Глаза Мидаса-младшего (ЛП) - Шустерман Нил - Страница 19

— Сибирь, — обронил Мидас, и они с Тэри и Джошем исчезли.

Врач опустил камеру:

— Поправьте меня, — начал он, — но я, кажется, только что видел межматериковую телепортацию?

— Сибирь? — переспросил Хэл. — Что он забыл в Сибири? — Лифт издал сигнал прибытия и распахнул двери на первый этаж.

Вот только никакого этажа не было.

Вокруг лежало бескрайнее заснеженное поле под хмурым небом. Неподалеку стоял человек в толстой парке, в смешной шапке и с задубелым от ветра лицом, и изумленно пялился на них. Даже як рядом с ним, похоже, растерялся.

— Ё-моё, — произнес Хэл.

Кевин, Джош и Тэри поднялись на ноги на дне опустевшей шахты лифта. Свет исходил только от треснувших очков, все еще искрившихся, как будто после короткого замыкания.

— Отправь нас домой, братишка, — попросила Тэри.

Тот поднял руку к лицу и попытался поправить очки, но скоро понял, что теперь это ни к чему: они прилипли к голове. Мальчик представил себе дом и открыл рот, чтобы озвучить пожелание, но не успел ничего произнести — все трое уже стояли в гостиной Мидасов. Кевин не придал этому значения. В первую минуту.

13. Дом с привидениями

Черная дыра, как Кевин помнил из десятистраничного доклада об устройстве вселенной, — это шарообразный сгусток темноты, засасывающий все, что окажется поблизости — даже свет.

Родители часто называли комнату сына черной дырой.

Точка сингулярности, как говорилось в том же докладе, — это то место в самом сердце черной дыры, где прекращают действовать все законы пространства, времени и физики.

В день, когда очки вросли в своего носителя, это последнее понятие описывало его комнату куда точнее.

Было четыре часа. Еще высоко стояло солнце, но мальчик изо всех сил пытался заснуть, чтобы как можно прочнее отгородиться от мира. Он свернулся калачиком и так плотно завернулся в одеяло, что едва дышал. А еще он старался не думать. Вообще ни о чем.

— Я нашел кусачки, — объявил Джош, вбегая в комнату. Горе-волшебник рыгнул, треснутое стекло ярко вспыхнуло, и с небес к ногам Тэри свалилась пицца пепперони.

— То, что ты никак не можешь переварить свои горы пиццы, — возмутилась сестра, — еще не повод сваливать их на нас!

— Отвяжись. — Кевин ворочался, пытаясь не думать о еде. Чтобы выгнать все из головы, он принялся прокручивать в голове песенку: — А-рам-зам-зам, а-рам-зам-зам. — Это была самая дурацкая, привязчивая мелодия изо всех возможных. Слова ничего не значили и не могли принять форму. — Гули-гули-гули-гули-гули, рам-зам-зам.

И все же одна мысль пробралась в его мозг. Очки вспыхнули, и в пустой стакан, стоявший на столе, потекла газировка.

«Хватит думать!» — приказал себе мальчик, но, увы, сознание нельзя было выключить, как лампочку.

Вернувшись домой после богатого событиями дня, ребята скоро поняли, что им на плечи свалилась еще более серьезная проблема.

Мало того, что треснутые очки вплавились Кевину в лицо, — трещина вызвала в них очень неприятные сбои.

Теперь очки начали искрить, как зажигание в старом мамином «вольво». Каждые несколько секунд треснутая линза ярко вспыхивала, и эта вспышка, нырнув в мозг мальчика, вытаскивала в реальный мир любые шальные мысли.

Необязательно было осознанно чего-то желать или даже просто хотеть. Достаточно было подумать. Следить за своими желаниями было нелегко, но следить за мыслями — все равно что пытаться удержать рой шмелей рыболовной сетью. Горе-волшебнику удавалось только воздвигнуть в мозгу стену и не думать о штуках вроде Годзиллы.

Очки снова сверкнули, и по стенам дома потекла какая-то невиданная жидкость. Наверно, опять газировка.

Тэри сдернула с брата одеяло, и Джош подошел поближе, держа кусачки, словно хирург скальпель.

— Давай, Кевин, — сказала девочка. — Сейчас или никогда.

— Нет!

Джош наклонился и попытался отвести руки друга от лица:

— Это будет совсем не больно.

Но Кевин прекрасно знал, что больно будет. Очки стали такой же частью его тела, как глаза и уши, и, как только кусачки коснулись левой дужки очков, острая боль пронзила череп. Это было хуже, чем выдирать зубы без наркоза!

Мальчик завопил, очки полыхнули, и кусачки превратились в розу. Ее шипы впились в пальцы Джоша. Тот с воплем отправил цветок в кучу, где уже лежали губка, пучок моркови и банан, некогда бывшие клещами, молотком и гаечным ключом.

— Если ты не прекратишь, у нас кончатся инструменты!

— Хватит меня пытать! — заорал Кевин. В углу со вспышкой появилась «железная дева» прямиком из инквизиции и с колокольным звоном обрушилась на пол. Горе-волшебник схватил одеяло и закутался в него с головой.

— Ты должен хорошо уметь выключать свой мозг, — предположил Джош. — Всю жизнь только это и делал.

По воздуху пронесся сюрикэн — стальная четырехконечная звездочка едва не задела голову говорившего — и глубоко вонзился в стену. Чудом спасшегося мальчика передернуло:

— У тебя здорово получается избавляться от людей, которые тебе не нравятся. Бертрам, потом Хэл… Я следующий, да?

— Прости, — сказал горе-волшебник, — это вышло случайно. — Извиниться-то он извинился, да что толку? — Мы ведь все еще друзья, правда, Джош?

— Ну конечно, — ответил тот, избегая встречаться с Кевином взглядом.

— Может быть, я смогу разрядить очки, — прошептал их владелец, как будто боясь, что волшебный предмет его услышит. — Ну, батарейки же разряжаются.

— И как же? — в полный голос спросила Тэри.

Брат опустил глаза:

— Нужно, чтобы было холодно… и темно.

— Гараж! — осенило Джоша.

Горе-волшебник медленно вылез из-под одеяла. Это могло сработать! Пусть ненадолго, но у них появится передышка. В коридоре его взору предстала полная картина расстройства собственного мозга. Дело было не в свисающей с гвоздя «Моне Лизе», не в жареной индейке на книжной полке и даже не в средневековых доспехах. Перемены, постигшие сам дом, были гораздо хуже. Углы перестали быть прямыми. Пол, казалось, пошел пузырями, оконные рамы искривились, да и стены стояли не очень-то ровно. Потолок стал как-то выше, а в удлинившемся коридоре возникли двери, которых раньше не было.

Такой дом мог появиться только в ночном кошмаре.

Тэри растерянно огляделась:

— Похоже, я схожу с ума, — призналась она. — Я не помню, что на своем месте, а чего быть не должно.

Никто, кроме Кевина, Джоша и Хэла Хорнбека, больше не мог видеть мир таким, каким он был. Если не говорить сестре, что что-то не так, она ничего и не заметит — как и родители, когда придут с работы. С мамы станется повесить на доспехи полотенца, а с папы — разделать индейку на ужин, как будто она появлялась из ниоткуда каждый день. Поразительно, как всем вокруг может казаться нормальной любая дикость.

— Можешь мне поверить, — вздохнул горе-волшебник, — здесь все не на месте.

Они спустились по кривой лестнице, открыли скошенную дверь гаража и вошли внутрь.

Здешняя обстановка тоже походила на кошмарный сон. Потолок терялся где-то в темноте, сделанные из шлакоблоков стены стали влажными и покрылись плесенью. Воздух был затхлым, как в склепе, а печь в углу оскалилась драконьей пастью.

Очки вспыхнули, и в дальней стене возникла новая дверь.

— Что за ней? — спросил Джош.

— Диснейленд, — вздохнул владелец очков.

Проверять никому не хотелось.

— Выжми очки до дна, братишка, — попросила Тэри.

Одним усилием мысли Кевин выключил печь и заставил перегореть единственную лампочку. Из пола выросли сорняки и заслонили свет, пробивавшийся из-под двери. Ребята уселись в кружок посреди комнаты.

— Скоро вернется мама, — заметила сестра.

— Тс-с, — шикнул Мидас-младший. — Должны успеть.

Комната уже охлаждалась. Очки все еще вспыхивали каждые несколько секунд, как замедленный стробоскоп, а предметы вокруг ломались, звенели и шуршали. Никто не шевелился. Никому не хотелось знать, какие страшные создания — животные, растения или камни — населяли дом.