Шерлок Холмс на орбите - Гринберг Мартин - Страница 7

Холмс посмотрел внутрь шкатулки и вынул нечто, завернутое в кусок красной ткани. Когда он развернул ее, то моим глазам предстало самое поразительное зрелище, какое мне только довелось видеть своими глазами, и я до сих пор не уверен, не обманули ли они меня тогда. А увидел я, словно плывущий в воздухе, полумесяц кошачьих зубов, сложенных в подобие загадочной улыбки.

Перед тем как я успел рассмотреть ее поближе, Холмс завернул эту вещь в ткань и закрыл шкатулку.

Потом он встал со своего кресла. Подошел к книжному шкафу и перерыл сотни томов, подняв целое облако скопившейся пыли. Наконец он вытащил потрепанную книгу, которая выглядела так, будто ее зачитали очень давно. Вернувшись и сев в кресло, он провел в нем остаток дня, не сказав ни слова и не пошевелив ни мускулом, если не считать перелистывания страниц и периодических смешков и восторженных возгласов.

С того дня, когда бы в душе Шерлока Холмса ни сгущались хмурые тучи, он доставал из своего кармана крошечный ключик, открывал особый ящик своего рабочего стола и вынимал изумительной работы шкатулку цвета красного вина. Я всегда вздыхал с облегчением, услышав звук ее открывающегося замка.

Уильям Бартон и Майкл Капобьянко

Могила в России

После того как Холмс удалился в Сассекс, его интересы касались только одной возвышенной науки, а именно — пчеловодства, и хотя поток писем с просьбами расследовать то или иное запутанное дело, подвластное только его исключительным способностям к дедукции, не иссякал, он решил навсегда отказаться от своей практики. Тем временем я был полностью увлечен своими довольно важными медицинскими делами и иногда навещал его в выходные, обычно со своей третьей женой.

Письма, приходившие на адрес дома 221-Б по Бейкер-стрит, конечно же, переправлялись к Холмсу в Фулворт, но порой одно из них оказывалось и в моем почтовом ящике. Я обычно с нездоровым интересом читал эти сообщения о людской гнусности и подлости, а потом неохотно писал отказ с наиболее подходящими, по моему мнению, рекомендациями. Несколько писем я переслал Холмсу, надеясь, что он их найдет достойными рассмотрения; но в общем-то я понимал, что он занимается теперь совсем иными исследованиями. Прошло более четырех лет со времени происшествия с фон-унд-цу Графенштайном, которое я описал в рассказе «Его последний выстрел».

В начале мая 1908 года, когда мы с женой завтракали, мне передали толстое письмо. Я рассеянно распечатал его, все еще размышляя о своих делах, но первое же предложение приковало мое внимание. С каждой фразой письмо интересовало меня все больше и больше; не успев окончить чтение, я решил лично передать это сообщение Холмсу.

Попросив жену отменить все назначенные на сегодня встречи, я немедленно отправился на вокзал Виктория.

На место я прибыл чуть позже половины двенадцатого. День выдался ветреный, и в проливе гуляли высокие волны. Холмс удивился, увидев меня, но сказал, что не станет прерывать свой обычный распорядок дня, и пригласил меня сопровождать его на прогулке по пляжу. И только после очень трудного спуска по меловому откосу я вновь попытался сообщить о причине моего визита. Я отстал от Холмса и не расслышал ответа; не было никакой возможности догнать его, шагая по гальке и песку.

— Эй, Холмс! — крикнул я. — Обождите. Я ведь не привык к таким утренним кроссам.

Он извинился, и некоторое время мы шли бок о бок, пока наконец я не достал письмо. Он быстро прочел его и положил обратно в конверт.

— Ну? — спросил я. — Что вы на это скажете?

Холмс ничего не ответил, а только засунул письмо в карман пальто. Я отметил про себя, что с годами мой друг становится все более молчаливым, и прекратил попытки вовлечь его в разговор.

Неожиданно он обернулся и пристально посмотрел на меня.

— Уотсон, благодарю вас за то, что вы так быстро доставили мне это послание. Время здесь играет большую роль. Я знал, что этот злобный паук Мориарти оставил повсюду клочки своей паутины даже после смерти; теперь у нас появилась возможность ликвидировать самый вредный клочок. И разрешить заодно весьма забавную тайну. Пчелы, конечно, очень интересное занятие, но они не могут увлечь человека на всю жизнь. Вы согласны отправиться в путь вместе со мной?

Я ответил, что только того и ждал.

Мы с Холмсом немедленно вернулись в Лондон и на одном из новых моторизованных экипажей отправились в Белгравию по адресу, указанному в письме. Привратник проводил нас в гостиную, где за старомодным письменным столом сидела довольно привлекательная молодая женщина со строгим, властным лицом. Ее светлые волосы были уложены на затылке в тугой узел. Жестом она предложила нам сесть.

— Я очень рада, что вы решили прийти ко мне, мистер Холмс, — сказала она с едва заметным русским акцентом. — Хотя я и не ожидала, что вы будете настолько… проворны.

Холмс подался вперед, положив локти на колени и соединив кончики вытянутых пальцев.

— Уважаемая госпожа, — сказал он, — ваше письмо меня очень заинтересовало. Хотя вы и не знаете этого, но ваш случай имеет самое прямое отношение к некоторым из моих дел. Я хотел бы, чтобы вы подробно поведали нам обо всех обстоятельствах, побудивших вас написать это письмо.

— Как вы, должно быть, уже знаете, меня зовут Надежда Филипповна Долгорукая, — сказала дама. — Я дочь графа Филиппа Алексеевича и графини Натальи Петровны Долгоруких, которые были зверски убиты в Баден-Бадене в 1891 году. В то время мне было всего лишь шесть лет. У моей матери, англичанки по происхождению, были родственники в Лондоне, к ним-то меня и отправили. Меня воспитали как англичанку. Я почти забыла о трагических событиях моего детства, но десять дней тому назад я получила пакет с золотым кольцом и письмо.

— Могу я посмотреть на кольцо? — спросил Холмс.

— Да, конечно.

Графиня открыла ящик стола, вынула из него кольцо и протянула Холмсу. Мой друг тщательно осмотрел его.

— Продолжайте, — сказал он. — Вам может показаться, что внимание мое отвлечено, но это не так.

Женщина кивнула.

— Я читала рассказы доктора Уотсона и знаю о вашем эксцентрическом поведении. Более того, первой книгой, какую я прочитала на английском языке, был «Этюд в багровых тонах», который мне дал друг моей матери. Что касается письма, то это было завещание моего отца, в котором он излагал долгую и запутанную историю своей семьи. Я распорядилась, чтобы его перевели на английский язык, и вы можете сами изучить эту историю, мистер Холмс, так что сейчас я изложу ее лишь кратко.

Мой прапрадед, Николай Долгорукий, был участником декабрьского восстания 1825 года. Оно закончилось поражением, и всех участников арестовали. Большинство было сослано в Сибирь. Через некоторое время им разрешили пригласить к себе близких родственников, и в 1833 году прадед уже жил там вместе с семьей. По рассказам моего отца, в этой глуши Николаю удалось даже скопить достаточное состояние. Неожиданно в 1844 году, без всякой видимой причины, он отослал свою жену и сына-подростка в Петербург. Менее чем год спустя они получили кольцо с запиской, в которой говорилось, что они больше его не увидят. Моя прапрабабка очень расстроилась и вскоре скончалась от горя.

Холмс попытался надеть золотое кольцо на свой мизинец, но оно не пошло дальше первого сустава.