосрочная память, которая может удерживать информацию в течение минуты или около того. Но есть и долгосрочная память, которая хранит огромные объемы информации, причем, по-видимому, неограниченное время. Нам известно, что эти две функции памяти контролируются разными частями мозга, между которыми существует нейронная связь. Есть еще одна часть мозга, которая превращает краткие, преходящие воспоминания в долгосрочные, чтобы вызвать их много позже.

Он говорит быстро и гладко, ясно, что сел на своего конька. Наверное, когда-то и я была такой. Уверенной в себе.

— Есть два основных типа амнезии. В первом случае, как правило, пострадавший не может вспомнить прошлые события, причем чаще всего почти стираются события самого недавнего прошлого. Например, человек, попавший в аварию, не помнит ни само происшествие, ни события последних дней и недель, но прекрасно помнит все, что происходило, скажем, за полгода до этого.

Я киваю: понятно.

— А во втором случае?

— Это бывает реже, — отвечает он. — Иногда отмечается неспособность трансформировать краткосрочные воспоминания в долгосрочные. Люди с этой патологией живут только «в данный момент»; они могут удерживать в памяти лишь недавние события, и то на короткое время.

Он замолчал, видимо, ожидая моего ответа. Будто бы нам были заранее выданы четкие реплики и этот диалог разыгрывался регулярно.

— А у меня что, оба типа? — спрашиваю я. — И потеря памяти, и неспособность формировать новые воспоминания?

Доктор прокашлялся.

— Да, как ни печально. Это нетривиальный случай, но вполне допустимый. Но у вас необычен сам «рисунок» амнезии. Похоже, вы не сохранили никаких устойчивых воспоминаний о вашей жизни, кроме детства; при этом вы способны сохранять новые воспоминания совершенно оригинальным образом. Вот если бы я вышел из комнаты и вернулся через две минуты, большинство пациентов с антероградной амнезией вообще бы не помнили, что мы встречались, тем более только что. А вы, похоже, способны удерживать в памяти крупные временные отрезки — вплоть до суток, а потом они стираются. Это совсем не типично. Честно говоря, это необъяснимо с точки зрения наших представлений об устройстве памяти. Получается, что вы без труда превращаете краткосрочные воспоминания в долгосрочные. И я не понимаю, почему они не сохраняются.

Да, видно, я веду беспорядочную жизнь, но все же имеющую видимость порядка, раз я произвожу независимое впечатление. Повезло мне, похоже.