Мы вернёмся на Землю - Левинзон Гавриил Александрович - Страница 5

— Гришка, гад! — закричал он. — Опять надул, да? Ну, смотри у меня!

Гришка не обернулся.

— Подождём, — сказал Пазуха. — Может, и про шпионов.

Мы с полчаса погуляли, а потом пошли смотреть кино. Нас пропустили без билетов.

Кино оказалось не про шпионов. Мы с Пазухой переговаривались, смеялись. На нас шикали. Скоро нам всё это надоело, и мы вышли из зала. На улице Пазуха сказал:

— Может, послезавтра будет про шпионов. Приходи, понесём.

Он мне нравился: с ним было интересно.

— Знаешь что, — сказал я Пазухе, — переходи в нашу школу, или давай я перейду в вашу, и мы с тобой подружимся.

— Посмотрим, — сказал Пазуха. — Может, я с тобой и подружусь… Со мной многие хотят дружить.

Он бы мог этого не говорить. Я и так видел: парень он что надо.

— Деньги у тебя бывают? — спросил Пазуха.

— Полтинник! — сказал я.

— Каждый день?

Я кивнул, потому что вслух соврать не мог.

— Не жирно, — сказал Пазуха. — Это не фонтан.

— Пазуха, — сказал я, — я ещё стихи писать умею.

— Стихи писать?! — Пазуха вытаращился на меня.

Всем в классе нравится, что я пишу стихи, я думал и Пазухе понравится.

— Да ты, гад, знаешь, что делаешь?! — закричал Пазуха.

— Да в чём дело, Пазуха? — спросил я.

— Тебе что!.. — сказал Пазуха. — Ты написал и забыл, а другим учить придётся. Ну пусть бы двойку поставили. После уроков же оставляют!

Ну и разозлился же он!

— Я всех поэтов у себя в учебнике замазал и тебя видеть не хочу. — Он плюнул мне под ноги и ушёл.

И зачем я сказал, что пишу стихи?

У меня была бабушка. Она умерла, когда я учился в третьем классе.

Бабушка была любопытной, подслушивала чужие разговоры. Бывало, выйдет на балкон и слушает, о чём говорят у соседей.

Меня она совсем не стеснялась. Как-то я сказал бабушке, чтоб она не подслушивала, а бабушка нажаловалась маме, что я с ней грубо разговариваю.

И вот так получилось: я в тот вечер тоже подслушал чужой разговор.

Я вошёл в наше парадное и только стал подниматься по лестнице, как слышу:

— Вот это их квартира, пятая.

Пятая квартира — это же наша! Я стал прислушиваться.

Другой голос спросил:

— А какое мне время лучше всего выбрать? Когда она бывает дома?

— Не знаю, не знаю. — Я узнал голос. Это говорил студент Сергей. Его квартира этажом выше нашей.

— Не я же в неё влюблён, — сказал студент Сергей. — Это ты, влюблённый человек, сам должен выяснить; я тебя сейчас представлю его маме. Парень весь в двойках по арифметике — она у меня уже два раза спрашивала, когда ты придёшь.

— Потом, — ответил незнакомый голос. — Сейчас мне не хочется разговаривать с мамашей.

— Что, боязно, учитель танцев? — спросил Сергей. — Не трусь.

Они ещё что-то говорили, но плохо было слышно. Хлопнула дверь — они вошли в квартиру Сергея.

Я знал, что мама просила Сергея подыскать мне репетитора. Значит, человек, который разговаривал с Сергеем, будет со мной заниматься. Но почему Сергей говорил ему, чтобы он не трусил, и почему назвал его влюблённым? Сначала я этого не мог понять. Но когда поднялся на площадку, где наша квартира, за дверью раздался Милин голос. И вот тут мне стало всё понятно: человек, который разговаривал с Сергеем, влюблён в Милу — вот что! Я решил посмотреть на него. Спустился вниз и стал ходить возле парадного. Интересно, какой он? Всё, всё я понял. Вот только мне непонятно было, почему Сергей его назвал учителем танцев, он же со мной будет заниматься арифметикой.

Я долго ждал. Если б я знал, что из этого всего получится, я бы, конечно, не стал ждать. Я даже не успел как следует рассмотреть учителя танцев — не до того было: студент Сергей сразу же начал меня отчитывать.

— Вот он, — сказал Сергей, — этот двоечник. Это с ним ты будешь заниматься.

Ещё ни разу меня двоечником не называли. Вообще-то Сергей хороший парень, но с тех пор как стал студентом, завоображал. Теперь, когда он меня встречает на лестнице, всегда говорит одно и то же: «А, это ты». Когда он учился в школе, он таким не был. Мы с ним даже немного дружили. Я помогал ему убегать с последнего урока. Он выбрасывал свой портфель из окна, а я этот портфель подбирал и ждал Сергея за углом. Но теперь он, видно, этого не помнит. Я улыбнулся Сергею. Я улыбнулся ему точно так, как улыбался, когда возвращал ему портфель. Я думал, он это вспомнит. Но он не вспомнил. Он сказал:

— А я бы на твоём месте не улыбался. Ты приносишь много огорчений родителям. Уроки сделал?

Я ответил:

— Не все.

— Вот видишь, — сказал он. — Что же ты прохлаждаешься? А ну домой!

Это уж он слишком. Я ответил:

— Не твоё дело! Ты что, моя бабушка?

Учитель танцев засмеялся, а Сергей пробормотал, что придётся ему поговорить с моей мамой. Что за человек такой? Самого же во время экзаменов запирают в комнате, чтоб не ходил на футбол. Жаль, я ему этого сразу не догадался сказать. Когда мне это пришло в голову, студент Сергей и учитель танцев были уже далеко. Глупо вышло: целый час ждал возле парадного, чтоб меня двоечником назвали.

Дома все трое — мама, папа и Мила — долго смотрели на меня молча. Ну и лица! Вряд ли можно описать, какие у них были лица. Хорошо бы нарисовать.

— Вот он, — сказала Мила. — Вот он, сверхъестественный человек. Ну как ты мог такое сделать?

Папа пожимал плечами.

— У-у! — сказала мама. — У-у, бессовестный! Человек так хорошо к нему относится, а он оставил его с секундомером, а сам убежал.

Они удивлялись. Они говорили, что я способен на такие поступки, какие нормальному человеку даже в голову не придут. Зато коммерческим директором они прямо-таки восхищались. Мама сказала:

— А Валентин ещё беспокоился. Два раза прибегал узнавать, вернулся ли ты домой. Где ты был?

— В кино, — сказал я.

Мама всплеснула руками. Мила захохотала.

— Как дурачок, — сказала она. — Ну чего ты улыбаешься?

А что мне было делать. Не мог же я им всё объяснить. Просто язык не поворачивался.

Я поужинал, и меня сразу же усадили делать уроки. Мама то и дело заглядывала в мою комнату, чтобы проверить, занимаюсь ли я. Я делал вид, что пишу или читаю. А на самом деле я думал о том, каким глупым я был в этот день. Я стал считать, сколько раз я сделал или сказал что-нибудь глупое: выходило уж очень много. Это хорошо над другим подсмеиваться. В нашем классе, например, все над Генкой Зайцевым смеются, потому что Генка Зайцев глупо улыбается и часто ни с того ни с сего выкрикивает: «Дай руку, товарищ далёкий!» или: «Я вернусь к тебе, моя Маруся!» Я сам ему не раз говорил: «Эх ты, дурачковский!» Ну, а если тебе такое скажут? Идёшь ты, допустим, по улице, а о тебе говорят: «Вон идёт дурак». Обидно.

Я вышел в другую комнату. Там мама рассказывала Миле о том, как поругалась с продавцом в магазине из-за того, что продавец отрезал ей сыр не с той стороны, с какой мама хотела.

Мама очень подробно об этом рассказывала. Ну о чём они говорят?

Мама заметила, что я усмехаюсь.

— А ты перестань! — сказала она. — Легче всего над матерью смеяться. Ты попробуй двойки исправить.

Мама — отсталая женщина: она занимается сватовством. Сосватала дочь своей подруги Сонечки за Яшу Котика из соседнего дома. Теперь они живут припеваючи и должны всю жизнь быть благодарны маме.

Я хмыкнул и пошёл в свою комнату. Легче стало. А то ведь чувствовал себя таким дураком, что хоть плачь.

Беседа о принципах. Я возвращаю долги. Мой бывший друг Толик Сергиенко

Вот чудеса! Ко мне заявился Параскевич. По-моему, он ещё ни к кому из нашего класса не приходил. Он же всегда занят. Он перворазрядник по шахматам и ходит в кружок юных математиков во Дворец пионеров. Параскевич почему-то хмурился, и такой у него был вид, как будто я в чём-то перед ним виноват.

В соседней комнате мама как раз спорила с Милой о том, можно ли есть селёдку на закуску, если на второе подаётся рыба. Параскевич поморщился.