Гостеприимная Арктика - Стефанссон Вильялмур - Страница 23

Далее Пири указывает, что для успеха планов исследователя Арктики необходимо, чтобы туземцы были убеждены в осуществимости этих планов и помогали их выполнять. Между тем перейти с нами через море Бофора не решался ни один из эскимосов северного побережья Аляски, хотя среди них было много моих друзей, участвовавших в моих прежних экспедициях. Например, Наткусяк, в свое время прослуживший у меня четыре года, очень хотел снова поступить ко мне на службу, но ни за что не желал идти через дрейфующие льдины. Он и все его земляки, конечно, считали опасным даже самое пребывание на льдинах, которые уносятся ветром и течением и всегда могут разломиться или повернуться на ребро; но главным препятствием считалась опасность голодной смерти. Большинство эскимосов вообще отказывалось участвовать в нашем путешествии. Отдельные смельчаки соглашались сопровождать нас в начале пути, но с тем, чтобы вернуться, как только будет съедена половина взятого с собой запаса продовольствия; другой половиной они хотели прокормиться на обратном пути до побережья или, по крайней мере, до прибрежных вод, где встречаются тюлени.

Я говорил эскимосам, что, умея охотиться на тюленей, мы всегда добудем достаточно пищи и топлива и что гораздо удобнее путешествовать налегке и рассчитывать на охоту, чем тащить с собой сани, тяжело нагруженные продовольствием. Но эскимосы утверждали, что вдали от суши мы не найдем ни тюленей, ни медведей. Я возражал, что это не доказано, так как, насколько мне известно, никто из туземцев и их предков не посещал морских льдов дальше 5–10 миль от берега. В ответ мне заявляли, что «предки были не глупее нас», а на морские льды никто не ходит именно потому, что там нечем прокормиться. Я пробовал соблазнить эскимосов высокой оплатой, предлагая им за каждые сутки, проведенные на море, большую сумму, чем они могли заработать за неделю на берегу. Но мне отвечали: «Какая нам будет польза от денег, если мы погибнем?».

В «безжизненности» Полярного моря были убеждены и китобои, из которых многие посещали здешние воды в течение целых 20 лет. Это мнение они просто позаимствовали от эскимосов, не пытаясь его проверить, и считали, что, поскольку оно установилось 20 лет назад, самая давность как бы подтверждает его. Китобои даже оказались большими пессимистами, чем полярные исследователи, и отрицали самую возможность переезда на санях через море Бофора, говоря, что его льды гораздо подвижнее массивных гренландских льдов, по которым путешествовал Пири.

В ответ на это мы могли сослаться на путешествия Врангеля к северу от побережья Восточной Сибири и на путешествия Леффингвелла и Миккельсена к северу от Аляски. Судя по рассказам этих исследователей, по морю Бофора действительно труднее идти, чем по гренландским льдам, так как под влиянием сильных течений этого моря льды быстро дрейфуют (обычно — в направлении, неблагоприятном для путешественника) и образуются многочисленные полыньи и торосы. Однако Врангель, Леффингвелл и Миккельсен доказали, что санные переезды по здешним морским льдам все же возможны. Кроме того, течения сильнее всего у побережья, а потому следовало ожидать, что по мере удаления от берега трудности будут уменьшаться.

Капитан Коттл и другие китобои были моими личными друзьями и охотно помогали мне, чем только могли. Но они не верили в успех моего плана и настойчиво убеждали меня вернуться на побережье, как только мне станет очевидно, что вдали от суши нет дичи: тот, кто подчиняется неизбежности, проявляет не трусость, а благоразумие.

Итак, за исключением слепо преданного мне капитана Бернарда, отважного Уилкинса и моих друзей с «Белого Медведя», спортсменов в лучшем смысле слова, мне до сих пор никто не оказал моральной поддержки. Географы, полярные исследователи, китобои и эскимосы единогласно отрицали осуществимость моего предприятия и предсказывали, что оно окончится катастрофой.

На возражения моих оппонентов я апеллировал к гидробиологии. Тысячи самых тщательных наблюдений установили, что количество животной жизни, приходящееся на единицу объема океанской воды, является наименьшим в тропиках и постепенно увеличивается по мере приближения к обоим полюсам[11]. Этот факт общеизвестен, но из него до сих пор не сделали надлежащих выводов.

Крупнейшие рыбные промыслы в мире расположены отнюдь не в тропиках. Рыбными промыслами славятся северная Атлантика, Ньюфаундлендские отмели, Немецкое море, побережья Норвегии и Исландия. Именно там ловят треску, сельдей, палтуса. Скопления гуано на побережье Чили орнитологи объясняют тем, что холодные воды Антарктики приносят сюда бесчисленных морских животных, которыми питаются птицы. По данным морской биологической станции в Вудс-Холе (в штате Массачусетс), морская фауна здесь становится обильнее, когда возрастает интенсивность полярного течения, омывающего здешнее побережье. В полярных и смежных с ними водах питаются северными рыбами и различными беспозвоночными миллионы морских млекопитающих. Все эти факты химик и гидробиолог легко объясняют тем, что в теплых водах химические реакции разложения происходят очень быстро, а потому каждое погибшее животное или растение скоро распадается на составляющие его элементы и уже не может быть использовано в пищу; но когда подобный же организм погибает в холодной воде, его труп долго плавает в ней и остается пригодным для питания других организмов[12]. Понятно, что в холодных океанских водах, где пищи больше, чем в теплых, животная жизнь оказывается обильнее.

Мне, пожалуй, возразят, что сами океанографы, например, сэр Джон Меррей и Нансен, отметившие невероятное обилие животной жизни у границ полярных льдов, констатируют скудость фауны внутри пространства, покрытого льдами. Правда, Меррей мог сделать подобный вывод лишь путем умозаключений, с чужих слов; но Нансен, который основывается на собственных наблюдениях, сообщает, что во время знаменитого дрейфа, когда «Фрам» далеко проник во льды, ракообразные и вообще все мелкие морские животные встречались редко. Однако, отнюдь не умаляя ценности той массы научных данных, которые доставило путешествие «Фрама», я вынужден допустить, что Нансен не обнаружил обилия животной жизни не столько вследствие действительного ее отсутствия, сколько потому, что она ускользнула от его наблюдения.

Как я уже упоминал выше, богатство морской фауны у границ покрытого льдами пространства является общеизвестным фактом. Столь же хорошо известно, что существуют большие течения, которые проникают подо льды вглубь Арктики и замещают собою воды холодных течений, направляющихся на юг. Говорят, будто льды, покрывающие полярные моря, делают их непригодными для существования там рыб. Но глубина полярных морей обычно довольно значительна; спрашивается: какое значение может иметь для рыб то обстоятельство, что на поверхности воды плавает много льдин? Если присутствие льда на таких озерах, как Виннипег, Медвежье или Байкал, по-видимому, не препятствует благополучию обитающих там рыб, то почему в океане условия должны быть иными? Слой льда толщиной в 1,5, 3 и даже 5 м, лежащий поверх 5 тыс. метров океанской воды, несомненно, является относительно более тонким, чем слой пены или пыли на поверхности пруда.

Но если бы даже все рыбы, приплывающие к кромке льдов, немедленно поворачивались к ним хвостом и уплывали на юг, все же осталось бы колоссальное количество планктона или плавающих живых существ, которые пассивно уносятся на север, подо льды, при каждом перемещении верхних слоев воды, до глубины в 400–600 м. Собственная теория Нансена о дрейфе через Полярный бассейн, столь блестяще подтвержденная «Фрамом», гласит, что каждый предмет, находящийся в текущем году у одной кромки льдов, будет дрейфовать через этот бассейн и окажется у другой кромки через 2, или 3, или 4 года. Но если данный предмет дрейфует, то, очевидно, дрейфует и вода, в которой он плавает; а в этой воде к началу путешествия жили мириады планктонных растений и животных.