Тайна золотой реки (сборник) - Афанасьев Владимир Николаевич - Страница 3

– Нет, Кеша, не пойду, – сказал Булавин. – Мне с тобой приятнее поговорить. Глядишь, товаром обменяемся. Товар твой добротный, видный, не то, что у торговых людей с Ближней Америки или у марковских перекупщиков. Вот и у Миткея много песцовых шкурок. Ему нужен порох, патроны, верёвка, чай и бусы.

– Миткею, бусы? – усмехнулся Сушков.

– У него же старшая дочь – невеста! – серьёзно сказал Аким.

– А тогда зачем ему водка? Пьянка в торговом деле – нехорошо.

– Умные слова говоришь, купец, – улыбнулся Аким. – Ну, как, – по рукам? Весь товар забираем. Пусть купцы с Аляски затылки чешут, да ногти кусают.

– По рукам! – с азартом игрока согласился Иннокентий Сушков.

– Погоди, – остановил его Миткей.

Он лукавил, делая серьёзный вид, скрывая потешную мину, поглядывая на вытянутые в изумлении лица Акима и Иннокентия. Но, тут же, как ни в чем не бывало, предложил:

– Чай будем пить?

– Чай варкын! – обрадовано воскликнул Сушков и приветливо распахнул полог походного жилища.

После договорного чаепития с сахаром приступили к обмену.

Один из американцев, расположившийся рядом с палаткой Сушкова, подошёл к мену. Посасывая трубку он наблюдал за быстрыми движениями юкагира, складывающего в мешки Миткея разноцветные пачки спичек, плиточный прессованный табак, патроны, порох, листовую папушу, головки сахара, жевательный табак, муку, материал, верёвки… Торговец багровел, глядя, как рядом с мешком растёт ворох пушнины, ворчал, упрекая Сушкова в нарушении купеческой солидарности по удержанию единых цен. Уступчивость Сушкова может ударить их по карману и престижу.

Прикидывая в уме баланс мена, Иннокентий смахнул со лба испарину и бросил американцу:

– Торгуй сегодня – завтра поздно будет…

– О'кей! – буркнул торговец. – Так нельзя торговать, мистер Кеша. На один плёхой песец даёшь уйма пачек. – Он взял песцовую шкурку, встряхнул и подёргал ость. – И это товар? – покачав головой, он скорчил лицемерную гримасу.

– Кэпстон куришь? – кивнул на трубку американца Аким.

– Папуша, – чванливо причмокнул купец и протянул Булавину кисет, расшитый бисером, – мало-мало куришь, голова кольосом идьот.

– Хорош?

– Ол райт! – расплылся купец в жирной ухмылке. – Куритэ хорош руски табак. Один трубка куришь – вместе думаешь – хорош разговор получается. Правилно?

– Ты, господин хороший, верно думаешь, – вроде бы согласился Аким. – За табак благодарствую. Моя душа не принимает табачного смрада. Однако скажу тебе по-дружески: неважнецкие у вас могут сложиться дела, если товар не обменяете. Факторщик дело говорит. Купцы-скупердяи останутся в раскисшей тундре. Понял?

– Американский купец не был скупой, – обиделся торговец.

– Да и щедрыми вас, господин, ещё никто не видел, – сказал Аким в сердцах. – У тебя от табака голова колесом идет, а у Миткея от дум и забот разрывается. Вот в чём разница. И запомни, купец, великую мудрость: «Много хочется, мало сможется».

– О'кей! – вскинул руку американец в знак согласия. – Хорош мудрость! Мы подумайт…

«У человека два уха и два глаза… Куда же всё услышанное и увиденное умещается?» – удивлялся Миткей.

Он был счастлив, что встретил Акима, что удачно прошёл мен и у него много товару, которым от поделится с родичами.

«Был бы я богат, обзавёлся б тремя жёнами, как оленный богач Эрчин, – думал Миткей, поглядывая на Мотрону, когда она у приветливого костра на берегу реки подавала ему и Акиму в мисках из белого дерева бульон с русской приправой из толчёной петрушки, укропа и молотого перца, в меру посоленной и с чесночными лепёшками из американской крупчатки. – Я впервые ем такую вкусную пищу, а тойон Эрчин часто. Ведь у богатого чукчи много оленей, много вшей, много жён и товаров. У меня же много детей. Был бы Аким чукчей, то я одарил бы его мехами. Тогда Аким, раздобрившись, позвал бы меня в невтуны, так как братья по смежному браку неразлучны и по закону Тундры делят всё поровну. Однако Аким русский, а Мотрона ламутка. Их союз скреплён маленьким сахаляром Ваней. Никто и ничто не разлучит их…»

Чай пили в сытом молчании. Парил котёл. Потрескивали сухие ветки лиственницы в едва дымящемся костре. Река катила спокойные тяжёлые воды. Было сухо, тепло. Весенняя сладость кружила головы, располагала к доброму общению, к жизни… Новости и слухи, блуждавшие по торгу, не нравились Акиму. А то, что в постоялой избе якута Семёна Шкулёва второй день кутила старательская братия с исправником, встревожило его крепко. Англо-датские копачи с прошлой весны зазимовали на Поющем ручье. Видимо, стоило из-за чего. Теперь они умасливали нижнеколымского исправника Рогожкина, чтобы не чинил препятствия для похода на реку Омолон. Места там нетронутые… Об омолонском золоте Аким слыхивал от оглоблинских дружков, которые на торжище не объявлялись.

– Чай сытный, – смаковал Миткей, гулко отхлёбывая из чарона крутовар.

– Наступят времена, Миткей, что все люди тундры будут во все времена жить сытно и трезво, станут учёными, умными.

– Как американцы? – удивился Миткей.

– Даже шибче! – улыбаясь глазами, сказал Аким.

– Однако сегодня американец допустил глупость.

– Бывает, – усмехнулся Аким, – ум помутился – золотишко лизнул.

– Зачем холодный камень лизать? – наивно поморщился Миткей. – В моей байдаре лежит камень. Им хорошо оленьи кости разбивать. – Миткей метнулся к байдаре, заглянул под носовую банку и извлёк пористый слиток с тусклой высвеченностью желтоватых прожилок. – На речке Шаманке таких камней шибко много.

На какое-то мгновение Аким опешил. Да и было отчего. В руках Миткей держал увесистый самородок. По его прикидке, весил он не менее трёх фунтов.

– Я на Шаманке Небесного властелина искал, – как бы оправдывался Миткей, почувствовав на себе тревожные взгляды Акима и Мотроны.

– Значит, ты искал дух своей жены-покойницы, чтобы она отпустила тебя к другой – земной женщине? – сказал Аким.

– У них так бывает, – подтвердила Мотрона.

– Бывает… – закивал Миткей. – Однако Дух не услышал молитвы и не дал другой жены, а дал этот камень от мёртвого тела Жёлтого Дракона.

И он бросил самородок на прежнее место, в байдару.

Давно завалилось за таёжную синеву солнце. Бледно-звёздное небо опоясалось сиреневым колечком. Река потемнела. Проявились очертания гор. За рябью излучины вскрикивала одинокая гагара. Аким и Миткей сидели за чашкой чая, беседовали. Рядом в беспокойном сне вздыхала Мотрона, посапывал Ванюшка, на береговой гальке шелестело речное течение.

И ничто не потревожило бы безмятежного покоя, если б в воркующую тишину светлой чукотской ночи не ворвался вопль хмельной компании. Кривоногий исправник Рогожкин семенил впереди англо-датских копачей. Он прижимал к вздутому пузцу недопитую бутылку, на чём свет стоит хулил местных и американских торговцев, что у тех не было впрок спиртного. Раздались одиночные выстрелы, крики, брань, детский плач. Запричитала женщина… На какое-то мгновение всё стихло. Пьяные голоса заорали песни на иноземном языке…

Исправник Рогожкин и два казака приплелись-таки к костру Булавиных.

– Взять этого чукчу! – приказал исправник казакам, ткнув почти порожней бутылкой в Миткея.

Казаки было бросились исполнять, однако глыбистая фигура Акима преградила и раздвинула их.

– Не тронь Миткея! – только и сказал Аким.

– Бунтовать! – истошно завопил Рогожкин.

– Не балуй, ваше благородие, – грозно предупредил Аким.

– Ты што, огрызаца? – заскрипел молодой казак, выступая вперёд Рогожкина. – Я те жавалку пересчитаю!

Заплакал маленький Ванюша. Заголосила Мотрона. В крепкой руке Миткей сжал рукоять охотничьего ножа. Молодой казак рванулся было нанести удар в лицо Акиму, но тот увернулся и приподнёс наглецу такую оплеуху, от которой казак с запрокинутой рожей растянулся под кустами тальника. Второй казак – средних лет коренастый увалень закатился хмельным смехом. Пуча пустые глаза на эту неприглядность, Рогожкин пошёл в наступление.