За миллиард лет до конца света (сборник) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 42

– Я никогда не была в лесу, – сказала Алевтина. – Там, говорят, страшно.

– Непонятное всегда страшно. Хорошо бы научиться не бояться непонятного, тогда все было бы просто.

– А по-моему, просто не надо выдумывать, – сказала она. – Если поменьше выдумывать, тогда на свете не будет ничего непонятного. А ты, Перчик, все время выдумываешь.

– А лес? – напомнил он.

– А что – лес? Я там не была, но попади я туда, не думаю, чтобы очень растерялась. Где лес, там тропинки, где тропинки, там люди, а с людьми всегда договориться можно.

– А если не люди?

– А если не люди, так там делать нечего. Надо держаться людей, с людьми не пропадешь.

– Нет, – сказал Перец. – Это все не так просто. Я вот с людьми прямо-таки пропадаю. Я с людьми ничего не понимаю.

– Господи, да чего ты, например, не понимаешь?

– А ничего не понимаю. Я, между прочим, поэтому и о лесе мечтать начал. Но теперь я вижу, что в лесу не легче.

Она покачала головой.

– Какой же ты еще ребенок, – сказала она. – Как же ты еще никак не можешь понять, что ничего нет на свете, кроме любви, еды и гордости. Конечно, все запутано в клубок, но только за какую ниточку ни потянешь, обязательно придешь или к любви, или к власти, или к еде…

– Нет, – сказал Перец. – Так я не хочу.

– Милый, – сказала она тихонько. – А кто же тебя станет спрашивать, хочешь ты или нет… Разве что я тебя спрошу: и чего ты, Перчик, мечешься, какого рожна тебе надо?

– Мне, кажется, сейчас уже ничего не надо, – сказал Перец. – Удрать бы отсюда подальше и заделаться архивариусом… или реставратором. Вот и все мои желания.

Она снова покачала головой.

– Вряд ли. Что-то у тебя слишком сложно получается. Тебе что-нибудь попроще надо.

Он не стал спорить, и она поднялась.

– Вот тебе полотенце, – сказала она. – Вот здесь я белье положила. Вылезай, будем чай пить. Чаю напьешься с малиновым вареньем и ляжешь спать.

Перец уже выпустил всю воду и, стоя в ванне, вытирался огромным мохнатым полотенцем, когда звякнули стекла и донесся глухой отдаленный удар. И тогда он вспомнил склад техники и глупую истеричную куклу Жанну и крикнул:

– Что это? Где?

– Это машинку взорвали, – отозвалась Алевтина. – Не бойся.

– Где? Где взорвали? На складе?

Некоторое время Алевтина молчала, видимо, смотрела в окно.

– Нет, – сказала она наконец. – Почему на складе? В парке… Вон дым идет… А забегали-то все, а забегали…

Глава десятая

Перец

Леса видно не было. Вместо леса под скалой и до самого горизонта лежали плотные облака. Это было похоже на заснеженное ледяное поле: торосы, снежные барханы, полыньи и трещины, таящие бездонную глубину, и если прыгнуть со скалы вниз, то не земля, не теплые болота, не распростертые ветви остановят тебя, а твердый, искрящийся на утреннем солнце лед, припорошенный сухим снегом, и ты останешься лежать под солнцем на льду, плоский, неподвижный, черный. И еще, если подумать, это было похоже на старое, хорошо выстиранное белое покрывало, наброшенное на верхушки деревьев.

Перец поискал вокруг себя, нашел камешек, покидал его с ладони на ладонь и подумал, какое это все-таки хорошее местечко над обрывом: и камешки здесь есть, и Управление здесь не чувствуется, вокруг дикие колючие кусты, немятая выгоревшая трава, и даже какая-то пташка позволяет себе чирикать, только не надо смотреть направо, где нахально сверкает на солнце свежей краской подвешенная над обрывом роскошная латрина на четыре очка. Правда, до нее довольно далеко, и при желании можно заставить себя вообразить, что это беседка или какой-нибудь научный павильон, но все-таки лучше бы ее не было вовсе.

Может быть, именно из-за этой новенькой, возведенной в прошлую беспокойную ночь латрины лес закрылся облаками. Впрочем, вряд ли. Не станет лес закутываться до горизонта из-за такой малости, он и не такое видел от людей.

Во всяком случае, подумал Перец, я каждое утро смогу приходить сюда. Я буду делать, что мне прикажут, буду считать на испорченном «мерседесе», буду преодолевать штурмовую полосу, буду играть в шахматы с менеджером и попробую даже полюбить кефир – наверное, это не так уж трудно, если большинству людей это удалось. А по вечерам (и на ночь) я буду ходить к Алевтине, есть малиновое варенье и лежать в директорской ванне. В этом даже что-то есть, подумал он: вытираться директорским полотенцем, запахиваться в директорский халат и греть ноги в директорских шерстяных носках. Два раза в месяц я буду ездить на биостанцию получать жалованье и премии, не в лес, а именно на биостанцию, и даже не на биостанцию, а в кассу, не на свидание с лесом и не на войну с лесом, а за жалованьем и за премией. А утром, рано утром, я буду приходить сюда и смотреть на лес – издали, и кидать в него камушки – тоже издали, и когда-нибудь как-нибудь что-нибудь произойдет…

Кусты позади с треском раздвинулись. Перец осторожно оглянулся, но это был не директор, а все тот же Домарощинер. В руках у него была толстая папка, и он остановился поодаль, глядя на Переца сверху вниз влажными глазами. Он явно что-то знал, что-то очень важное, и принес сюда к обрыву эту странную тревожную новость, которой не знал никто в мире, кроме него, и ясно было, что все прежнее теперь уже не имеет значения и от каждого потребуется все, на что он способен.

– Здравствуйте, – сказал он и поклонился, прижимая папку к бедру. – Доброе утро. Как отдыхали?

– Доброе утро, – сказал Перец. – Спасибо.

– Влажность сегодня семьдесят шесть процентов, – сообщил Домарощинер. – Температура – семнадцать градусов. Ветра нет. Облачность – ноль баллов. – Он неслышно приблизился, держа руки по швам, и, наклонившись к Перецу корпусом, продолжал: – Дубль-вэ сегодня равно шестнадцати…

– Какое дубль-вэ? – спросил Перец, поднимаясь.

– Число пятен, – быстро сказал Домарощинер. Глаза его забегали. – На солнце, – сказал он. – На с-с-с… – Он замолчал, пристально глядя Перецу в лицо.

– А зачем вы мне это говорите? – спросил Перец с не– приязнью.

– Прошу прощения, – быстро сказал Домарощинер. – Больше не повторится. Значит, только влажность, облачность… гм… ветер и… О противостояниях тоже прикажете не докладывать?

– Слушайте, – сказал Перец мрачно. – Что вам от меня надо?

Домарощинер отступил на два шага и склонил голову.

– Прошу прощения, – сказал он. – Возможно, я помешал, но есть несколько бумаг, которые требуют… так сказать, немедленного… вашего личного… – Он протянул Перецу папку, как пустой поднос. – Прикажете доложить?

– Знаете что… – сказал Перец угрожающе.

– Да-да? – сказал Домарощинер. Не выпуская папки, он стал поспешно шарить по карманам, видимо, ища блокнот. Лицо его посинело, как бы от усердия.

Дурак и дурак, подумал Перец, стараясь взять себя в руки. Что с него взять?

– Глупо, – сказал он по возможности сдержанно. – Понимаете? Глупо и нисколько не остроумно.

– Да-да, – сказал Домарощинер. Изогнувшись, придерживая папку локтем и бедром, он бешено строчил в блокноте. – Одну секунду… Да-да?

– Что вы там пишете? – спросил Перец.

Домарощинер с испугом взглянул на него и прочитал:

– «Пятнадцатого июня… Время: семь сорок пять… Место: над обрывом…» Но это – предварительно… Это черно-вик…

– Слушайте, Домарощинер, – сказал Перец с раздражением. – Какого черта вам от меня надо? Что вы все время за мной шляетесь? Хватит, надоело! (Домарощинер строчил.) И шутка эта ваша глупая, и нечего около меня шпионить. Постыдились бы, взрослый человек… Да перестаньте вы писать, идиот! Глупо же! Лучше бы зарядку сделали или умылись, вы только поглядите на себя, на что вы похожи! Тьфу!

Дрожащими от ярости пальцами он стал застегивать ремешки на сандалиях.

– Правду, наверное, про вас говорят, – пыхтел он, – что вы везде крутитесь и все разговоры записываете. Я думал, это шутки у вас такие дурацкие… Я верить не хотел, я вообще таких вещей не терплю, но вы уж, видно, совсем обнаглели…