Великан Калгама и его друзья - Семченко Николай - Страница 20

Хондори-чако сидит у двери, грудь ходуном ходит – от волнения тяжело дышит. Но, как ни взбудоражен, а потихоньку-полегоньку лапищу по полу двигает – подбирается к ковру, который комком у его ног лежит.

– Ты несравненная, самая замечательная, – бормочет бусяку. – Зачем Калгаме подсобляешь? Лучше мне помоги! Станем мы с тобой душа в душу жить!

– Ох, льстивы твои слова, – вздохнула щука. – Не знаю, что и думать…

А Хондори-чако изловчился, схватил ковёр да накинул его на щуку. Не давая ей опомниться, сграбастал и давай мять-душить. Кангама тоже не промах – бросился к бусяку, отнимает у него добычу. Покатились они по полу, борются, то один верх возьмёт, то другой – только пыль столбом стоит.

– Амбакта! – взревел бусяку. – Где ты, сестрица? На помощь иди!

Его рык далеко окрест слышен. Испуганные вороны-стражницы над пещерой мечутся, не знают, что им делать: то ли Амбакту лететь разыскивать, то ли самим на выручку хозяину кидаться. Клюв-то у ворон крепкий, ударит в глаз – вмиг человек ослепнет.

Долго размышлять стражницам, однако, не пришлось. Откуда ни возьмись, Гаки! Из последних сил крыльями машет, перья теряет, глаза пучит.

– Спасайтесь, сестрицы! – крикнула она товаркам. – Ужасть ужасная в тайге творится!

– Кар-кар! Да что случилось-то, подруга? – спросили её вороны. – На тебе и перьев, считай, нет.

– Нгэвэн погибла! – заорала Гаки. – Меня чуть не угробили! Амбакта в беде! Ох, мир перевернулся! Спасайся, кто может.

Снялись вороны и вслед за Гакой полетели. Летят и все хором каркают:

– Спасайся, кто может! Кар-кар!

Глава одиннадцатая, в которой открывается тайна щуки

Эх, нет никого опаснее разгневанной женщины! Что далеко за примером ходить? Помните царицу, которая у зеркальца всё спрашивала: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» И как только падчерица-царевна подросла да похорошела, зеркальце возьми да правду скажи. Ух, как рассердилась отставная красотка! Что только ни выдумывала, чтобы сгубить ту, что стала и милее, и румяней, и белее всех на свете.

Глупая, однако, царица! Всему приходит свой срок, и ничего с этим не поделаешь. Разве яблонька в цвету – невеста в подвенечном платье, да и только! – становится хуже в осеннем наряде, когда яблочки на ней горят, а листья багрянцем отливают? Так и мудрая женщина: входит в возраст – только интереснее становится, красота в ней изнутри светится, не исчезает. Румяна купить можно, кожу – отбелить, губки – подкрасить, а то, что природой даётся, ни за какие деньги не приобретешь. Это либо есть, либо нет.

Вот и лесная буссеу Чикуэ была такая, какая была. Как и положено настоящей чертяке, ликом – чёрная, волосы косматые, рот кривой, уши – длинные, заячьи, и только глаза – ярко-голубые, как незабудки, живые и весёлые. Смотреть на своё отражение в воде она не любила, а зеркальца и в завиданье не было. Если б даже кто и подарил, буссеу его всё равно выбросила бы: не хотела лишний раз себя, уродину, видеть. Считала: красивой всякий обольстится, а вот уж если она, чёрненькая, кому-то приглянется – значит, точно: любовь! Вот такая она, как говаривали встарь, романтическая особа. А вы что думали, такими только писаные красавицы бывают? Ну-ну, думайте дальше…

Буссеу следила за порядком в лесу. Особого зла никому не делала. Ну, разве что пугала уханьем иного охотника, который без меры зверя бил. А то, бывало, над женщинами подшучивала: некоторые из них обламывали ветки черёмухи, чтобы спелую ягоду собрать. Нет, чтобы на дерево забраться – аккуратно урожай с него снять, спасибо сказать; всё обтрясут, лапаки изомнут, порушат – черёмуха после них обдергайкой стоит, от горя последние листья роняет. Таких ягодниц-нерях Чикуэ специально по тайге водила – и день, и другой: по болотам да трясинам, чащобам да глухим урочищам. А то вообще запутывала их в трёх соснах, смеялась над ними, запугивала жутким воем и криками.

Ух, сколько страху приходилось женщинам натерпеться – в лес больше ни ногой. «Ой-ей-ёй, – шепотом рассказывали они соседкам, округляя глаза, – насилу спаслись от хуасарку-чудовища! Оно такое огромное, больше амбара, лапищи – во, дуба толще, зубищи – тигру не снились, ай, хотело нас поймать, кишки выпустить и съесть!» Соседки ахали и охали, верили их россказням о хуасарку. Никто его и в глаза никогда не видел, зато говорили о нём все. А это была буссеу, всего-то!

Бродила Чикуэ однажды по лесу, сладкие корешки копала, ягоду собирала, со зверями-птицами разговаривала, а когда хотела пить, срезала волнушки. В их вогнутых шляпках, как в чашке, хранилась чистая вода. На рассвете кто-то большой и добрый полил все деревья, цветы, листья ласковым дождиком. Может, это постарался седой, как лунь, дух Фиоха: он в лесу всё равно, что садовник. Чикуэ видела его только однажды, и то – издали: Фиоха старается никому не попадаться на глаза.

Напилась Чикуэ водицы, сорвала орешек маньчжурской лещины. Его оболочка на хвостатую зеленую птичку похожа. Даже жалко её очищать, чтобы достать орешек. Но очень уж буссеу любила щёлкать орехи!

Вдруг слышит: кто-то сквозь чащу ломится, пыхтит-отдувается. Подумала: наверно, медведь малиной лакомится. Из любопытства решила глянуть, что косолапый делает, да и самой малинки захотелось.

Подобралась ближе и замерла от восторга: кусты малины сплошь ягодой усыпаны; на ягодках капли воды дрожат, вспыхивают на солнце рубинами, да так ярко, что глаза приходится прищуривать.

Нагнула буссеу одну ветку, выглянула из-за неё, смотрит: молодой бусяку идёт, рослый, крепкий, кому-то, может, и некрасивым кажется, а ей-то, страшненькой, с лица воду не пить – главное: своего, чертячьего, роду-племени, и шерсть у него густая, наверно, тёплая и мягкая.

Бусяку заметил буссеу:

– Не прячься, выходи. Давай знакомиться! Скучно мне одному по лесу ходить…

Так и познакомилась буссеу Чикуэ и бусяку Хондори-чако. Друг другу они сразу приглянулись. Правда, нашлись подружки, которые начали нашёптывать:

– Чикуэ, глаза-то открой! Этот бусяку хулиган, каких свет ещё не видывал. И разбойник. И к тому же людоед. С ним ни одна порядочная девушка знаться не хочет. Обольстит, посмеётся над тобой – слёзы лить потом станешь. Вспомнишь наши слова, да поздно будет.

Но Чикуэ лишь смеялась в ответ:

– Знаю! Да, он такой! Может, даже хуже, чем вы представить можете. Но догадываетесь, почему он такой?

– Злым родился – злым и помрёт, – поджимали губы подруги. – Кому он нужен, такой?

– Вот-вот! – лукаво усмехалась Чикуэ. – Одинокий он, никому не нужный. Со всеми плохой, а со мной – хороший.

– Ох, наплачешься ты с ним! – пророчили подруги. – Как пить дать, попадёшь в какую-нибудь жуткую историю.

– А не ваше дело! – легкомысленно отвечала юная буссеу.

Никого она и слушать не желала. Часто стала вместе с Хандори-чако по лесу бродить, разговоры разговаривать, и всё у них, вроде, неплохо складывалось. Но до тех пор, пока Чикуэ не пришла с Амбактой знакомиться.

Бусякина сестрица сразу невзлюбила Чикуэ. Ещё бы! Жили-жили вдвоём с братом, всё у них общее было, Хондори-чако делился добычей, ничего для Амбакты не жалел и вдруг, – нате, вам, – появляется какая-то пигалица: братец вокруг неё увивается, самые вкусные куски – ей, нарядов сулится накупить, холить-лелеять обещает. Ну, а как да укажет молодая хозяйка Амбакте на порог: иди, мол, сама по себе живи, не мешай нам.

Принялась Амбакта хулить буссеу: и ходит-то она не так, и ноги у неё как две коряжины, и смотрит косо, от лакомства – человечьего мяса – нос воротит: видишь, привыкла в своём лесу питаться ягодами, грибами да орехами. Эдак, чего доброго, и Хондори-чако приучит к другой пище. Известное дело: чего хозяйка не любит, того вовек на обеденном столе не появится.

– Ничего, – отвечал Хандори-чако. – Зато жена у меня будет! Все мужчины-бусяку женатые, один я холостой. Непорядок!

Как Амбакта ни уговаривала Хондори-чако отказаться от жениться – тот ни в какую! И ведь до чего доверился Чикуэ, даже рассказал ей: его сила спрятана в орешке-кочоа, и лежит тот орешек на дне реки. Кто его расколет, тот и победит бусяку.