Крест и нож - Вилкерсон Давид - Страница 10

И он рассказал историю, которая, как мне показалась вначале, не имела никакого отношения к нашему разговору:

— Однажды я прогуливался по холмам и увидел огромную змею толщиной 3 дюйма и 5 футов длиной. Она зловеще сверкала на солнце своей безобразной кожей. Я испугался её и не двигался, просто смотрел. И там я увидел чудо — рождение нового существа. Змея сбросила свою старую кожу, превратившись в новое, поистине прекрасное творение. Она уползла, а старая кожа осталась лежать на солнце.

Когда ты начнешь работать в Нью-Йорке, не ужасайся внешнего вида твоих ребят, как я тогда вида змеи. Бог не обращает на это внимания. Он ждет, пока каждый из них не сбросит свою старую кожу. Он желает видеть человека. рожденного заново.

Не забывай об этом. Дэвид, когда ты встретишь своих змей, которых очень много на задворках Нью-Йорка.

Глава  6

Я ехал в Нью-Йорк совершенно новым человеком. Я уже не был тем, кто приехал только для того, чтобы помочь семерым ребятам, обвиняемым в убийстве. "Но если я должен делать что-то другое, я бы хотел иметь полное представление о том, что мне предстоит делать", — сказал я себе.

Где-то в глубине моего разума имелось некое видение, будто полузабытый сон. Я знал только, что оно имело отношение к помощи, которую я должен оказать ребятам, таким же, как Луис и его друзья.

Пока же я не хотел упускать ни единого шанса найти контакт с компанией Луиса. Приговор уже был вынесен. Четырем — тюремное заключение, включая самого Луиса, троих отпустили. Из этих троих одного отправили в психиатрическую больницу, второго родители должны были увезти из города, третий возвращался домой. Я решил встретиться с ним.

Когда я пришел по адресу на 125 улицу, я увидел на двери новое имя. Тем не менее, я постучал и не удивился, когда дверь открыла мать того мальчика. Она помнила меня с тех пор, как я был у них прошлый раз, и, казалось, была рада видеть меня.

— Входите, — сказала она, — как видите, нам пришлось сменить фамилию на двери. Нам нет покоя, однажды на стене написали: "Вышлите своего сына из города или убейте его"

В гостиной их четырехкомнатной квартиры на кресле, на диване, на столе — всюду лежали груды газет, в которых были напечатаны заметки о суде.

— Вы просто не представляете, преподобный Уилкерсон, что значит каждый день открывать газеты и видеть фото своего сына в зале суда. Все эти газеты нам принесли соседи. Мужу приносили такие газеты ещё и на работу.

Мы пошли на кухню, в которой вкусно пахло жареным, и там обсудили планы на будущее.

— Вы сделаете попытку остаться здесь?

— Мы хотели бы уехать, но не можем из-за работы мужа.

— Но здесь вашему сыну грозит опасность.

—Да.

— Не хотели бы вы отправить его к нам в Пенсильванию? Ему там будут очень рады.

— Нет, — ответила женщина, переворачивая жаркое, — когда мой сын вернется из суда, мы наверняка отошлем его отсюда. Но только с кем-то из своих. Никто не увидит его больше, как будто он никогда здесь и не жил.

Через полчаса, выходя из дома, я увидел ту надпись, о которой мне говорила мать подростка, начертанную желтым мелом на стене дома. Кто-то старался стереть ее, но все же можно было разобрать: "... или убейте его".

Таким образом, мне опять не удалось встретиться и с этим мальчиком из компании Луиса. Вероятно мне следовало признать, что в этих закрытых дверях всё же есть какой-то смысл. Возможно, этот смысл был в появившейся мечте, преследовавшей меня. Каким бы неподготовленным я ни был, я настроился встретить на этих улицах то, что можно было бы назвать

судьбой.

— Господи, — сказал я, покидая 125 улицу и направляясь к своей машине, — если Ты посылаешь меня сюда, то научи меня, как действовать.

Это было началом моих четырехмесячных скитаний по улицам Нью-Йорка. На протяжении марта, апреля, мая и июня 1958 года я приезжал в город каждую неделю в свой выходной. Я вставал рано утром, приезжал в Нью-Йорк и до ночи бродил по улицам города, возвращаясь домой рано утром следующего дня.

Я тратил время не напрасно. Меня не покидало чувство, что мне поставлена цель свыше, хотя всё это не становилось менее таинственным. Я не мог поступать по-другому. Каждую неделю я вновь и вновь возвращался в город, старался быть открытым, всё время ожидая ответа.

Я хорошо помню первый вечер моих четырехмесячных скитаний. Мария сказала мне тогда, что одним из самых жестоких районов Нью-Йорка является Бердфорд Стувезан, Бруклин.

— Пастор, — сказала она, — если вы хотите увидеть Нью-Йорк с самой его худшей стороны, поезжайте по Бруклинскому мосту и раскройте пошире глаза.

Хотел ли я на самом деле увидеть Нью-Йорк с самой худшей стороны? Я не был в этом уверен. Но, все-таки, семеро участников дела Фермера родились в этом логове. И если я хочу расширить свои горизонты, как сказал мой дед, может мне сначала опустить глаза?

Итак, я проехал по Бродвею, миновал Тайме Сквер и Мартиник, где мы останавливались с Майлзом, и далее к Бруклинскому мосту. На другой стороне я получил точные указания как ехать от полицейского. Итак, я впервые ехал в то место, где, как полагают, убийц на квадратный фут больше, чем где бы то ни было на земле. Тогда, робко двигаясь по улицам, я еще не знал, что спустя некоторое время эти места будут так же знакомы мне, как родные улицы Филипсбурга.

Когда-то Бедфорд Стувезант населяли семьи среднего класса, которые жили в аккуратных домиках с садиками. Теперь это — негритянское и пуэрториканское гетто. Я въехал в этот район холодным мартовским вечером, и мне пришлось долго ездить, прежде, чем я смог найти свободную стоянку для машины. Здесь улицы практически не очищались от снега и большинство машин будто примерзли к бордюрам. Пешком ходить было рискованно, в слякоти по щиколотку и по скользким кучам отбросов. Я бродил в одиночестве по улицам, всматриваясь и вслушиваясь в ту жизнь, о существовании которой просто не подозревал, находясь в безопасности своих гор.

На обледенелой мостовой лежал пьяный. Когда я остановился, чтобы помочь ему, он обругал меня. Я сказал о нем полицейскому. Он пожал плечами и сказал, что разберется. Отойдя немного, я обернулся и увидел, что полицейский по-прежнему стоял на месте, помахивая дубинкой.

У открытой двери стояли две девушки.

— Сюда, сюда! — крикнули они мне. — Ты ищешь компанию?

Напротив, через дорогу, группа подростков столпилась у кондитерского магазина. На них были кожаные куртки с любопытным знаком сзади. Я хотел поговорить с ними, но не решался. Будут ли они слушать меня, или станут смеяться надо мной?

В конце концов, я не подошел к ним этим вечером. Я прошелся еще немного мимо баров, переполненных мусорных баков, мимо церквей и полицейских участков, мимо полуразрушенного дома с разбитыми окнами и дощечкой с надписью "По газонам не ходить", торчащей из грязного снега.

Возвращаясь к машине, я услышал три коротких выстрела. Потом я подумал, что, наверное, ошибся, потому что все люди на улице были спокойны. Но через минуту мимо меня пронеслась полицейская машина, завывая сиреной и мигая красными огнями. Только шесть человек остановились посмотреть, как полицейские выносили из дома мужчину с повисшей плетью рукой, из которой капала кровь. У него было прострелено плечо. Чтобы собрать толпу в Бедфорд-Стувезан нужно было нечто большее, чем выстрел в плечо.

Я вернулся в машину, повесил на окно старую рубашку, уединившись таким образом, укрылся ковриком и уснул.

Сейчас бы я так не поступил. Теперь-то я знаю наверняка, что мне нечего было бояться взрослых или подростков. Вся опасность была в малышах. Эти восьми-, девяти-, десятилетние дети по-настоящему опасны, потому что они совершают насилие ради насилия. У них есть ножи и пистолеты, оружие их старших товарищей, и они думают, что действуют, как мужчины, пуская его в ход. Если бы мне сегодня пришлось ночевать на улице, я боялся бы именно таких малышей.