Голубая лента - Келлерман Бернгард - Страница 3

Уоррен Принс вовремя успел передать с ним свою последнюю корреспонденцию. Опять звонок машинного телеграфа — и сразу завибрировал, затрепетал могучий колосс, вот уже лоцманский катер далеко позади и кажется крохотным пятном, смутно мелькающим среди волн, а плавучий маяк, словно никому не нужная игрушка, раскачивается на морском просторе. «Космос» вышел в плавание.

Ветер внезапно усилился. Уоррен смахнул каплю пота, катившуюся по лицу. «Дело сделано, — удовлетворенно подумал он. — На этот раз Белл глаза выпучит от удивления». Ах уж этот Белл, Вильям Персивел Белл — всемогущий босс «Юниверс пресс» (четыреста газет!).

Высокий и стройный, стоит Принс на палубе, ветер треплет его кудри. Он похож на студента; еще легко представить себе его в мальчишеские годы, но уже видно, каким он станет лет через двадцать, когда будет читать лекции в небольшом университете, где-нибудь в западных штатах. Уоррену Принсу двадцать три года, он совсем недавно окончил университет, и за душой у него ни гроша. Он содержит мать, которой нужно на жизнь сто пятьдесят долларов в месяц, он честолюбив и увлечен своей профессией — со временем у него обязательно будет собственная газета!

Сегодня вечером, когда они минуют Бишопс Рок, он пошлет еще одну телеграмму и на целые сутки избавится от Белла и от «Юниверс пресс». На целые сутки! «Первым делом навещу девиц Холл, — подумал он, — Вайолет, Этель и Мери».

Принс отправился в бар пропустить рюмочку и оказался первым посетителем.

— Послушайте, бармен, — сказал он. — Я Уоррен Принс, корреспондент «Юниверс пресс». Меня интересуют всевозможные новости, и я хочу, чтоб вы это знали.

— All right, sir[3].

Госпожа Кёнигсгартен все еще устало сидела в кресле, когда Марта принесла ей кофе. Она была так измучена, что ни о чем не могла думать. Вчера вечером, в Брюсселе, она пела плохо, и это оставило у нее неприятный осадок. Она так переутомлена, так изнурена работой! Слишком много у нее забот. Но, несмотря на все это, концерт прошел с большим успехом — какое счастье, что там не было Райфенберга!

— Ну как, кофе достаточно крепкий? — спросила Марта.

— Да, спасибо, дорогая, — ответила Ева и стала жадно глотать горячий кофе. Она сразу почувствовала прилив бодрости, голова прояснилась. — Ты уже и вещи распаковала? Вот умница, — сказала она. — А наш багаж погрузили, да? Скажи, Райфенберг не показывался?

— Нет, профессора Райфенберга я еще не видела.

— Если он придет, скажи, что я очень устала.

— Хорошо, — ответила Марта и добавила. — Приходил господин Гарденер. Он оставил вот этот сверток и просил передать привет.

— Гарденер?! — радостно воскликнула Ева.

— Да, он был здесь с полчаса назад.

Гарденер! Какое счастье, старый Гарденер здесь! Ева сразу оживилась. Ее радовала предстоящая встреча. Гарденер всегда был ей искренним другом, его задумчивое лицо, его неизменное спокойствие действовали на нее благотворно.

Ева поднялась, развернула сверток. В нем оказались коробка цукатов и записка: «Добро пожаловать, дитя мое!» Мягко покачивая высокими бедрами, она подошла к цветам и, переходя от букета к букету, читала вложенные в них открытки и письма. На ее лице отражались все чувства, вызванные этими посланиями, она то улыбалась и радовалась, как ребенок, жадно вдыхая аромат роз, то смеялась и с презрительной гримаской пожимала плечами.

Вдруг она о чем-то вспомнила.

— Марта! — с тревогой вскрикнула она. — Я совсем позабыла о Зепле. Что с ним? Ты проведала его?

Зеплем звали маленькую таксу Евы.

Ну конечно, Марта была у Зепля. Ведь она сама отнесла его в вольер для собак. Марта вышла, чтобы приготовить ванну.

Госпожа Кёнигсгартен еще раз просмотрела все письма и телеграммы и небрежно кинула их на рояль. Она стояла притихшая, улыбка погасла, лицо разочарованно вытянулось.

— Марта! — крикнула она громко, чтобы та услышала ее через стенку. — Кроме Гарденера, никто больше не заходил?

— Нет, кроме него, никого не было.

Невероятно, совершенно невероятно! Если уж его поездка в Нью-Йорк оказалась невозможной, он мог бы, по крайней мере, прислать весточку. Последний раз Ева получила от него цветы в Брюсселе. «Где они?» — вдруг испуганно спохватилась она. Их нигде не видно.

— Марта, где алые розы, что я принесла? Неужели они остались в поезде?

— Они возле твоей кровати, Ева.

— Да, в самом деле, они здесь, какая же я бестолковая! — Снова перебирая письма и телеграммы, она возвратилась к прежним думам. Ни строчки, ни телеграммы, хотя бы коротенькой…

Ева вдруг сникла, усталость одолела ее. В спальне она скинула туфли, не раздеваясь свалилась на постель и вся ушла в себя. Марта сказала, что ванна готова. Но г-жа Кёнигсгартен даже не повернула головы.

— Дай мне вздремнуть, Марта, — пробормотала она, — и, пожалуйста, не буди, кто бы ни пришел. Я хочу немного отдохнуть.

— Отдохни, отдохни, Ева! — ответила Марта.

И Ева тотчас уснула.

Когда Принс вернулся в каюту, она уже вся пропахла духами и эссенциями. Пассажир с койки В, очевидно, только что кончил распаковывать свои неказистые, чуть потертые саквояжи.

— Надеюсь, вы не сочли меня невежей? — обратился Принс к пассажиру с койки В. — Я очень спешил, мне необходимо было передать с лоцманом последнюю корреспонденцию, — и с легким поклоном добавил — Уоррен Принс, корреспондент нью-йоркской «Юниверс пресс».

Господин с продолговатым желтым лицом окинул Принса беглым взглядом.

— Кинский! — равнодушно и невнятно буркнул он в ответ, так что Уоррен, хоть и навострил уши, с трудом расслышал его.

Принс снял пиджак, отстегнул воротничок и бесцеремонно стал плескаться под краном.

— Извините меня, — снова обратился он к пассажиру с койки В. — Я буквально обливаюсь потом. Битых два часа носился взад-вперед ради того только, чтобы передать по телеграфу около тысячи слов. Адская профессия, скажу я вам! — Уоррен рассмеялся и, так как ответа не последовало, повторил. — В полном смысле слова адская! — Из врожденного любопытства и общительности он старался разговориться с незнакомым человеком, предназначенным ему судьбой в спутники, как делал это всегда, сталкиваясь с людьми. А как иначе познать человека? В школе чему только не учат, но познанию человека не научит ни один учебник.

Для Уоррена Принса, в его двадцать три года, все в жизни казалось приключением, исход которого никогда нельзя предугадать: в каждом новом знакомом он видел новую возможность познания человека. Смысл жизни, насколько он вообще успел постичь в ней какой-либо смысл, он видел в том, чтобы проникнуть в глубинную сущность человеческой души.

Плескаясь под краном, Уоррен прислушивался, ожидая, что скажет пассажир с койки В, но тот молча открыл флакон и стал протирать одеколоном руки. Когда Уоррен совсем уж потерял надежду на ответ, его неразговорчивый сосед, назвавший себя Кинским или как-то в этом роде, вдруг сказал:

— Да, вы правы! У вас и впрямь ужасная профессия! — Он произнес это серьезно и как будто убежденно.

Пораженный, Уоррен обернулся. Голова его в мыльной пене походила на большой снежный ком. Вид у него был презабавный.

— Вы, конечно, пошутили? — спросил он почти испуганно и недоверчиво усмехнулся.

— Напротив! — Кинский отрицательно мотнул головой, не глядя на Уоррена.

— Что вы? Что вы? В таком случае вы меня неправильно поняли. Я ведь страстно люблю свою профессию, понимаете, страстно! Больше того, я считаю, что в наши дни профессия журналиста — единственное занятие, достойное джентльмена.

И, продолжая намыливать свои кудри, он добавил, что современного журналиста можно сравнить разве что с путешественниками прошлых веков, первооткрывателями новых земель, такими, как Колумб, Васко да Гама, Кук. Да, сегодня журналисты — это первооткрыватели, исследователи, они всегда в погоне за новым. Они — авангард, идущий впереди своего времени.