Гостеприимная Арктика - Стефанссон Вильялмур - Страница 14

ГЛАВА VI. «КАРЛУК» ИСЧЕЗ

Когда наша партия уходила с «Карлука», мы рассчитывали возвратиться через неделю или две и были убеждены, что застанем судно на том же месте. Оставив всех лучших собак, мы взяли с собой две еще не проверенных упряжки, чтобы испытать их в дороге; хорошие новые сани, которых на корабле было штук 10–11, мы хотели сберечь на случай исследовательских поездок по льду, а потому выбрали для себя двое старых и сравнительно плохих саней. Уилкинс, занимавшийся фотографией не только по обязанности, но и с увлечением, оставил на судне все свое снаряжение, за исключением самой легкой камеры, а я решил не брать с собою своего лучшего ружья и захватил лишь обыкновенное ружье. Недели две-три назад, когда судно трещало под напором льдов и мне казалось возможным, что нам придется его внезапно покинуть, я положил в боковой карман 1 300 долларов бумажными деньгами, чтобы не забыть их в случае спешки; теперь же я вынул деньги из кармана и положил в находившийся в моей каюте несгораемый шкаф, вместе с сотней весовых фунтов серебряной и золотой монеты, которую мы везли для торговых сделок с эскимосами Аляски и о. Гершеля.

Расстояние до берега составляло около 10 миль. В первый день пути (20 сентября) мы прошли не все это расстояние, так как выступили в путь только после полудня; кроме того, незачем было особенно спешить, тем более, что молодой лед между крупными льдинами все еще оставался непрочным и требовал осторожности.

На ночь мы расположились в двух палатках, по три человека в каждой. Для меня подобный ночлег не был новостью, но, чтобы показать, какое впечатление он произвел на моих спутников, приведу отрывок из журнальной статьи Уилкинса: «В первую ночь, проведенную на льду, пришлось многому поучиться. Нам показали, как устанавливать палатку, подстилать на полу шкуры и раскладывать спальные мешки по эскимосскому способу. По предложению Стефанссона, мы сняли всю одежду и голыми улеглись в свои спальные мешки из оленьих шкур. Хотя нам, конечно, не хотелось раздеваться на двадцатиградусном морозе, мы не возражали против этого, так как вообще привыкли раздеваться перед сном. Стефанссон и два эскимоса спали в одной палатке, а мы, трое новичков, — в другой. Стефанссон зашел к нам, подоткнул наши спальные мешки и посоветовал нам тщательнее обернуть плечи концами мешков; но мы выслушали его совет невнимательно, так как думали, что и сами сумеем закутаться. Однако не успели мы кончить сравнение записей, сделанных за этот день, как почувствовали, что холодный воздух течет нам за уши и вползает в спальные мешки. Поднялся сильный ветер, который проникал в палатку. Мы корчились и ворочались, жалуясь на холод, и воображали, что голыми могут спать лишь эскимосы, а для нас, воспитанных более нежно, методы Стефанссона не годятся. Только боязнь еще большего холода помешала нам встать, чтобы одеться и лечь в мешки одетыми. Мы совершенно не догадывались, что причиной страданий была наша собственная неумелость. Однако через несколько суток мы научились правильно закутывать шею концом мешка и проводили ночь с таким комфортом, что нам уже не хотелось ложиться в мешки одетыми».

На следующий день мы вышли на сушу, но еще не на материк, а на Амауликток, крайний из цепи островов Джонса, расположенный примерно в четырех милях от берега. Между островами и материком лед оказался молодым и очень непрочным, так что мы решили остановиться и переночевать на Амауликтоке. Для того чтобы согреться и приготовить еду, мы затопили железную печку, используя плавник, которого в этих местах очень много.

На следующее утро я хотел было послать Мак-Коннелля и одного из эскимосов с легкими санями обратно на «Карлук», чтобы привезти некоторые понадобившиеся нам вещи и передать капитану Бартлетту мои дополнительные инструкции. Пока запрягали сани, я поднялся на прибрежный холмик и посмотрел на море.

То, что я увидел, меня очень встревожило. В течение ночи дул сильный восточный ветер, и температура повысилась. Темные пятна в облаках над морем доказывали, что лед взломан, так как были отражением открытой воды; над полыньями поднимался густой туман. Очевидно, посылать теперь Мак-Коннелля на «Карлук» было бы опасно, и поездку пришлось отменить.

В течение следующих 2–3 часов погода все ухудшалась, и наконец разразился такой сильный шторм, какого в это время года мне еще никогда не приходилось видеть на севере. Мы построили из плавника нечто вроде сторожевой вышки, с которой нам иногда удавалось на мгновенье разглядеть «Карлук»; но большую часть времени он был скрыт от нас метелью и мглой. После полудня я едва мог поверить собственным глазам, увидев, что «Карлук» движется к востоку — против ветра и против течения; это казалось совершенно необъяснимым, и оставалось только предположить, что судно освободилось ото льдов и идет под парами. Впрочем, эта картина была настолько мимолетной и туманной, что я, пожалуй, мог принять за судно большую льдину; несомненно лишь, что виденный мною предмет двигался к востоку, так как он прошел за более близкими льдинами, которые, как я знал, были неподвижны.

Ночь мы провели тревожно, хотя я и сознавал, что предотвратить случившееся с «Карлуком» было не в нашей власти. В течение последних недель я привык к мысли о том, что его судьба, по крайней мере до весны, будет зависеть исключительно от стихийных явлений и от законов теории вероятностей.

Наутро вопрос о том, что нам делать дальше, решился сам собой: морской лед взломало ветром, а лед между островами и материком подтаял вследствие оттепели, так что приходилось оставаться на острове и ждать похолодания. Конечно, это было вопросом лишь нескольких дней, так как в конце сентября оттепель не бывает здесь продолжительной.

Действительно, через 2–3 дня береговой лед достаточно окреп. Когда над морем прояснилось, «Карлука» уже не было видно, и мы не знали, где он и что с ним. Отправиться на санях искать его мы не могли, так как в море было гораздо больше открытой воды, чем льда. Поэтому мы перешли на материк.

На следующий день я отправился на охоту один, оставив своих спутников на стоянке, так как погода была туманная и я боялся, что они заблудятся в незнакомой им местности. После долгих и безуспешных поисков к вечеру я увидел одного самца карибу, но подойти к нему на расстояние выстрела мне не удалось, так как стемнело и пришлось прекратить охоту.

Наутро мороз усилился, и мы решили идти вдоль берега на запад, чтобы попытаться найти «Карлук». Хотя во время бури мне показалось, что он освободился и шел под парами на восток, правдоподобнее было, что льды, сковавшие «Карлук», унесло вместе с ним на запад, по направлению к мысу Барроу.

На третий день пути, когда мы находились на береговом льду, примерно в 8 милях от суши, один из наших эскимосов сказал, что в воздухе пахнет дымом. Остальные спутники не чувствовали этого запаха, но я поверил эскимосу, так как мне по опыту известно, что у туземцев обоняние гораздо тоньше, чем у белых[8]. Не знаю, объясняется ли это какой-либо анатомической или физиологической особенностью эскимосов или же просто тем, что они проводят всю жизнь на чистом воздухе, где их обоняние ничем не притупляется.

Встав на сани, я начал рассматривать берег в бинокль и обнаружил нечто, оказавшееся впоследствии строением, но сначала, из-за дальности расстояния, нельзя было определить, что это такое. Тем не менее мы направились к замеченному мной предмету и, пройдя 5–6 миль, распознали в нем несомненное человеческое жилище. В доме жила семья эскимосов из племени, населяющего район р. Колвилль; эта семья рассказала мне о многих других эскимосах, живших в окрестностях и знакомых мне по прежней экспедиции. Сообщения о том, где сейчас находятся все эти знакомые, были бы для меня непонятны, если бы я не знал здешних эскимосских географических названий, так как даже на лучших современных картах Арктики обозначаются лишь названия, являющиеся именами европейских исследователей, шефов экспедиций или же друзей составителя карты. Для того, чтобы карта была действительно полезна полярному путешественнику, на ней необходимо проставлять и эскимосские названия.