Научная фантастика. Возрождение - Иган Грег - Страница 90

— Мы получили некоторые данные из твоих образцов, — добавила Квант. — Клетки микробов концентрируют в себе кислоту, вместо того чтобы выделять ее, как делает большинство наших клеток. Я по-прежнему нахожу только пятнадцать аминокислот, но некоторые из них…

— Я поняла! — Эндра вскочила на ноги. — Неужели ты не видишь? У этих хромосом тройная спираль! Потому-то клетка и делится натрое — каждая дочерняя нить синтезирует две добавочные, вот тебе и три новые тройные спирали, по одной для каждой клетки.

Кашель снова скрутил ее.

— Возможно, — помедлив, согласилась Квант, — Есть много способов создать тройную спираль ДНК. Например, в генах-регуляторах человека тройка А-Т-Т чередуется с G-C-C[28].

— Потому что там не четырех-, а двухбуквенный код.

Двойная спираль имеет четыре возможные пары, поскольку А-Т отличается от Т-А; точно так же как G-C не то же самое, что C-G.

— В кислотах тройная спираль наиболее стабильна, что мы и обнаружили в местных клетках, — добавила Квант.

— Так поторопись и придумай какой-нибудь тройной аналог.

Мозг Квант обладал способностью справиться с такой задачей гораздо быстрее человеческого.

— Тройная спираль, — повторила Эндра. — Она должна отлично противостоять ультрафиолетовому излучению с учетом тонкого озонового слоя планеты. Но как расшифровать белки, у которых всего две «буквы»? — Тройная спираль имеет лишь две возможные комбинации; трехбуквенные «слова» определяют всего восемь аминокислот для строения белка. — Возможно, тут используются слова из четырех букв. По две тройки на каждую позицию — это два в четвертой, то есть шестнадцать аминокислот.

— Пятнадцать, — поправила Квант, — если одна — стоп-сигнал.

На следующий день, после полной медицинской обработки, Эндра чувствовала себя так, словно в ее легких поработал вакуумный пылесос. Шкуре до полного выздоровления было еще далеко, но по крайней мере от досадных микробов они избавились.

— Безнадежно, — посетовал глазок Аэростата. — Если даже разумные тут не в безопасности, нам никогда не удастся исследовать эту планету.

— Не беспокойся, — громыхнул над голографической панелью голос Квант. — Нанопласт Шкуры обладает огромной органической вместимостью. Незначительная реконструкция устранит проблему. У машин есть свои преимущества.

«И все же Шкура едва не погиб», — подумала Эндра.

— У всех ваших образцов психоидов и зооидов тороидальное строение клеток, — продолжила Квант. — У них круглые хромосомы без нуклеомембран: они прокариоты. Просто подождем, пока об этом услышит Вольное Кольцо. — Квант помолчала и взволнованно добавила: — У меня есть отличное имя для этой планеты.

Эндра подняла взгляд:

— Планета Бубликов?

— Планета Прокарион.

Прокарион… Да. Звучит достаточно напыщенно, чтобы Кольцо согласилось.

И все же женщина с тревогой думала о ровных рядах психоидных садов, полей и лесов, населенных всевозможными видами существ, которые еще предстоит открыть.

— Интересно, — пробормотала она. — А ведь кто-то другой мог назвать ее первым.

Ким Стэнли Робинсон. Половой диморфизм

С самого начала своей писательской карьеры Ким Стэнли Робинсон (р. в 1952 г.) испытывал живой интерес к политике, что проявилось уже в Калифорнийской трилогии 1980-х годов — «Дикий берег» («The Wild Shore»), «Золотое побережье» («The Gold Coast»), «У кромки океана» («Pacific Edge»). В Марсианской трилогии 1990-х годов Робинсон напрямую вводит в текст политические рассуждения и одновременно усиливает научный аспект, активно изображая ученых в рабочей обстановке и (возможно, по примеру Артура Кларка) выстраивая масштабное описание инопланетных ландшафтов, на фоне которых разворачивается действие. Роман Робинсона «Годы риса и соли» («The Years of Rice and Salt», 2002) относится к жанру альтернативной истории и повествует о мире, в котором влияние европейской цивилизации завершилось уже в XIV веке. В этом произведении, весьма далеком от стандартов твердой научной фантастики, Робинсон продолжает традицию прямой политической ангажированности.

«Половой диморфизм» принадлежит к «марсианским» рассказам. В период работы над данным циклом Робинсон заявил в интервью журналу «Locus»: «Я всегда называл этот сборник „Марсианские сказания» и связывал со своими ранними произведениями об исследовании окаменелостей и с повестью 85-го года „Зелёный Марс» („Green Mars»). Марсианские сказания отражают мой собственный роман с этой планетой, а также отсылают к старым книгам о приключениях на Марсе. Я думаю написать еще несколько рассказов, похожих скорее на сказки или народные предания — сказания в буквальном смысле этого слова».

«Половой диморфизм» написан в духе народных преданий и столь же определенно принадлежит к традиции рассказов «Почти искусство» («А Kind of Artistry») Брайана Олдисса и «Роза для Экклезиаста» («А Rose for Ecclesiastes») Роджера Желязны, сколь и к классической научно-фантастической традиции произведений о жизни и изысканиях ученых.

Палеогеномика предоставляет богатейшие возможности для появления призраков. И дело не только в том, что исследования ультрамикроскопических окаменелостей полностью зависят от приборного обеспечения, но и в трансформации со временем самого изучаемого материала, как ДНК, так и содержащей ее породы, в результате чего получаемые данные неизменно оказывались неполными, а зачастую и раздробленными. А потому нельзя было исключать возможность, что обнаруженные структуры не более чем призрак, вызванный из роршахерии[29] чисто минеральных образований силой твоей фантазии.

Доктор Эндрю Смит знал о распространенности подобных ошибок не хуже любого другого. Собственно говоря, в этом и состояла одна из центральных проблем его поля исследований — убедительно рассортировать следы ДНК в окаменелости, надежно отличить их от всевозможных псевдоокаменелостей. Псевдоокаменелости — от давнишних ложных наутилоидов до знаменитых марсианских псевдонанобактерий — щедро усеивали весь путь развития его науки. В палеогеномике ты ничего не добьешься, пока не сможешь показать: то, о чем ты говоришь, это и вправду то, о чем ты говоришь. Поэтому сперва доктор Смит отнесся к тому, что нашел в «мусорной» ДНК окаменелого дельфина, без излишнего ликования.

Да и отвлекающих факторов было много. Он жил на южном берегу Амазонского моря, являвшегося, по сути, заливом Мирового океана, к востоку от Элизиума, неподалеку от экватора. Летом, даже прохладным, как все в последнее время, вода в прибрежном мелководье становилась теплой, как парное молоко, и дельфины — адаптированные потомки земных речных дельфинов, таких как китайские байджи, бото с Амазонки, сусу из Ганга или бхуланы с Инда, — резвились у самого берега. Лучи утреннего солнца пронизывали воду, четко вырисовывая их мелькающие силуэты; иногда дельфины сбивались в стайки по восемь-десять особей, игравших в одной и той же волне.

Лаборатория морской биологии, в которой он работал, стояла прямо на набережной портового городка Эвменидес-Пойнт; она тесно сотрудничала с ахеронскими лабораториями, располагавшимися на том же побережье, но западнее. В Эвменидесе изучали по преимуществу динамику экологии моря, становившегося со временем все солонее и солонее. В настоящее время доктор Смит изучал адаптационные изменения китообразных, населявших земной океан в далеком прошлом, в периоды, когда он имел различные уровни солености. В лаборатории имелось некоторое количество окаменелых образцов, присланных для изучения с Земли, а также обширная литература по предмету, включавшая и полные геномы всех ныне живущих потомков этих существ. Доставка окаменелостей с Земли добавляла ко всем прочим проблемам, возникавшим при изучении древних ДНК, еще и возможные повреждения космической радиацией, однако подавляющее большинство исследователей игнорировали этот эффект как малый и несущественный — в противном случае никто бы и не стал возить образцы с Земли на Марс. Ну и конечно же, недавнее введение в эксплуатацию быстрых кораблей, использовавших энергию термоядерного синтеза, заметно уменьшило дозы облучения. За все про все Смит имел возможность исследовать солеустойчивость как древних, так и современных млекопитающих, проясняя текущую ситуацию на Марсе и включая свой голос в дискуссию о палеогалоциклах[30] этих двух планет — предмете, приобретавшем все большую важность для сравнительной палеонтологии и биоинженерии.