На все цвета радуги (сборник) (с илл.) - Пермяк Евгений Андреевич - Страница 21

Хоть и гнал Гриша от себя любопытство, а оно не оставляло его. Не дядя ли в гости приезжает? А вдруг отца наградили? А может, какая другая причина? Так ли, не так – надо ждать.

Первой вернулась с работы мать. Вернулась и принялась наряжаться. Потом пришёл отец. Пришёл, но не стал, как всегда, торопить бабушку с обедом.

– А где же Володя? – спросил Гриша отца. – Почему вы не вместе вернулись с завода?

– Он позднее придёт, просил подождать.

– Как нехорошо заставлять других ждать, – пробурчал Гриша. – Меня учит не опаздывать, а сам…

– Такой уж у него сегодня день.

– А что это за такой за день? – спросил не столько Гриша, сколько Гришино любопытство.

– Узнаешь.

Минуты шли медленно. Бабушка то и дело откидывала занавеску и смотрела в окно. Мать прислушивалась к каждому стуку. Володю ждали так, будто всё теперь зависело от него. Даже самую яркую лампочку ввернули. А он не шёл. Даже кот, проголодавшись, стал подмяукивать. Кота всегда кормили за обедом под столом.

А Гриша, чтобы побороть нетерпение, стал думать о кроликах, которых ему хотелось завести, и о том, как будет ухаживать за ними. Когда надоело думать о кроликах, занялся резиновыми сапогами. Они ему были, пожалуй, нужнее, чем кролики, потому что в обыкновенных ботинках нельзя ходить с отцом на охоту. А в резиновых сапогах шагай хоть через всё болото. Вообще резиновые сапоги Гриша считал самой лучшей обувью, но только один Володя соглашался с ним. Остальные же находили резиновые сапоги «блажью». Какая же это блажь, когда для человека в резиновых сапогах не существует осени. Это сапоги-вездеходы.

Да, Гриша любил и отца, и мать, и дедушку, и бабушку, но никто из них не понимал его так, как Володя. Потому что Володя ещё недавно был точно таким же, как Гриша, и не успел разлюбить всё то, что кажется «блажью» взрослым.

Резиновые сапоги – это великая вещь, особенно если их носить с бабушкиными шерстяными носками. И ухаживать за ними просто: обмыл в луже или на речке – и они как новенькие.

Пока Гриша размышлял о своём житье-бытье, щёлкнула щеколда ворот и послышались быстрые Володины шаги. Все бросились навстречу. Володя принёс с собой целую гору свёртков, положил на скамью и начал раздеваться. Все выстроились перед ним, как перед ёлочным Дедом Морозом.

– Не томи, – сказала бабушка. – Развёртывай.

– Сейчас, бабушка, сейчас, – заторопился Володя. – Это тебе, мама, – сказал он, подходя к матери, и подал ей коробку.

В коробке был высокий гребень. Мать громко ахнула и сказала:

– Какая прелесть!

Она подбежала к зеркалу, заколола гребнем причёску, а потом обняла Володю:

– Ну, как ты мог знать, что я именно такой хотела…

Потом Володя подошёл к отцу:

– А тебе отвёртки разных размеров для разных целей. Напильники плоские и трёхгранные, круглые, разные…

– … кусачки и клещи – хорошие вещи, – смеясь, подхватил отец, рассматривая инструменты.

Бабушке Володя подарил клетчатые домашние туфли с высокими боками, почти как ботинки. И бабушка тотчас надела их.

Дед получил трубку для курения и пачку табаку. И он тоже благодарил Володю, называя его Владимиром Ивановичем:

– Ну, скажи, какой ты у нас зоркий, Владимир Иванович, всем подарочки в самую точку подглядел. Брата не забыл ли?

– Нет, нет, дедушка, – ответил, краснея, Володя и принялся развёртывать самый большой свёрток.

Гриша всячески старался казаться спокойным, а сердце его билось всё сильнее и сильнее. В свёртке что-то скрипело и пахло резиной.

Да, это были настоящие резиновые сапоги! Блестящие и высокие! Протягивая их Грише, Володя тихо сказал:

– Осторожнее. Они с начинкой!

Гриша заглянул внутрь сапога и закричал на весь дом:

– Володечка! Володечка!..

Пока Гриша вынимал из одного сапога белого крольчонка, из другого выскочил серый, и в доме началась суматоха. Бабушка схватила кота, боясь, как бы тот не обидел испуганное, забившееся под стол животное. Дед кинулся в сарай подыскивать квартиру для новых жильцов. А мама принесла капустных листьев с грядки, и осмелевшие Дымок и Снежок ели прямо из Гришиных рук.

До чего же весёлый ужин получился в эту пятницу…

Резиновые сапоги стояли подле Гришиной кровати. Кролики спали в новой клетке, спрятавшись в сено.

Гриша видел во сне радостный день своей первой получки…

Разбойник

На зимние каникулы отец с матерью уехали в Омск. Я и моя младшая сестра остались дома с бабушкой. Мне тогда было двенадцать лет. Мы жили на краю села, в новом саманном домике, построенном колхозом моему отцу и матери. Оба они преподавали в школе, где учились и мы с сестрой.

Наш дом был самым крайним в селе. Из окон дома, стоявшего на возвышении, открывался прекрасный вид в степь. Может быть, поэтому отец и выбрал именно это место. Двор дома не успели огородить – помешала ранняя зима. Построек на дворе тоже пока ещё не было, если не считать закутка, где жили два ягнёнка. Мой баранчик и Танина ярочка. Их купил нам отец.

Закуток для них был наскоро сделан из жердей, заваленных землёй. Для тепла. Дверки сделал отец из прочных сосновых досок. Замок мы с Таней приладили сами. Настоящий, большой висячий замок. Как будто кто-то мог похитить моего баранчика и Танину ярочку! Но ведь мало ли что могло случиться… И случилось. Случилось, правда, так, что никто не мог и представить себе подобной истории.

У нас в те дни ночевал мой школьный товарищ Коля Мякишев. Поздно вечером, на третий или на четвёртый день каникул, когда бабушка спала на глинобитной лежанке, мы втроем – я, Коля и Танечка – сидели на скамеечке, поставленной на стол. Нижние стёкла окон были заморожены, а верхние – нет, и через них можно было смотреть на степь, освещённую луной. Эта красота серебряно-голубого снега, волшебного лунного освещения и морозной прозрачности воздуха уводила нас в сказочный мир, в мир мечтаний.

Снежная степная низина распростёрлась такая бескрайняя, что нам чудилось, будто мы сидим у штурвала воздушного корабля, который вот-вот двинется и полетит между звёздами и снежной равниной над миром.

Хорошо! Всюду мороз. Тридцать, а может быть, и сорок градусов. А мы сидим в своём воздушном корабле. В одних чулках. И нам не холодно. Если бы бабушка не похрапывала, то ничто бы не нарушало нашего воображения.

И вот, любуясь далями, мы заметили тёмную движущуюся точку. Первой заметила её Танечка и шепнула Коле:

– Волк!

Всякой другой девочке Коля сказал бы обидное, а Танечке он всего лишь мягко разъяснил:

– Волки не бегают зимой в одиночку. Да ещё по дороге. Это отставшая собака возвращается в село.

Мне тоже хотелось думать, что это волк, и я поддержал сестру, сказав, что такой походки у собак не бывает. Хотя я и не знал, какая походка у волка.

Животное между тем приближалось. То останавливаясь и присаживаясь на несколько секунд, будто отдыхая, то снова переходя на крупную рысь, неизвестное четвероногое не сворачивало с дровяной дороги, ведущей в дальний березняк.

– Ну, теперь видите, что это овчарка? – сказал Коля. – Это Дозор Щёкиных.

Но когда этот самый Дозор снова остановился и, подняв голову, завыл, что называется, на луну, Танечка прижалась ко мне и, делая вид, будто дрожит, сказала:

– Васечка, мне страшно! Это серый.

– Это волк, – подтвердил Коля.

Да, это был волк. Через двойные рамы окна не было слышно воя, зато было видно, как волк открывал свою пасть. Мне даже показалось, будто я вижу его зубы. Повыв так, волк направился дальше. Зимняя дорога в березняк проходила мимо нашего дома, и мы увидели волка совсем близко. Я посмотрел на стену, чтобы убедиться, тут ли папино ружьё. Как будто оно как-то могло пригодиться! Я никогда ещё в жизни не стрелял из ружья. Но мне показалось, что в случае крайней необходимости я могу выстрелить в волка через форточку. И эта возможность вскоре представилась, но я в эту минуту забыл не только о ружье, но и о своём собственном существовании.