Этот бессмертный - Желязны Роджер Джозеф - Страница 4

Ночь выдалась теплая. Большинство мужчин страдало в легких как перышко черных официальных костюмах, предусмотренных протоколом для сотрудников на подобных мероприятиях. Одетые иначе не принадлежали к числу сотрудников.

Черные костюмы крайне неудобны, несмотря на свою легкость: по бокам они приталены, а спереди — гладкая поверхность для ношения знаков различия. Слева вверху располагается зелено-сине-серо-белая эмблема Земли диаметром около трех дюймов, под ней помещают значок своего департамента, еще ниже — нашивку, соответствующую рангу. На правой стороне носят всякую наградную дребедень, выдуманную на потребу дешевому честолюбию — выдумыванием занимается невероятно изобретательное Управление Геральдики, Наград, Украшений и Символики (сокращенно ГНУС — видно, его первый директор очень ценил свой пост). Воротник костюма уже через десять минут норовит превратиться в удавку — по крайней мере мой поступает именно так.

Дамы носили (или не носили) что хотели, обычно что-нибудь яркое или подходящих пастельных тонов; состоявшие в штате Управления были аккуратно упакованы в короткие Черные Платья, правда, с приемлемыми воротничками — это облегчало задачу опознания хозяев среди гостей.

– Я слышал, что Дос Сантос здесь, — сказал я.

– Здесь.

– Зачем?

– По правде сказать, не знаю, да и не интересуюсь.

– Ну-ну. Что стряслось с твоим великолепным политическим чутьем?

Департамент Литературной критики всегда превозносил это твое качество.

– В определенном возрасте запах смерти начинает казаться с каждым разом все более неприятным.

– А от Дос Сантоса тянет смертью?

– Он ею пропах.

– Я слышал, он нанял одного нашего бывшего компаньона времен мадагаскарской операции.

Фил склонил голову на бок и насмешливо взглянул на меня.

– Быстро ты все узнаешь. Ах ну да, вы же приятели с Эллен. Да, Хасан здесь. Он наверху с Доном.

– Бремя чьей же кармы намеревается он облегчить?

– Я уже сказал, я об этом ничего не знаю и знать не хочу.

– Может, попробуешь догадаться?

– Не хочется.

Мы добрались до места, где толпа стала пореже, и я остановился, чтобы взять бокал рома с чем-то там из бара, плывущего над головой, — он тащился за нами до тех пор, пока я не сжалился и не нажал кнопку на его свисающем хвосте. Он тут же послушно нырнул к нам, раскрылся в улыбке и выставил на обозрение сокровища своего ледяного нутра.

– Очень мило! Что-нибудь выпьешь, Фил?

– А мне казалось, что ты торопишься.

– Тороплюсь, но сперва хочу слегка осмотреться.

– Прекрасно. Тогда мне симикоку.

Я покосился на него и передал ему бокал. Он отвернулся, и я проследил за направлением его взгляда. Фил смотрел на кресла в нише, ограниченной с двух сторон северо-восточным углом зала, а с третьей — корпусом фелинстры.

На фелинстре играла пожилая дама с задумчивыми глазами. Земной Директор Лорел Сэндз курил трубку…

Кстати, трубка — один из интереснейших аспектов в личности Лорела.

Она из настоящей пенки, таких трубок в мире осталось немного. В остальном его можно сравнить с этаким антикомпьютером: вы скармливаете ему всевозможные тщательно подобранные факты, цифры и статистические данные, а он преобразует их в мусор.

У Сэндза внимательные темные глаза, говорит он медленно и внушительно, удерживая вас взглядом; на жесты скуп, лишь изредка рассекает воздух правой рукой или щекочет трубкой воображаемую даму. У него темные седеющие на висках волосы, высокие скулы, цвет лица гармонирует с твидовым костюмом (он всеми силами избегает носить предписанный черный). Челюсть Лорел постоянно выпячивает на дюйм выше и дальше, чем ей хотелось бы. Он официальный представитель талерского правительства Земли и принимает свое назначение всерьез: иногда в подтверждение большой загруженности у него случаются приступы язвенной болезни.

Ну что еще? Он, безусловно, не самый умный на Земле человек. Он мой начальник. Кроме того, он — один из лучших моих друзей.

Рядом с ним сидел Корт Миштиго. Я прямо-таки физически ощутил, как Фил ненавидит его — от бледно-голубых подошв шестипалых ног до розовой полоски волос от виска к виску, указывающей на принадлежность к высшей касте. Ненависть вызывал не столько сам по себе Корт, сколько то, что он приходился близким родственником — внуком — Татраму Иштиго, который последние сорок лет демонстрировал всем, что величайший из живущих англоязычных писателей — веганец. Старик по-прежнему продолжает это делать, и не думаю, чтобы Фил когда-нибудь простил его.

Краем голубого глаза я увидел, как по широкой нарядной лестнице в противоположной стороне зала спускается Эллен. Краем карего глаза я заметил, что Лорел смотрит в моем направлении.

– Меня выследили, — сказал я. — Теперь придется идти выражать почтение этому талеритскому Вильяму Сибруку. Пойдешь со мной?

– Ну что ж… Хорошо… — сказал Фил. — Страдание полезно душе.

Мы подошли к нише и остановились перед двумя креслами, между музыкой и шумом. Лорел не торопясь встал и обменялся с нами рукопожатиями. Миштиго поднялся еще медленнее и руки не подал; просто пялился своими янтарными глазами без всякого выражения, пока нас ему представляли. Его просторная оранжевая рубашка все время шевелилась от потока воздуха, выдыхаемого его многокамерными легкими через передние ноздри, расположенные у основания широкой грудной клетки. Он слегка кивнул, повторяя мое имя. Затем повернулся к Филу, изобразив некое подобие улыбки.

– Хотите, я попробую перевести вашу «Маску» на английский? — спросил он голосом, напоминающим затухающий звук камертона.

Фил резко развернулся и пошел прочь.

Тут мне на мгновение показалось, что веганец болен, пока я не сообразил, что веганский смех напоминает блеяние козла. Я стараюсь держаться от веганцев подальше, обходя стороной курорты.

– Присаживайся, — сказал несколько смущенный Лорел, поглядывая из-за своей трубки.

Я пододвинул себе кресло и сел напротив.

– Слушаю.

– Корт собирается написать книгу.

– Да, ты говорил.

– О Земле.

Я кивнул.

– Он выразил желание видеть тебя своим гидом в поездке по некоторым Прежним Местам…

– Весьма польщен, — сказал я довольно резко. — Любопытно было бы узнать, чем объясняется его выбор.

– Еще любопытнее узнать, что ему может быть о вас известно, да? — спросил веганец.

– Да, — согласился я, — это еще интереснее.

– Я запросил компьютер.

– Отлично. Теперь я понимаю.

Я откинулся в кресле и допил свой коктейль.

– Сперва, когда я только задумал эту поездку, я просмотрел Биограф-регистр по Земле, просто искал общие сведения о людях. Потом, когда нашел кое-что интересное, обратился к Банку данных по персоналу Управления Земли…

Я хмыкнул.

– Меня больше поразило то, о чем он умалчивал, чем то, о чем он сообщал.

Я пожал плечами.

– В вашем послужном списке множество белых пятен. Даже сейчас никто не может с уверенностью сказать, чем вы занимаетесь большую часть времени. И кстати, когда вы родились?

– Сам не знаю. Это было в крохотной греческой деревушке, и в тот год они все там сбились с календаря. Говорят, это было на Рождество.

– Согласно вашей официальной биографии, вам семьдесят семь лет. По Биограф-регистру выходит то ли сто одиннадцать, то ли сто тридцать.

– Я убавил себе лет, чтобы получить это место. Тогда была Депрессия.

– Поэтому я построил модель Номикоса — надо сказать, весьма примечательную, — и запрограммировал компьютер на поиск физических аналогов с точностью до 0,001 % во всех банках данных, в том числе и в закрытых.

– Ну да, одни собирают старые монеты, другие строят модели ракет.

– Я обнаружил, что вы можете быть еще четырьмя или пятью другими людьми. Все они — греки, притом один из них просто потрясающий. Правда, этот человек, Константин Коронес, один из самых старших в списке, родился двести тридцать четыре года назад. На Рождество. Один глаз голубой, другой карий. Искалеченная правая нога. В двадцать три года такая же линия волос. Тот же рост. Те же признаки по системе Бертильона.