Дневники св. Николая Японского. Том Ι - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич - Страница 73

10 апреля 1880. Четверг

6–й недели Великого Поста. В Москве

Утром Мария Ниловна Хирина принесла 32 иконы и иконки, принадлежавшие умершей куме ее, после которой муж Марии Ниловны оставлен душеприказчиком. Из икон одна — риза филигранной работы, другая — маленькая с алмазным украшеньицем, еще — некоторые в серебряных ризах — очень порядочные и годные для церкви; только во всех живопись нужно подправить. Мадам Хирина пыталась говорить о каких–то своих грешных мыслях, чтобы получить духовный совет, да не высказалась, откровенности не хватило; денег еще пожертвовала на Миссию 28 рублей и взяла мой адрес в Японии, чтобы, если случится, и туда прислать. — При ней же приехала и мадам Каткова, жена редактора Михаила Никифоровича, сказать, что сегодня не нужно к ней на обед, так как Михаил Никифорович очень занят и не может воспользоваться во время обеда беседой со мной, что ему хотелось бы; приглашала вместо сегодня в воскресенье, но так как в воскресенье я должен обедать у княгини Черкасской, то отказался, и приглашение отложено до какого–нибудь дня на Пасхе. Мадам Каткова советовала мне написать небольшую рекламу в «Московские Ведомости» о том, что я приехал сюда для сбора и столько–то нужно собрать; почти продиктовала, что нужно писать, — бойкая такая, стоит мужа! — Сходил в лавку купить чернил, марок и прочее. «Сколько численник?» — «2 рубля 50 копеек». — «У, как дорого!» (карапузы, от земли не видно). — Пришел А. И. Малиновский; поболтали, вспоминая Хакодате. Принесли письмо от княжны Варвары Николаевны Репниной; сегодня вечером в восемь часов графиня А. Е. [Анна Егоровна] Толстая приглашает к себе поговорить о нуждах Миссии; отказался, так как, к сожалению, обещал быть у графа Бобринского, где едва будет такая польза для Миссии, какая ожидается от графини Толстой. — В первом часу приехал Николай Мартиньянович Борисовский; уже седой, весьма прост; говорил, что занят очень много, извинялся, что к о. Владимиру не пишет, не отвечает, по недосужеству, советовал, к кому обратиться с просьбою на храм, — к П. П. Боткину, Корзинкиным и прочим, но просил его имени не упоминать как рекомендовавшего; взглянув на план храма, прямо сказал, что «на 1500 человек этот храм за 60 тысяч рублей не построите, больше нужно»; при прощанье сказал: «Еще увидимся», значит, после пожертвует. В передней сострил: «Не беспокойтесь, я ничего не возьму здесь». — Когда он уходил, сказали о мадам Соловьевой, вдове Сергея Михайловича Соловьева — историка. Она привезла в подарок Миссии экземпляр Русской Истории своего мужа, в корзинке из лубка; немножко поплакала о муже, рассказывала о его болезни, о том, как все, касавшееся России, его волновало, бывало, «газету читая, дрожит». — Говорила о сыне — Владимире Сергеевиче Соловьеве. философе, о его детстве, как был серьезен, как все лошадь чистил и подгонял (деревянную). Говорила, что диспут в воскресенье продолжался с одного часу до пяти, что возражали очень много, и какой–то нигилист, возражая, от злобы был сам не свой; Владимир Сергеевич устал очень, но диспут выдержал блистательно. Его сестры ездили из Москвы, чтобы быть на диспуте. У Сергея Михайловича Соловьева осталось семь человек детей: три сына и четыре дочери. Мадам Соловьева очень добрая и умная, кажется. Уходя, предложила маленькое денежное пожертвование; оказалось, сто рублей. Когда Владимир Сергеевич приедет из Петербурга, обещалась адресовать его ко мне, а меня просила поговорить с ним о необходимости частого приобщения Святых Таин. — Только что хотел в город, приехал о. Иоиль с известиями, у кого рекомендовал меня; обещающее есть кое–что; существенного пока нет. О. Иоиль желает быть сотрудником Миссии и иметь книгу для сбора на Миссию; предмет довольно щекотливый; я еще не знаком с ним достаточно. Пообедали с ним вместе (Преосвященного Алексия дома не было) и поехали к о. Гавриилу, чтобы взять у него копии рапорта; дома не застали и, взявши что нужно, направились — о. Иоиль к себе, я — к Александре Николаевне Бахметевой. Она заготовила книг своих для Миссии, а я ей свез копию рапорта и указал, кому из семинаристов надписать книги. Она хотела было надписать и картинки, но я отсоветовал, для учеников Семинарии это мало ценно, а нужно что–либо посерьезнее. — Взял две карточки ее — одну для Семинарии, другую для себя. В первый раз видел ее мужа; какой красавец он был в молодости! — К пяти часам — к Малиновскому, согласно его приглашенью; обед, за которым мадам Арсеньева (Наталья Юрьевна, рожденная княжна Долгорукая) и рассказ о Семинарии, что семинаристы совсем не так грубы, искусства в Семинарии довольно развиты, преподавание серьезней, чем в гимназиях; ее сын (племянник Дмитрия Сергеевича Арсеньева, воспитателя Великих Князей; она за его братом), теперь в Семинарии и не нахвалится Семинарией. Супруга Малиновского очень приветлива. После обеда, наверху показывали прибор, посредством которого лечатся сгущенным воздухом от болезни груди. У Малиновского в кабинете; рассказ о Кондоурове, желающем ехать в Японию служить в Миссии. Слезы на глазах у Малиновского: «Счастлив и теперь совсем верующий». — Внизу — свидание с пришедшим Кондоуровым и порыв его— «возьмите». — В восемь часов — к графу Бобринскому. Дом этот — родственный с графами Шереметевыми; и здесь показали приготовленное епископское облачение из придворного платья графини Шереметевой, справленного лет сорок назад, она была при Александре Федоровне. Облачение — малинового бархата с превосходным шитьем. Его отошлют отсюда в Петербург к графине Шереметевой, от которой и будет передано мне. — Много расспрашивали про Японию; одна дама, сидевшая направо, в досаду приводила внезапными пустыми вопросами во время рассказа. Чай. — Старый знакомый графа Шереметева, которого десять лет назад видел в доме Гавриила Ивановича Вениаминова. Граф Владимир Иванович Мусин–Пушкин, налево у стены, славная личность, по–видимому (первый раз видел его у Преосвященного Амбросия, хлопотавшим о священнике). Под конец вечера пришел и сам граф Бобринский, по–видимому, очень занятый; тоже с интересом расспрашивал об Японии. — Оставил там копию рапорта и подписную книжку, спрошенную хозяйкой (кажется, она — Катерина Сергеевна Шереметева). — Граф Бобринский и Шереметев проводили любезно до низу лестницы, а дамы, прежде того, до выхода из комнат. — Дома застал письмо от Слуцкого, просящегося в Японию, со стихами, что все читал, и заснул.

11 апреля 1880. Пятница

6–й недели Великого Поста. В Москве

Утром мадам Бенкендорф привезла выпрошенные ею из какой–то Церкви облачения, из коих воздухи — хороши, а ризы — не годны по ветхости и бедности, но что станешь делать с «усердием»? Взял и поблагодарил. То же и с иконами, из коих одну, впрочем, пришлось вернуть, потому что окончательно лика не видно, а между тем, говорит, что раскольники за нее Бог знает что дадут, — «так пусть же дадут»; «а вы–то сами продайте, Владыко»; — «ну, уж, увольте». — Д. Д. Кондоуров, вдовец, отец четырех детей, заводчик; располагал на место секретаря при архиерее; отказался от мысли ехать в Японию, когда я дал понятие о службе там и о том, что секретари там если и нужны, то японские. Лишь только что, так сейчас и паразитство ладится завестись! Не хочет подумать человек, что он с разбитой душой (до сумасшествия, как сам говорит) и на место секретаря–то не годен. Из сострадания ему повреди служебное место помещением на нем струпа! — Сакелларий Успенского собора был условиться насчет службы послезавтра. — Андрей Савельевич Шустрый забегал напомнить, что вечером в семь часов к Ленивому. — В одиннадцать часов отправился к адмиралу Ивану Семеновичу Унковскому, согласно записке Ивана Сергеевича Аксакова. В первый раз видел этого человека, так известного в Японии, особенно в Нагасаки. Видно, что любит Японию и что добряк; лицо — простое, приветливое, большая лысина; здесь же был его брат, генерал, по–видимому, и жена — молодая и красивая; рассказывал, как японцы сделали ему модель судна, где и царапины на машине и прочее. Обещался поговорить с его родственницей — Марьей Сергеевной Мухановой — о помощи Миссии. — К Катерине Федоровне Тютчевой поблагодарить ее за сто рублей, полученные чрез Ивана Сергеевича Аксакова, дома не застал, была где–то в обедне. — К графине А. Е. [Анне Егоровне] Толстой — в Церковь. Отстоял преждеосвященную обедню. Служил иеромонах, пели певчие хора содержателя Лебедева — человека четыре. После обедни — к графине. Там же были — княжна Репнина, Наталья Юрьевна Арсеньева (вчера рассказывавшая о столкновении графини с старым графом Орловым где–то в Церкви, причем граф принял ее за салопницу, «посторонись, старуха», за что потом графиня грубо приняла его), князь Алексей Николаевич Шаховский (больной) и немало других. Графиня хорошо приняла; очень уж она стара; парик на голове напоминает крылья летучей мыши, и зачем делают такие? Расспрашивала кое–что про Миссию; обещалась потом пожертвовать. В половине четвертого — к Ивану Ивановичу Мусину–Пушкину. Его жена Варвара Дмитриевна приготовила книг для Миссии. Угостили чаем; принимали с трогательным радушием (чуть что нужно — чай или сухарь — Иван Иванович сам отправлялся и звал слугу с подносом…), так что я обещался непременно еще быть у них. — В пять часов был у князя Н. П. [Николая Петровича] Мещерского, согласно обещанию, только немного опоздал. Князь и княгиня (Марья Алек. [Александровна]) приняли очаровательно ласково. Обед был превосходный; меня усадили на первом месте — в челе стола; но есть пришлось мало, ибо нужно было говорить. После обеда пришли и Екатерина Федоровна Тютчева. Детки княгини пакетик дали, в котором после оказалось десять рублей на Миссию. К сожаленью, скоро нужно было уходить, ибо в семь часов обещано к Ленивому; прощаясь, дал обещание отслужить в домовой Церкви князя Мещерского на Пасхе, в среду, 23 апреля. Андрей Савельевич Шустрый дожидался меня у кареты, и с ним вместе отправились к А. Н. [Андрею Николаевичу] Ленивому. Он и его жена так просты, а дети так милы, что тотчас же можно было быть с ними, как дома; я болтал безыскусственно про Японию, за чаем смешил ребятишек и играл с ними. А. Ник. высказал свое желание устроить небольшую Церковь в Японии, я предложил ему вместо того устроить несколько иконостасов, то есть прислать несколько комплектов икон, а стены–де японцы построят сами. Он тотчас же согласился. При выборе икон я сказал — «греческого стиля», но оказалось, что настоящего греческого письма и нет — старое неблаголепие, с неестественными лицами; тот же греческий тип, который я разумел — фряжское [41] письмо; Ленивов, как бывший раскольник, тонко разумеет все эти разности; и у него на божницах все — греческого письма; в Японию же мы положили сделать благолепнее, для чего он предоставил мне найти в Церквах образцы, с которых и будут списаны иконы для Японии, на цинке (о котором дал совет Шустрый, сидевший в соседнем кабинете и оттуда слушавший наш разговор). На прощанье А. Ник. пожертвовал несколько и на храм, хотя главное его дело другое; взяли пакетик тощий; жена что–то стала шептать ему; взяли пакетик обратно и принесли вместе с женою другой, оказалось, тысяча рублей. Видимо, Бог растворяет души любовью к жертве! — На обратном пути Шустрый был в радости по поводу удачи поездки и проговорил всю дорогу, мне же чувствовалась усталость.