Трилогия о королевском убийце - Хобб Робин - Страница 68

Молли сунула пенни мне в руку.

— За что это?

— Чтобы заплатить за то, о чем ты так напряженно размышлял, сидя на краю моей юбки, хотя я дважды просила тебя подняться. Не думаю, чтобы ты слышал хоть слово из того, что я сказала.

Я вздохнул.

— Верити и Регал такие разные! Я представить себе не могу, как один из них сможет выбрать жену для другого.

Молли казалась озадаченной.

— Регал выберет какую-нибудь красивую, богатую и знатного рода. Она сможет танцевать, и петь, и музицировать. Она будет красиво одеваться, и в волосах за завтраком у нее будут драгоценности, и от нее всегда будет пахнуть цветами, которые растут в Дождевых чащобах.

— И Верити не будет рад такой женщине? — Удивление на лице Молли было таким ярким, как будто я настаивал на том, что море — это суп.

— Верити заслуживает настоящего друга, а не украшения, чтобы носить на рукаве, — презрительно возразил я. — На месте Верити я бы хотел жениться на женщине, которая может что-то делать, а не только выбирать драгоценности и укладывать свои волосы. Она должна уметь сшить рубашку, или ухаживать за садом, или у нее должно быть что-нибудь особенное, что может делать только она, — например, работа с пергаментами или травами.

— Новичок, все это не для благородных леди, — упрекнула меня Молли. — Они и должны быть прелестными украшениями. И они богаты. Делать такую работу — это не для них.

— Конечно для них. Посмотри на леди Пейшенс и ее Лейси. Они всегда заняты, всегда в делах. У них в комнатах настоящие джунгли из растений леди, а манжеты ее платьев иногда бывают липкими от бумажной массы. Или у нее кусочки листьев в волосах после работы с растениями. Но все равно она так же прекрасна. А красота — это совсем не все, что важно в женщине. Я смотрел на руки Лейси, когда она плела из куска джутовой тесьмы рыболовную сеть для одного из мальчиков в замке. Ее пальцы быстрые и ловкие, как у любой женщины в доках; и это очень красиво и не имеет никакого отношения к ее лицу. А Ходд, которая обучает обращению с оружием? Она любит работать с серебром и делать гравировки. На день рождения отца она сделала кинжал с рукояткой в виде скачущего оленя. У него такая удобная рукоять! Нет ни зазубрины, ни края, который мог бы за что-нибудь зацепиться. Так вот, эта частица красоты будет жить долгое время после того, как волосы Ходд побелеют, а щеки сморщатся. В один прекрасный день ее внуки посмотрят на эту работу и подумают: «Какой же одаренной женщиной она была!»

— Ты действительно так думаешь?

— Конечно.

Только теперь я вдруг заметил, как близко сидел от Молли, и отодвинулся. Хотя на самом деле не так уж далеко. На берегу Кузнечик предпринял еще одну атаку на стаю чаек. Язык его свисал чуть не до земли, но он все равно мчался галопом.

— Но если благородные леди будут делать все эти вещи, они повредят руки, ветер высушит их волосы, а лица у них загорят. Ведь не заслуживает же Верити женщины, которая выглядит как подручный в доках?

— Конечно заслуживает. Гораздо больше, чем женщины, похожей на толстого красного карпа, которого держат в банке.

Молли захихикала. Я продолжил:

— Ему нужна такая, которая будет скакать рядом с ним утром, когда он пускает Егеря галопом, или та, кто будет смотреть на карту, которую он только что закончил, и действительно понимать, какая это замечательная работа. Вот чего заслуживает Верити.

— Я никогда не ездила на лошади, — вдруг сказала Молли, — и я знаю всего несколько букв.

Я с любопытством посмотрел на нее, не понимая, почему она так расстроилась.

— Так что за беда? Ты достаточно умная, чтобы научиться чему угодно. Посмотри только, сколько всего ты знаешь о свечах и травах! Не говори мне, что это благодаря твоему отцу. Иногда, когда я прихожу в лавку, твои волосы и платье пахнут свежими травами, и тогда я могу сказать, что ты подбирала новые ароматы для свечей. Если бы тебе очень нужно было читать или писать, ты могла бы научиться. Что до верховой езды, ты была бы великолепной наездницей. У тебя есть умение держать равновесие и сила… вон как ловко ты влезаешь на камни и скалы. И животные тянутся к тебе. Ты почти отвоевала у меня сердце Кузнечика.

— Пфф! — Она толкнула меня плечом. — Послушать тебя, так какой-нибудь лорд из замка должен быстренько спуститься сюда и забрать меня.

Я подумал об Августе с его пуританскими взглядами или Регале, насмехающемся над ней.

— Эда такого не допустит! Ты бы с ними пропала. У них не хватило бы ума, чтобы понять тебя, или сердца, чтобы оценить тебя.

Молли посмотрела вниз, на свои загрубевшие от работы руки.

— А у кого бы хватило? — промолвила она.

Мальчики глупы. Беседа оплела нас, и мои слова казались мне такими же естественными, как дыхание. Я не собирался флиртовать с Молли или ухаживать. Краешек солнца окунулся в воду, и мы сидели близко друг к другу, а пляж перед нами был целым миром у нас под ногами. Если бы я сказал в это мгновение: «Я бы оценил», думаю, ее сердце скатилось бы в мои неумелые руки, как спелый фрукт с дерева. Думаю, она могла бы поцеловать меня и по собственному желанию прильнуть ко мне. Но я не смог охватить безмерность того, что, как только теперь понял, начал чувствовать к ней. Это не дало моим губам произнести немудреную правду, и я сидел, потеряв дар речи, а через полмгновения примчался мокрый, измазанный песком Кузнечик и налетел на нас, так что Молли пришлось вскочить на ноги, чтобы спасти юбку. И подходящий момент был упущен, его сдуло ветром, словно соленые брызги.

Мы встали и потянули затекшие мышцы, и Молли воскликнула, что уже очень поздно, а я внезапно ощутил всю боль моего выздоравливающего тела. Болтаться на пляже, на холодном ветру — уж конечно, такой глупости я не позволил бы ни одной лошади. Я проводил Молли домой, и у ее двери был один неловкий момент, перед тем как она наклонилась и приласкала на прощание Кузнечика. Потом я остался один, если не считать любопытного щенка, который желал знать, почему я иду так медленно, и сообщал, что уже умирает от голода и не прочь пуститься бегом вверх, к замку.

Я брел в гору, окоченевший изнутри и снаружи. Я вернул Кузнечика в конюшню, пожелал Уголек спокойной ночи и пошел наверх, в замок. Гален и его питомцы уже закончили скудную трапезу и ушли. Большинство обитателей замка давно поужинали, и мне пришлось вернуться к прежнему способу пропитания. На кухне всегда была еда, а в солдатской столовой по соседству — сотрапезники. Солдаты приходили и уходили в любое время дня и ночи, и поэтому повариха держала на крюке кипящий котел, добавляя в него воду, мясо и овощи, когда уровень похлебки снижался. Вино, пиво и сыр в столовой тоже всегда найдутся, как найдется и простая компания тех, кто охранял замок. Они приняли меня за своего с того дня, как я был отдан на попечение Баррича. Так что я взял себе немного простой еды. Ужин получился не таким скудным, на каком настаивал Гален, но и не такой сытный и обильный, какого жаждал мой желудок. Таково было распоряжение Баррича: я кормил себя, как раненое животное.

Я прислушивался к обычным разговорам вокруг, впервые за долгие месяцы обращая внимание на то, что происходит в жизни замка. Я был поражен количеством событий, о которых ничего не знал благодаря полному погружению в уроки Галена. Главной темой была жена для Верити. Тут были обычные грубые солдатские шутки, которых в таких случаях всегда можно ожидать, и масса соболезнований принцу по поводу того, что выбирать его будущую супругу будет Регал. Никто никогда не сомневался в том, что брак будет продиктован политической необходимостью, — рука принца не может быть истрачена на такую глупость, как его собственный выбор. В этом и состояла большая часть скандала, вызванного настойчивым ухаживанием Чивэла за Пейшенс. Она была дочерью одного из четырех самых благородных лордов, и как раз того, который уже был весьма дружелюбно настроен к королевской семье, так что этот брак не мог принести никакой политической выгоды.