Научная фантастика. Возрождение - Иган Грег - Страница 106

— Говорят, что так. — Она подобрала небольшой обломок. — Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.

— Трудно себе представить.

В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.

— Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.

Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей скульптуры и как зарождалась во мне злоба — гнев на камень, на судьбу, на что угодно, кроме собственной невнимательности и неуклюжести.

— Об этом есть стихотворение, — сказала она. — «Ярость, ярость — умирает свет».

— Неужели во время наночумы писали стихи?

— О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести. — Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы. — Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь, — Показала на обломки, рассыпанные по улице: — Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.

На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.

— Язык незнакомый, — сказала она. — Не португальский; похоже на латынь. Христианская церковь, вероятно — католическая.

— У них в культовой практике использовалась вода, — припомнил я. — Может, поэтому церковь возвели рядом с морем?

— Нет, их повсюду строили. У моря, в горах, на орбите… До Петроса католики не добрались?

— Добрались, даже до сих пор живут. Я, правда, ни одного не встречал. У них собор в Новой Гавани.

— А у кого нет? — Она махнула рукой в сторону тропинки. — Пойдем. Пляж сразу за этим холмом.

Запах я почувствовал прежде, чем увидел воду. Пахло не морем, а чем-то сухим, даже удушливым. Наверху я застыл.

— Дальше от берега вода синяя-синяя, — сказала она, — и такая прозрачная, что видно на сотни метров в глубину.

Может, и так, но здесь, на поверхности, лежала густая бурая пена, как на гигантском шоколадном коктейле. Обгоревшие стволы деревьев влипли в грязь.

— Это что, земля?

Она кивнула:

— Континент перерезает пополам огромная река, называется Амазонка. Когда погибли растения, почву стало нечему держать, и она стала размываться. — Она потащила меня вперед. — Ты плавать умеешь? Пойдем!

— Плавать в этом? Тут же грязно!

— Нет, все совершенно стерильно. К тому же мне надо пописать.

Тут уж не поспоришь. Я оставил коробку на высоком обломке стены и двинулся за ней следом. Выйдя на пляж, она бросилась бежать. Я шел медленно и смотрел, как тонкое тело ныряет в густую волну. Потом зашел достаточно глубоко и поплыл туда, где она плескалась. Вода была слишком теплой, дышать оказалось трудно. Диоксид углерода, предположил я, с оттенком галогена.

Мы поплавали вместе, сравнивая этот суп с водоемами на наших родных планетах и на Тета-Центе, но вскоре устали от горячей воды и плохого воздуха и вышли на берег.

II

Несколько минут мы обсыхали на жгучем солнце, а потом взяли коробку и перешли в тень. Там две стены привалились друг к другу, и получилось что-то вроде бетонного тента.

Наверное, мы напоминали парочку дикарей-аборигенов, раскрашенных грязью, со спутанными космами. Она выглядела странно, но все же сохранила правильную красоту: засохшая глина превратила ее в подобие примитивной скульптуры, только невероятно точной и подвижной. Темные потеки пота образовали на лице и теле живописные акцентные линии. Будь она не художником, а натурщицей! Не двигайся, я схожу за кистями.

Мы распили по бутылочке холодного вина и воды, поели бутербродов с сыром и фруктов. Я положил немного на землю — для нанофагов. За несколько минут ничего не случилось.

— Наверное, на это уходит несколько часов или даже дней, — сказала она.

— Пожалуй, надо надеяться, что да, — ответил я. — Давай переварим, что съели, пока эти твари до него не добрались.

— А, не беспокойся. Они разрывают связи между аминокислотами, формирующими протеины. Для нас с тобой не страшно, наоборот, способствует пищеварению.

Вот уж спасибо.

— Мне говорили, когда вернемся, придется… пережить некоторый дискомфорт.

Она скорчила рожу:

— Нам устроят чистку. Мне один раз ее делали, после чего я решила, что следующий мой выход будет долгим. Процедуры-то одни и те же, что после суток снаружи, что после года.

— И давно ты вне купола?

— Всего полтора дня. Вышла, чтобы тебя встретить.

— Польщен.

Она прыснула:

— Вообще-то это они придумали. Хотели, чтобы кто-нибудь помог тебе акклиматизироваться, потому что не знали, насколько сильно на тебя повлияет здешнее… своеобразие. — Она передернула плечами. — Земляне. Я им сказала, что ты побывал по меньшей мере на четырех планетах.

— Их впечатлило?

— Ну, говорят, он человек богатый, известный, должно быть, путешествовал со всеми удобствами. — Мы оба расхохотались. — Сообщила я им, что за удобства на Тета-Центе.

— Там хоть нанофагов нет.

— И вообще ничего. Долгий был год. А ты ведь там и года не пробыл?

— Ага. Наверное, если бы я задержался, мы бы встретились.

— По словам твоего агента, ты собирался там остаться на два года.

Я налил ей и себе вина.

— Знал бы, что ты прилетишь, — может, потерпел бы до следующего корабля.

— Было бы очень любезно с твоей стороны. — Она смотрела в стакан, но не пила. — Вам, богачам да знаменитостям, не приходится терпеть Тета-Цент. А мне, чтобы оплатить билет, пришлось подписать годовой договор.

— То есть ты была, по сути дела, рабыней?

— Скорее женой. Глава поселка вдовец, меня проспонсировал в обмен на то, чтобы я привила его детишкам кое-какую культуру. Языком с ними позанималась, искусством, музыкой… И то и дело приглашал меня к себе в апартаменты. Тоже культура своего рода.

— Жуть какая. Тебе что, приходилось… спать с ним? Твой контракт в этом заключался?

— Ну, в контракте ничего такого не было, но иначе я бы лишилась расположения своего нанимателя. — Она сложила пальцы щепотью: — Да у него там почти ничего и не было.

Я прикрыл улыбку ладонью и, наверное, покраснел под слоем грязи.

— Я тебя что, смущаю? — спросила она. — Судя по твоим работам, это невозможно.

Не сумев удержаться от смеха, я ответил:

— У меня другие культурные ценности. Знаешь, нет такой таблетки, чтобы человек перестал быть петросианцем.

Белая Гора толерантно улыбнулась:

— Петросианская женщина не пошла бы на подобное?

— Женщина остается женщиной. Некоторым это, по секрету сказать, и понравилось бы. Но в большинстве они бы били себя в грудь и кричали, что лучше умрут или убьют того мужика.

— Однако они бы ничего такого не сделали, да? Не продали бы свое тело за билет?

Она села одним легким движением танцовщицы, повернулась лицом ко мне. Из-под глины показалась розовая кожа.

— Не стал бы говорить так резко, — я сглотнул, видя, как она разглядывает меня, — но — да, не сделали бы. Во всяком случае, если бы собирались вернуться.

— Вряд ли кто родом с цивилизованной планеты захотел бы остаться на Тета-Центе. Мерзкое место.

Пришлось перевести разговор на более безопасную тематику.

— Руки у тебя такие, что едва ли ты целыми днями ворочаешь огромные камни. С чем ты обычно работаешь?

— Много с чем. — Она перешла на мой язык. — Иногда ворочаю маленькие камушки. — Таким каламбуром на Пет-росе называли мужские яички. — Мне нравится писать красками, но основа моей известности — светозвуковая скульптура. Здесь хотела что-нибудь поделать с водой, заняться внутренней иллюминацией прибоя, но говорят, не получится — они не могут изолировать часть океана. Разве что в пруду, но там нет ни волн, ни приливов.