Когда я стану великаном - Туманян Инна Суреновна - Страница 6

Когда на пустырь ворвалась милицейская машина, трое парной уже опять бросились на Копейкина.

И тут лучшие люди 8 «б» увидели тот класс борьбы, который Копейкин выдавал редко: он стремительно подсек и бросил через себя главаря, поймал на прием бросившегося на него гитариста, который, истошно крикнув, врезался а громадную лужу.

Милиционеры мчались со всех ног.

А с другой стороны наступали лучшие люди 8 «б».

Лохматых парней, скулящих от боли, по уши перемазанных в грязи, грузили в милицейский «рафик». Молоденький милиционер укоризненно качал головой:

— Такие большие связались с маленьким! Как не стыдно — трое на одного!

А Копейкин ухмылялся, облизывая рассеченную губу и потирая огромный подтек на лбу:

— Я уверен, товарищ старший лейтенант, что они уже находятся на пути осознания своих дурных намерений! Очень вас прошу, относитесь к этим заблудшим с максимальной снисходительностью!

— Ладно, разберемся! — только и сказал лейтенант.

Копейкин улыбался, хотя его слегка мутило, он был грязный, мокрый, и сил хватило только на то, чтобы чуть покоситься на телефонную будку — он боялся упустить Ласточкина.

Лучшие люди 8 «б» тем временем собирали трофеи: пояс с железной «позолоченной» пряжкой, гриф от гитары, рукава куртки, кожаную тирольку и перепачканный трехцветный шарф.

Они сграбастали все это в кучу, подошли к Ласточкину, и по команде Копейкина трофеи полетели к его ногам.

Петя Копейкин и Вася Белкин сидели в кухне и с остервенением били молотками по подошвам, обрабатывая Петины башмаки. Они прибивали «платформы» — так башмаки становились выше.

— Повтори, как она сказала, точно! — Копейкин был очень возбужден.

— Ну, она сказала… — Вася повторял, видно, уже в сотый раз. — Что ей очень нужно тебя видеть. Лучше бы не дома. Что очень срочно. И нервничала…

— Горошкина нервничала — невероятно! — воскликнул Копейкин. — Сколько времени?

— Начало пятого, еще целый час…

Но Копейкин торопился. Чисто умытый, мокрые вихры торчали во все стороны, глаза лихорадочно светились… Он тщетно боролся с накрахмаленной рубашкой:

— Я скоро выкину эти идиотские рубашки! — Он старательно отдирал крахмальные рукава. — Мать их купила на вырост, говорит, что скоро сядут. Я их уж раз десять стирал — ни черта не садятся!

— Готов! Надевай! — Белкин поставил «платформы» на пол.

Копейкин влез в башмаки, попробовал пройтись — он еле двигал ногами.

— Вот черт! Гвоздь огромный.

— Ватку подложи!

Хорош же он был сейчас! В свежей рубашке и выглаженных джинсах, он стал выше ростом. Глянул в зеркало — что-то беззащитное, беспомощное вдруг мелькнуло на его лице…

— Платок есть? — Он подмазывал крахмалом синяк под глазом. — Мой весь в крови.

— Не глаженный.

Они встретились на боковой аллейке парка, где было довольно пусто.

Он сразу увидел её светлый плащик.

Она радостно бросилась к нему навстречу, и, действительно, щеки ее пылали больше, чем обычно, и глаза блестели больше, чем обычно, а волосы разметались по плечам.

— Копейкин! Петеньке! Умница! — щебетала она так радостно, словно они не виделись целую вечность.

Копейкин был несколько напряжен, может, и потому, что боялся, отчаянно боялся, что Горошкина заметит его ботинки, а объясняться ему не хотелось.

Но Горошкина ничего не заметила.

— Господи! Живой! Петька! Я думала, они тебя там изуродуют! Били тебя?

— Не очень… — Копейкин скромно улыбался.

— Вон подтек какой! — ахала Горошкина.

— Да ерунда! Первый раз, что ли… — Копейкин смутился, он наивно полагал, что подтека она не заметит.

— Сколько их было? Мне говорили, десять человек! — Она смотрела на него восхищенно.

— Какие десять! Уже придумали!.. Всего трое!

— Ну расскажи!

— Да ладно!.. С тобой-то что?

Горошкина вдруг смутилась, такой Петя ее не видел ни разу.

— Не знаю, как тебе сказать… Может, потом, а? Видишь и… — залепетала она. — Мы ведь с тобой всегда смеемся… А тут — серьезно это, понимаешь? — жалобно сказала она.

— Ну? — Взволнованный Копейкин не спускал с нее глаз, боясь что-нибудь пропустить.

— Дай честное слово — не будешь смеяться!..

— Честное слово! — горячо заверил ее Копейкин.

— Помнишь, в первом классе мы клятву давали? Глупо, конечно, но я помню.

— И я помню, — сдерживая волнение, сказал Копейкин. Горошкина вдруг подняла на него свои синие глаза.

— Я совсем недавно вдруг стала вспоминать детство… Чего это я — не знаю!.. Вдруг вспомнила, как в лагерь первый раз ездила. Как ты подрался из-за меня… Как заячью капусту собирали… А как ты научился плавать — помнишь? За одну ночь!

— А у тебя было такое платье, в горошек, меня почему-то поразило, что и фамилия у тебя такая!..

— А как я скарлатиной болела, а ты мне мороженое приносил?.. И тогда написал первые стихи:

— Машка! — тихо сказал Копейкин. — Ты и это помнишь?

Она кивнула.

— Ну, вот ты и вырос… Не очень, правда… — Маша лукаво улыбнулась. — Ну разве это имеет значение?

— Так ты мне хотела что-то сказать, наверно, да? — осторожно спросил он.

— Верно, Петь… Я… Понимаешь… Мне… Мне очень нравится один человек! — набралась она наконец духу.

— И что? — замирая, спросил он.

— И я не знаю, как он ко мне относится… Хотя иногда мне кажется, что и он…

— А ты — спроси! — еще тише сказал Копейкин.

— Да я его не знаю толком… Я видела его издалека. И ни разу не разговаривала.

— ???

— Знаешь, этот новенький из 8 «а». Он недавно пришел, совсем перед каникулами, а потом на сборы уехал… Но знаешь его?..

— Нннет… — еле выговорил Копейкин.

— Ты и не обратил внимания? Неужели?

— Какой он из себя? — убийственно спокойно спросил Копейкин.

— Такой высокий, красивый, баскетболист. Очень скромный. Он похож на… Вот я таким представляю себе капитана Грея из «Алых парусов». Я несколько раз ходила на тренировки в спортзал смотреть… Я думала, он избалованный. А он на девчонок — вообще ни на кого не глядит!

— А может, он — дурак?!

— Нет, нет, не может быть!

— Почему — а если?

— Тогда не знаю… Значит, я ошиблась… И тогда…

— Что?

— Значит, я самая несчастная! Вот что! И я — дура, понимаешь?! Ну что мне делать, Петь?

— Не знаю…

Она заметила, что Копейкин вдруг помрачнел, и забеспокоилась:

— Тебе больно, да? Ты только скажи, а? Пойдем домой!

— Пустяки…

Она протянула ему записку, которую долго мяла в руках.

— Ты передай ему вот эту записку, если тебе, конечно, не трудно…

— Зовут-то его как?

— Коля Кристаллов. И еще… я хотела сказать… тебе смешно, да?

— А что, разве заметно?

— Чего ты такой кислый?

— Погода! — мрачно ответил Копейкин.

Копейкин долго бродил по городу, пока не оказался где-то на окраине, у затона. Здесь было пустынно и тихо.

Странное это было зрелище — целое кладбище кораблей! Старые, ржавые, ободранные, они стояли, тесно прижавшись, а когда поднимался ветер, оторванные железки бились друг о друга, издавая жалобный звон.

Он слонялся по палубам, пролезал в каюты, заглядывал в рубки, а потом, присев у воды, пускал кораблики и долго смотрел им вслед, пока ветерок совсем не уносил их неведомо куда.

Потом он с яростью отодрал подошвы и закинул их далеко-далеко, как только смог…

Джульетта Ашотовна опаздывала.

Класс гудел, ребята роились группками, спорили, болтали, девчонки причесывались, рисовали на доске последние фасоны платьев.