Уровень: Война (СИ) - Мелан Вероника - Страница 46

Надо же, он почти забыл, какая она пришла к нему в дом — злая, полная ненависти, пылающая жаждой мести, горящая единственным желанием убить его, чего бы это ни стоило. Постепенно из памяти стерлась та неадекватная истеричка с ножами в обеих руках — теперь в его доме жила просто Ани. Нормальная, обычная девушка — иногда грустная, иногда веселая, иногда задумчивая — нормальная во всех отношениях.

Док говорил — по ночам пациентку преследует сон — всегда один и тот же: ночь, разрушенное здание, в руках винтовка, и все пропитано страхом, паникой и нежеланием выходить наружу. Где-то там, рассказывала Стиву Ани, из темноты на нее смотрят лица — они кажутся ей знакомыми, но они все мертвые, откуда-то она знает это совершенно точно — мертвые. И она никогда не выходит из-за разрушенных стен…

Наверное, если хоть однажды выйдет, то ее память проснется. Дэйн ждал этого момента и одновременно боялся его.

Но еще больше он теперь опасался другого. Совсем другого.

Еще тогда, начиная с самого первого дня, он запретил себе смотреть на Ани, как на женщину. И не потому, что она была непривлекательной — иногда ему хотелось, чтобы ее грудь меньше вырисовывалась под майкой, а зад не так аппетитно округлился от съеденного за компанию печенья… Дело было в другом — Ани-Ра изначально была вычеркнута из списка женской половины населения мира Уровней, потому что по умолчанию являлась врагом. Пусть и временно «охромевшим» на голову врагом. Эльконто никогда, ни на секунду не забывал, что однажды ее память вернется, и ему вновь придется отбивать атаку, а то и не одну, а, значит, никаких «шашней».

Этому правилу удавалось легко следовать, пока Ани представляла собой маленького, недоверчивого, запуганного зверька, вечно трясущегося от страха, готового вступить в бой со всем миром, но дни шли, и что-то изменилось.

Когда, почему? — он не заметил. Но в какой-то момент она перестала всего бояться, расслабилась, успокоилась, расправила плечи и распустилась, как цветок. Запахла нежно и по-женски.

Следовать правилу стало тяжелее.

Раньше они обедали и ужинали, как соседи, как типичные нетребовательные друг к другу сожители — теперь же Дэйн изредка ловил на себе заинтересованный изучающий взгляд зеленоватых глаз, и взгляд этот неуловимо изменился тоже — стал глубоким, непонятным, тягучим, с примесью женской тайны. Обычный взмах ресниц, обычная смущенная улыбка, обычный разговор ни о чем, но все вдруг стало необычным.

И тогда он начал бояться. По-настоящему бояться, потому что осознал простую вещь — если Ани усилит напор, его химия откликнется — та самая, мужская химия. Реакция сработает, логика даст трещину, аналитика отправится в задницу…

И тогда случится первый поцелуй. Тогда он задерет на ней майку и впервые посмотрит, как же выглядят эти груди, освобожденные от чашек бюстгальтера, впервые позволит внутреннему асу сорваться с цепи.

Не приведи Создатель ему вляпаться в это. Убереги, лукавый, от своих шуточек. Позволь продержаться еще недолго, совсем недолго, еще неделю или две, а там, наверное, все и закончится.

— Давай, я заплету тебе косичку?

— Нет.

— Ну, почему? Я расплету, расчешу и вновь заплету.

— Я всегда сам.

— Почему?

Пока он читал автомобильный журнал, сидя на полу, она мягко трогала его волосы — касалась кончиками пальцев белого ежика, висков, теребила веревочку с бусинами. Эльконто не мог объяснить собственные чувства — все хотел сказать, чтобы она прекратила, но почему-то не делал этого.

— Эта косичка, — пояснил он вместо заготовленного «прекрати», — не просто часть прически, это — воинская традиция. Практически ритуальная часть. А без косички я чувствую себя…

— Что?

— Уязвимым.

Ани долго молчала. Затем спросила:

— Но ведь я не причиню тебе вреда? Со мной ведь можно быть уязвимым?

«Нельзя» — хотел ответить он, но вновь промолчал. Потому что в этот момент поймал себя на предательской мысли, что ему хочется быть уязвимым. Хоть иногда. Хоть с кем-нибудь.

Она сама не знала, когда начала чувствовать это.

Когда смотрела, как он с аппетитом уминает с утра приготовленный ей завтрак? Когда слушала по вечерам низкий глубокий голос, читающей ей о незнакомом мире? Когда они, иногда забыв о времени, дискутировали о счастье и плате за него до двух часов ночи? Когда он уходил на работу, а она прощалась с его спиной? Когда наблюдала, как по вечерам он играет на лужайке перед домом с Бартом — кидает ему палку, а тот радостно, виляя хвостом, несет ее назад? Когда смотрела, как широкие ладони ласково треплют лохматую голову? Когда поняла, что это так приятно — говорить на ночь «спокойной ночи»? Когда чувствовала, как теплые руки, если она неправильно выстраивала защитные блоки, корректируют положение ее локтей? Касаются, приподнимают, сдвигают их в сторону…

И начала чувствовать что? Что именно так щекотало изнутри желудок и голову.

Что?

Ани не могла внятно объяснить. Некую тягу побыть рядом, окунуться в атмосферу исходящего от Дэйна спокойствия, ощутить себя защищенной, отдаться этому чувству, просто плыть-плыть-плыть в растянувшемся времени незнакомого дома.

Когда-то Дэйн сказал, что «не тронет», и ни разу не нарушил данного слова. Раньше это казалось ей правильным, честным и разумным. А теперь…

Теперь она, словно выправившаяся после долгой болезни кошка, которая вновь стала пушистой, отъевшейся и заинтересованной в жизни, смотрела на находящегося рядом мужчину-кота с всевозрастающим любопытством.

Какой он? Там, глубже… В других областях? Такой же нежный? Сколько пластов в его душе, сколько слоев? И до которых из них можно дотянуться, потрогать? И зачем, спрашивается, их трогать? Для чего?

Ни логики, ни адекватности, ни объяснений собственным чувствам.

Вот только из головы все не шел образ склонившегося над газетой мужчины с коротким ежиком белых волос и вплетенных в косичку бусин, и Ани постепенно осознавала, что каждый вечер все сильнее ждет возвращения хозяина особняка домой.

Стив вытер вымытые руки о полотенце, сбросил с плеч белый халат и выглянул в светлый просторный коридор. С удовлетворением выдохнул — никого. Пластиковые стулья, пустые, покрытые чистыми простынями, каталки и выметенный серый бетонный пол. Операций на сегодня больше нет, новых раненых пока тоже. Перерыв.

Дэйна он нашел в штабе, склонившимся над разложенными по всему столу бумажными картами, которые прибыли этим утром.

Карты «расширения Уровня».

Именно эту надпись они оба прочитали, стоило развернуть почтовый тубус, и оба удивились. Хотя, удивились, мягкое слово, скорее, оказались шокированными, и в этом состоянии, стараясь не выказывать его прилюдно, пребывали до сих пор. Но солдаты уже прослышали (черт бы подрал «глухой телефон» и развязавшиеся рты), каким-то образом прознали о планах Комиссии, и теперь, то в одном, то в другом подразделении вспыхивали бунты.

Гудел кондиционер; на широком экране молчаливо, не подавая сигналов, перемещались точки. Под потолком горели все лампы, вычерчивая на полу резкие тени.

— Черт бы их подрал, — пробубнил Дэйн зло; его глаза недовольно сверлили схематичные линии и ряд сложных обозначений, — они собираются расширять Уровень, засылать сюда новых солдат, но пока не собираются строить дополнительные казармы. Чем думают вообще?

— Грин подавил восстание в четвертом секторе?

— Да, прислал отчет час назад, но народ недоволен. Никто не хочет делить свой жалкий квадратный метр еще с одним ссыльным. Их и так по шестнадцать человек в спальне, а если добавить еще столько же… Все злы, как псы.

Лагерфельд вздохнул. Больше солдат — больше лечить. А если не предоставить для этого новых условий и работников, жизнь, в обозримом будущем, станет на порядок труднее. Действительно, чем думают наверху?

— Я бы тоже был зол, если бы воевал с утра до ночи, а потом не мог протиснуться ни в душевой, ни к собственной кровати. Понятное дело, что они заключенные, но условия их содержания все равно должны быть соответствующие. Может, — доктор запнулся и неуверенно взглянул на руководителя Уровня, — обсудишь это с Дрейком?