Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна - Страница 17

– Только не вы, – простонал он сквозь зубы.

– В чем дело?! – сердито воскликнул доктор. – Вы, не вы! Теряем время!

– Прошу вас, – едва сумел проговорить больной.

Врач чуть помешкал и кликнул в дверь:

– Юргис, вы будете помогать!

– Я?.. – растерялся повар.

– Да! – рявкнул доктор. – Некоторые тут, собираясь на свидание с костлявой, девиц стыдятся! – Невежливо подтолкнул Марию локтем: – Ну же, отдайте ему халат, – и закричал: – Идите отсюда все, не мешайте! Да молитесь, чтобы качка не началась!

Людей из коридора как ветром сдуло.

Мария вышла на палубу. Не могла сидеть и ждать в каюте. Ветер летал влажный, но легкий и не холодный. А пусть бы и холодный. Марии было жарко.

Остро пахло илом и морской солью. Вода посверкивала рядом с пароходом. Дальше все мыслимое и немыслимое пространство уходило в сплошную темень. Взгляд метался в черной бездне и ничего не видел. Но из бездны доносились голоса волн. Они тихо шумели и болтали на разных языках. Наверное, черное зеркало моря отражало забытые в глубине звуки далекого базара на Рыночной площади, где перед ратушей стоял Каак. Волны повторяли смех, крик и удары камней о тело человека. Свободный город признал его виновным.

«… я выхожу в высокую дверь, туда, где светло. Никто не заставит меня согнуться и выйти в низкую. Почему я должен сгибаться, если ни в чем не виноват?»

Волны толкались, как люди в толпе, и призрачные локти, вырываясь вверх, взблескивали на миг. Море пело древнюю песнь. Оно пело, когда Любека еще не было, и будет петь, когда его не станет. Что ему до маленького города. А тем более – до человека.

Мария думала о море, чтобы отвлечь себя от мыслей о Хаиме, но эти мысли не отступали.

Смешно примерять человеческое бытие к морю – существу великому и бесконечно разумному, бегущему вперед, вспять и вдаль. Маленькие люди живут суетно и мелко, в земном воздухе, пропахшем парами и дымом. У людей нет плавников и жабр, у них нет даже крыльев, они мало дышат небом…

Мария читала одну молитву за другой, стояла, ходила, запутывалась в словах и принималась читать снова. Минуты утратили счет, будто часы остановились и канули в безвременье. Вечность назад она была в Любеке. Жизнь назад разговаривала с Хаимом через дверь и забрасывала его камнями тяжелых мыслей. Час назад отсчитала последний миг… Между молитвами она разговаривала с морем:

– Почему ты соленое? Ты – слезы? Так много земля наплакала? Не качайся! На твоей большой спине маленький доктор сражается за каплю человечьей жизни. Тихо-тихо… Пианиссимо… Ш-ш-штиль…

Она не знала, сколько времени прошло. Час, жизнь, вечность? А вдруг, пока она тут молится и философствует, Хаим уже… Мертвящим холодом окатило грудь. Мария рванулась туда, где шла операция, но столкнулась с доктором, поднимавшимся на палубу.

– Спокойнее, что вы кричите? Все хорошо. Пока хорошо, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, – он сплюнул через левое плечо. – Пациент спит. Удивительный, надо сказать, пациент. С утра чувствовал себя плохо, но терпел. Зачем было геройствовать? В Любеке его бы поместили в лучшую больницу, а тут всякую минуту опасайся осложнений…

Доктор повернулся спиной к ветру, закурил и удалился к корме. Ему, видно, хотелось побыть одному.

Мария без сил опустилась на скамейку. Придерживаясь за переборки, на палубу вышел Юргис с папиросой в зубах и сказал сам себе:

– Если ты не можешь стоять на ногах без помощи рук – ты не моряк.

– Как он? – спросила она.

– Раз док сказал – будет жить, значит, будет, – улыбнулся повар. – Посижу с вами, покурю, можно? Я давно бросил вообще-то, но после такого да не закурить? Ноги, вон, не держат, будто сам операцию перенес.

У Юргиса и руки дрожали. Спички ломались, тщетно чиркая о коробок.

– Дайте-ка я, – Мария зажгла спичку.

– Спасибо. – Он лихорадочно затянулся.

После пережитого напряжения люди ведут себя по-разному, и если доктор пожелал уединиться, то на повара нашла словоохотливость.

– Крови-то я не боюсь, но было очень страшно, когда он ему живот располосовал. Все ж таки не куриная жизнь, человечья… Такая, оказывается, хрупкая. Док эту штуковину выбросил…

– Какую штуковину? – испугалась Мария.

Кок посмотрел непонимающе:

– Ну, аппендикс этот, потом мы с ним дыру зашивали. Я, значит, кожу подтягивал кромка к кромке, а док накладывал швы.

Он в восторге крутил головой и с изумлением рассматривал свои толстые, как сосиски, пальцы, словно не верил в выполненную ими деликатную работу. Мария тоже плохо представляла эти пальцы в хирургическом эксперименте… Хотя! Вспомнился «мастер-класс» в камбузе, когда могучая десница с ювелирной точностью орудовала огромным ножом. А у доктора, при всем его внушительном росте, руки были небольшие и очень белые, только безымянный на правой с желтоватым пятном от папирос… На корме, где он стоял, красными зарницами летели в воду окурки.

– Пойду я, – сказал кок. – Ребята ждут. Пиво там еще осталось. Выдали нам пиво нынче на такое дело.

Ребятам он, конечно, расскажет о своем дебюте медбрата с более натуралистическими подробностями. Мария подошла к борту. Одна мысль вертелась в голове, не давая покоя. Вернее, не мысль, а смешная, корявая фраза.

«Мне от вас нужны вы».

Фраза пролетела мимо той, кому была предназначена, но вот вернулась и доняла, допекла. В груди поплыло мягкое живое тепло. Она почувствовала страшную слабость. Ноги подогнулись от усталости, как у Юргиса. Стояла, облокотившись о перила, свесив голову над бортом, и ругала себя. Что-то странное происходило с нею, что-то такое, чему она не знала названия и что заставляло ее плакать. Мария отчаянно твердила себе: порядочная девушка не должна подпадать под влияние едва знакомого человека, не должна жалеть его, что бы ему ни грозило – он ей никто; стыдно и опасно доверять человеку, пойманному на лжи и преступлении в самом начале дружбы, такой, казалось бы, настоящей; этот человек способен обмануть снова, и следующий обман будет ужаснее первого…

Она ругала себя, а сама все плакала и плакала от счастья в море.

Глава 12

Двое из диптиха

Небольшое двухэтажное здание, в котором жил Хаим, стояло в спокойном, заросшем буйной зеленью переулке за две улицы от православного дома. Владелица, богатая, славная и престарелая фрау Клейнерц, занимала первый этаж. Там же она держала кухню-столовую для жильцов и соседей, с общим телефоном и правом звонить, но не принимать звонки.

Квартира Хаима располагалась на втором этаже, имела изустное название «Счастливый сад», и до него туда вселялись только юные семьи, очень счастливые, по словам фрау Клейнерц. Не желая нарушать традицию, она не хотела сдавать заветную квартиру одинокому молодому человеку и колебалась вначале. Но чем-то он ее пленил, старушка согласилась и не пожалела: жилец оказался покладистый, без дурных привычек и, несмотря на веселый нрав, никого не водил к себе.

Хозяйка обставила комнаты в соображении с собственными понятиями о красоте. Все в кремово-бежевых тонах: стены в гостиной, плюшевые шторы с бахромой, ломберный столик, обивка дивана и кресел с витыми золочеными подлокотниками. Идиллические картины в духе немецкой пасторали соседствовали с коллекцией фарфоровых безделушек, выставленной в резной горке. В кухне старинный стол с мраморной столешницей и черно-белый шахматный пол мирно сочетались с современной газовой плитой, кабинет выходил на ажурный балкончик с креслом-качалкой, розовая спальня имела вид разукрашенного свадебного торта, и всюду стояли расписные горшки с кустами роз. Все это великолепие, очевидно, полностью отвечало представлениям хозяйки об уютном семейном гнездышке.

Впервые войдя сюда, Хаим слегка оторопел. Потом перестал обращать внимание и притерпелся, уважая простодушие домовладелицы, которая рано овдовела, долго мечтала снова выйти замуж, но почему-то так и осталась одна.

После того, что случилось с Хаимом в поездке, фрау Клейнерц прониклась к нему горячим состраданием. Это было так романтично – хирургическая операция на судне, под грозный плеск волн за бортом! Местные газеты опубликовали заметки о подвиге судового врача.