Свадьба в Катманду - Агишев Одельша - Страница 1

Одельша Агишев

Свадьба в Катманду

1

Их было четверо. Они сидели на жесткой скамье небольшого транспортно-пассажирского самолета, плывущего в глухом, черном небе азиатской ночи, и настороженно молчали. Трое из них не знали друг друга, они были знакомы лишь с руководителем экспедиции профессором Юлиусом Энгельбахом, известным востоковедом-археологом из Берлина. Это он срочными факсами и телеграммами на бланках ЮНЕСКО вытребовал их всех в Дели, кратко объявил каждому, что речь идет об экстренной и не подлежащей огласке работе, что вылетать на место надо немедленно, и в суете сборов даже не представил друг другу. Это было совсем не похоже на обычные международные экспедиции, которые готовятся месяцами, а иногда и годами, но никаких объяснений такой спешке и таинственности Энгельбах не дал, пообещав, что все разъяснится по ходу дела. Теперь, после всех хлопот, он дремал, привалившись к одному из ящиков с наспех собранным снаряжением и подставив свою коричневую, пропеченную солнцем лысину под узкую щель бортового кондиционера.

В отсеке было душно, корпус мелко вибрировал и дребезжал в такт с натужным гулом моторов. Самолет явно видал виды: дюралевые панели стенок и пола потемнели и были побиты самыми разными грузами, кондиционер всхлипывал и шипел.

Прибывший в Дели позже всех и едва не опоздавший к вылету экспедиции Игорь Сабашников примостился на самом краешке скамьи у перегородки. Он ни с кем, кроме Энгельбаха, не успел перемолвиться словом и вообще выглядел ошалевшим от стремительных событий последних дней. Лишь иногда он словно вспоминал что-то и приникал к круглому окошку самолета. То черное и казавшееся застывшим пространство, что лежало под крылом, вряд ли могло чем-то заинтересовать, но он все смотрел, смотрел, ничего не воспринимая и весь уйдя в себя.

…Впервые он увидел ее два года назад в Ташкенте, в институтском бассейне, где проходили соревнования по плаванию. В тот день, легко выиграв свою стометровку, он принял душ, переоделся и, уже уходя, в дверях услышал за спиной взрыв голосов на трибуне. Он оглянулся. Шел очередной женский заплыв, но институтские болельщики почему-то орали и бесновались громче обычного. Кто-то свистел, визжал, гоготал. Заинтересовавшись, Игорь вернулся к бортику бассейна и сразу понял причину эмоций: одна из участниц плыла по своей дорожке совершенно обнаженной. Заслонившись рукой от бьющего в глаза прожектора, Игорь пригляделся внимательнее. Сомнений быть не могло: в голубоватой воде, подсвеченной прожекторами, отчетливо рисовалось скользящее по дорожке тело — тронутая загаром спина с необычайно гладкой, чистой кожей и без всякого намека на лифчик и такие же загорелые, слегка продолговатые ягодицы — без всяких признаков трусов. Вдобавок она плыла как-то по-особому — не поднимая рук из воды и по-змеиному извиваясь всем телом, беззвучно и быстро. Лишь изредка на поверхности воды с плеском мелькали по-детски розовые пятки.

Несмотря на такой неспортивный стиль, она приплыла первой и под рев трибуны легко выскочила на бортик, к стартовой тумбе, где ее уже ждала какая-то девушка, видимо, подружка, быстро накинувшая на нее белый махровый халатик.

— Что это за русалка? — спросил Игорь у стоявшего неподалеку приятеля Марата, тоже аспиранта.

— Да Вика Козырева с первого исторического, — смеясь, ответил Марат. — Отрывная баба. Что, познакомить?

Игорь не мог отвести от нее глаз. Она шла вдоль трибуны, приветственно помахивая рукой, и крик волной катился по рядам. Она действительно была хороша, эта легкая, длинноногая фигурка в сверхкоротком халатике, с тяжелой волной распущенных влажных волос, с блестящими каплями воды на приподнятом лице и как бы летящими в плавной поступи бедрами.

— Как идет, а? Сразу видно, балерина.

— Балерина?

— Ага, — подтвердил Марат. — Она хореографическое училище окончила.

— А как же попала сюда?

— Работу не нашла. Теперь же везде национальные кадры. Вот и решила учиться дальше.

Тут же, у входа в раздевалку, Марат их и познакомил.

— Вика. — Руки она не протянула.

У нее были редкостные, серые, оленьего выреза глаза, гордо посаженная голова, темно-вишневые губы и совершенно удивительная кожа: какого-то присмугленно-розового оттенка, ровная, гладкая, плотная и нежная одновременно.

— Как называется тот стиль, которым вы плаваете, Вика? — спросил Игорь.

— Эн-Эл-О, — отчеканила она.

— Неопознанный Легкоодетый Объект?

— Нет. Не Любуешься — Отвернись.

— Я как раз любовался.

— Поздравляю. Значит, у вас есть вкус, — сухо ответила она и ушла.

Он понял, что не вызвал особого интереса. Обычно после такого начала он сразу угасал и терял всякое желание продолжать отношения, но тут что-то зацепило его. Может быть, просто взыграло самолюбие: все годы учебы и особенно аспирантства он был на виду — выше среднего роста, подтянутый, спортивный, чаще веселый, чем поникший, он с блеском окончил, кроме родного истфака, еще и востфак, написал два диплома, на защиту которых собрались оба факультета, имел за плечами уже восемь полевых сезонов и десятки публикаций в Ташкенте и Москве, постоянно именовался надеждой двух факультетов и в институтских коридорах частенько ловил на себе пристальные взгляды студенток, а то, что в ташкентском историческом учатся лучшие женские кадры города, знали все. Было, было. И просыпался с разламывающейся с бодуна головой в какой-нибудь общежитейской комнатке, несколько долгих мгновений пытаясь понять, где он и чья это пушистая головка так уютно примостилась у него под мышкой; и ходил в предполагаемых женихах в периоды затяжных, слезливых и холодных романов; и в экспедициях с их строгими нравами и палаточной теснотой короткие летние ночи пролеживал с какой-нибудь блондинистой практиканткой в высокой траве на горном склоне, причем блондинистая всю ночь больше думала о предполагаемых поблизости гюрзах и фалангах, чем о любви; и целый год умудрялся хранить в непроницаемой тайне нерегулярные, но всегда бурные и физически очень напряженные упражнения в акробатике с факультетским инструктором по физкультуре — плотно сбитой, мускулистой дамой с зычным командирским голосом и старше его на десяток лет. Упражнения эти начались как-то поздним вечером прямо в спортзале, на жестком борцовском мате, и продолжались там же с использованием других гимнастических снарядов — от батута и колец до шведской стенки и махового коня — до тех пор, пока однажды он не застал ее в обществе грузного, волосатого кавказца, уже начавшего с ней совместную акробатику на пружинном трамплине для прыжков; увидев Игоря, она нисколько не смутилась, а искренно предложила ему присоединиться к ним, причем пыхтевший кавказец не возражал. Но Игорь отказался, и акробатические сеансы с тех пор прекратились.

А тут такое холодное высокомерие. И он, еще не очень признаваясь себе в этом, стал искать встречи с Викой.

Впрочем, пока, кажется, было не до встреч. На другой день после соревнований об «историческом» заплыве студентки В. Козыревой говорили по всему Ташкенту, а еще через день Игорь узнал, что Вику исключают из института. Уже составлен проект приказа, и формулировка для него подобрана лично проректором по воспитательной работе: «За вопиющее нарушение норм общественной морали и оскорбление национальных устоев и традиций».

Игорь хорошо знал, что именно это упоминание о традициях и устоях делает формулировку убойной: в последнее время в республике ранее попранные и полузапрещенные народные традиции и обычаи снова стали повсеместно почитаемыми и обязательными, и обвинение в посягательстве на них было равносильно самому суровому приговору. С такой формулировкой Вика не только вышибалась из института, но вряд ли смогла бы когда-нибудь восстановиться в нем или поступить в любой другой.

Среди студентов, конечно, поднялась буря, в результате которой целая делегация отправилась на защиту Вики прямо в ректорат.