Король на площади - Колесова Наталья Валенидовна - Страница 30

…про дар-то я уже знаю…

– …и теперь очень важно, чтобы на вас обратили внимание, чтобы ваш талант не остался неоцененным и не пропал в забвении! Вам есть что показать его величеству…

О да! Я едва сдержала нервный смех.

– Я бы даже порекомендовал вам заранее сделать подборку своих лучших картин. Вот над чем вы, например, сейчас работаете?

– Пишу портрет одного человека. Возможно, вы даже как-то встречали его на городских улицах. Человек С Птицей, не видели такого?

– Не припоминаю.

– Очень… интересная личность. Но что главное – очень интересное лицо. Так что, когда закончу, я обязательно покажу вам его портрет.

– Буду рад.

…Кстати, о портретах!

Вот он проходит мимо окна… Не сам портрет, в смысле.

Кароль.

Моя потерянная модель.

Кидает мимолетный взгляд за стекло, видит меня, замедляет шаг… Я машинально киваю ему, собираюсь помахать приветственно – и обнаруживаю, что мою ладонь все еще удерживают теплые пальцы Олафа. Кароль смотрит на наши сомкнутые руки, поднимает взгляд на моего собеседника, быстро отворачивается и уходит.

– Кароль!

Я выдергиваю ладонь из рук Линдгрина, соскакиваю и бросаюсь на улицу. Кароль идет вдоль по улице прочь – вроде бы по-прежнему неторопливо, но удаляется очень быстро.

– Кароль! – кричу я с крыльца. – Да Кароль же! Постой!

Не оборачивается. Сворачивает за угол и…

И нет его. Я ловлю на себе любопытные взгляды и соображаю, как выгляжу: с открытым ртом, растерянная, выскочившая из теплой кондитерской в одном платье…

– Что случилось? – спрашивает за моей спиной Линдгрин.

– Ничего, – отвечаю я смущенно. – Обозналась.

Неохотно возвращаюсь в кондитерскую.

Я не обозналась. Это был Кароль. Кароль, который настолько не хотел меня видеть и разговаривать, что предпочел «не заметить» и проигнорировать мои оклики. Предпочел уйти.

Если даже не удрать.

– Да, действительно, некая Эмма Торенц училась во Фьянте, – кисло отчитался полицмейстер – он всегда переживал из-за своих редких ошибок. – На последнем году учебы вышла замуж за своего сокурсника Пьетро Агнази, подающего большие надежды. Парень скончался от чахотки, художница потом вернулась к себе на родину.

– Быстро ты! Я думал, тебе понадобится несколько месяцев!

– Я воспользовался новейшим приобретением его королевского величества, – напыщенно сообщил Фандалуччи. – Называется телеграф. По нему я передал запрос и описание нашей дамы во Фьянту.

– Ну вот, видишь, и его идиотское величество тоже может приносить какую-то пользу, – рассеянно заметил он. – Что ты еще узнал?

– В свое время был большой скандал: когда Эмме Торенц заказали портрет некоей высокопоставленной особы… Я не смог пока выяснить, какой именно особы, но намекают на приближенных к герцогу. А то и на самого!

Он присвистнул, а потом расхохотался:

– Так вот кого Эмма имела в виду, когда сказала, что ей из-за портрета пришлось быстро убираться из города!

Герцог Фьянты, прославленный знаток и покровитель изящных искусств – куда там самому Силверу с его пару лет назад построенной Королевской галереей! – известен своим вспыльчивым нравом. Хоть и быстро отходит: сначала голову с плеч долой, а потом пожалеет и пожертвует денег на надгробный мраморный памятник…

– Ну так что же, – испытующе спросил полицмейстер. – Прекращаем расследование? Вроде все сходится. Хотя, конечно, почему твоим «доброжелателям» нельзя завербовать и художницу?

Он поморщился от слова «завербовать».

– Ой, Эрик…

Полицмейстер ждал продолжения, но его не последовало – друг рассеянно крутил в руках большой лист бумаги, словно вознамерился рассмотреть его то вверх ногами, то повернутым на правый, то на левый бок. А потом и вовсе подтолкнул ему по лакированной столешнице.

– Взгляни.

Эрик взглянул на рисунок. Удивился и, взяв его руками в перчатках, поднес к глазам поближе. Тщательно рассмотрел. Перевернул лист чистой стороной и на всякий случай внимательно изучил и ее.

– Неплохо. А где это ты?

Он предпочел увильнуть от ответа.

– И больше тебе нечего сказать?

– Тебе про что сказать: про бумагу или мелки… как там ее, пастель? Хочешь знать, где они сделаны и где куплены?

Он протянул руку и постучал пальцем по правому нижнему углу листа.

– Подпись, Эрик, подпись под названием!

– Ну художники, которые заканчивают всякие Школы и Академии, всегда подписывают свои рисунки… – Голос Эрика стихал, пока полицейский изучал подпись.

Он откинулся на спинку кресла, наблюдая за другом. Сказал ровно:

– Это не Торенц. Это не Агнази. Там нет ничего даже похожего.

Полицейский положил рисунок на стол, аккуратно расправляя загибающиеся концы.

– То есть…

– То есть ты продолжишь свое расследование – но уже в Северном княжестве. Отыщешь волчью семейку нашей художницы и назовешь мне ее фамилию. – Он растянул губы в улыбке. – Жаль, телеграфом тебе воспользоваться не удастся. В Вольфсбург его еще не протянули.

…Она ведь не только подписала рисунок неизвестным ему именем, но еще и позволила другому мужчине брать себя за руки!..

Полицмейстер кивнул, сворачивая рисунок и прикидывая сроки, за которые его агенты справятся с заданием. И мимолетно пожалел художницу – горе тому, кто пытается обмануть его друга!

Глава 30. В которой портрет закончен

Портрет был закончен.

Я сидела, сложив на коленях руки, и смотрела на портрет. Портрет смотрел на меня. Я знала, что, в какую бы я сторону ни шагнула, он так и будет следить за мной внимательными глазами – в зависимости от освещения то прозрачно-серыми, то глубоко-синими, как вода в обожаемой Каролем бухте. Можно было продолжать работать еще и дальше, улучшая и добиваясь окончательного совершенства. Можно было придать более глубокую перспективу фону за его спиной. Можно было…

Но я знала, что, если добавлю еще хоть черточку, хоть капельку, волшебство будет разрушено. Исчезнет.

Портрет был идеален – при всех своих недостатках и незавершенности. Потому что на портрете был Кароль настоящий.

Я медленно, устало собрала свои «причиндалы», как называет их Человек С Птицей. Не слишком приличное и уважительное название для дорогих беличьих и колонковых кистей, красок, которые требуется заказывать и ждать из Фьянты, да и для собственноручно изготовленных из растолченных драгоценных камней и минералов, перетертых с льняным маслом. Сложила плотные листы чистой бумаги вместе с набросками, которые малодушно решила забрать с собой: Каролю хватит собственного портрета и первого, самого любимого мною наброска, созданного из крутой смеси восхищения и неожиданно возникшего притяжения, почти желания.

Собрав тяжелые сумки и оставив до следующего возвращения мольберт, я приостановилась напротив портрета. Вряд ли я его еще когда-нибудь увижу… Вздохнула и быстро прикоснулась губами к подсохшей краске.

– Прощай.

Уходя, оглянулась на мою недолгую мастерскую: картина моря и неба в карандашно-тонкой раме эркера, мед и янтарь деревянного пола, белые стены, на которых так и не появились картины…

Произнесла негромко:

– И – да, Кароль. Я бы хотела жить в этом доме.

Эмма не оставила после себя ничего, кроме портрета. Он специально сделал круг по комнате, заглядывая даже под кушетку и кресла – по опыту знал, что женщины способны забывать самые неожиданные вещи в самых неожиданных местах. Нет. Ничего. Словно здесь была женщина-призрак. Или женщина-шпион. Правда, Эрик в последнее время что-то частенько заводит разговор о том, отчего же обязательно подосланная, мало ли какие могут быть у женщины секреты… Сказывается разлагающее влияние Грильды. Влюбленный мужчина глупеет.

Это он тоже знает по собственному опыту.