Батальон смерти - Родин Игорь П. - Страница 34

– Но куда же вы отсюда поедете? – спросил он.

– Не знаю. Наверно, поеду домой. Мой отец стар, мать больна, и они так бедны, что им впору просить милостыню.

Родзянко похлопал меня по плечу.

– А не хотите ли заехать ко мне в Петроград, геройчик? Я подумаю, что можно сделать для вас.

Я с радостью приняла приглашение и сказала ребятам, что скоро уезжаю. Мне выдали новое обмундирование, а командир пожаловал сто рублей. Быстро распространилась весть о том, что Яшка уезжает, и около тысячи солдат, многим из которых я спасла жизнь в бою, написали в мою честь благодарственное письмо.

Там была тысяча подписей! – и все имена дорогих мне парней, связанных со мной узами огня и крови. На длинном рулоне бумаги значились все бои и сражения, в которых мы участвовали, все эпизоды, связанные со спасением людей и самопожертвованием. Сердце прыгало от восторга, и глаза наполнялись слезами, но в глубине души затаились боль и тоска.

Стоял светлый май, а на сердце у меня – осенняя грусть. Да и на сердце у матери-России тоже была осень. Ослепительно сияло солнце. Поля и леса буйно цвели всеми красками весны. В окопах царил мир, спокойно было на ничейной земле. Моя страна все еще переживала радостное возбуждение от вновь обретенной свободы. Этому младенцу, выстраданному поколениями в муках и борьбе, едва исполнилось два месяца. Он появился на свет с первыми теплыми ветрами, и какими же глубоко затаенными оказались в нас силы, которые он пробудил, сколь заманчивы были его посулы! Мой народ все еще находился во власти чудесных иллюзий, возникших в те первые дни. Казалось, наступившая весна будет длиться вечно.

А мое сердце изнывало от тоски. Вся радость погасла. Мне чудилось завывание осенних ветров. Я шестым чувством ощущала неминуемую трагедию, надвигавшуюся на нас, и сердце мое скорбело о матушке-России.

Полк был построен в шеренгу, чтобы я могла попрощаться со всеми. Я обратилась с такими словами:

– Вы знаете, как я вас люблю, как вы мне дороги. Кто вытаскивал вас ранеными с поля боя? Яшка. Кто перевязывал ваши раны под огнем? Яшка. Кто переживал вместе с вами все опасности и делил все невзгоды? Яшка. Баба Яшка. Я сносила ваши оскорбления и радовалась добрым словам. Знала, как принимать от вас и то и другое, потому что понимала ваши души. Вместе с вами я могла бы выдержать все, что угодно. Но того, что творится сейчас, выносить больше не могу. Я не в силах спокойно смотреть на братание с неприятелем. Мне надоели эти бесконечные митинги и нескончаемый поток ораторов с их пустыми речами. Пора действовать, время болтовни прошло – иначе будет слишком поздно. Наша страна погибает, и свобода вместе с нею… Но я люблю вас и хочу остаться вашим другом…

Тут я остановилась. Дальше продолжать не могла. Ребята от души желали мне счастливого пути. Они говорили, что им очень жаль расставаться со мной, но, конечно, мне самой надо было решать, что делать. Они заверяли, что, как и прежде, уважают меня и что, когда бывали дома в отпусках, всегда наказывали своим матерям молиться за меня. Они клялись, что всегда будут готовы положить свою жизнь за меня.

Командир предоставил свою легкую коляску, чтобы довезти меня до железнодорожной станции. В тот день один делегат от нашего полка отправлялся в Петроград, и мы решили ехать вместе. Солдаты пожимали мне руки на прощание, желали счастья и доброго пути. А когда лошади тронули с места, увозя меня от боевых друзей, в сердце моем словно что-то оборвалось, и я почувствовала себя очень одинокой в этом мире…

Глава одиннадцатая. Я формирую Батальон смерти

По пути в Петроград ничего особенного не произошло. Поезд был набит до отказа возвращавшимися с фронта солдатами, которые спорили днями и ночами. Я оказалась втянутой в один такой спор. Темой всех обсуждений был мир, немедленный мир.

– Но как вы добьетесь мира с германцами, – ввязалась я в разговор, – коли они захватили часть России? Сначала мы должны одержать победу, а иначе наша страна пропадет.

– Ах, ты за старый режим! Ты хочешь обратно царя! – угрожающе надвинулись на меня несколько солдат.

Сопровождавший меня делегат посоветовал попридержать язык, если я хочу благополучно добраться до Петрограда. Я последовала его совету. Он расстался со мной на вокзале, как только мы прибыли в столицу во второй половине дня. Я не знала, куда деться: никогда раньше не была в Петрограде. С адресом Родзянко я ходила туда-сюда, спрашивая, как его найти. Наконец мне посоветовали сесть на какой-то трамвай.

Примерно к пяти часам вечера я подошла к большому дому. На мгновение у меня пропала вся смелость.

«А что, если он забыл меня? Или, может быть, его нет дома и никто обо мне ничего не знает?»

Я хотела уже уйти, но куда идти? Я никого не знала в этом городе. Набравшись храбрости, позвонила и с трепетом стала ждать, когда откроется дверь. Вышла служанка, и я назвала себя, добавив, что только что приехала с фронта, чтобы встретиться с Родзянко. Меня проводили к лифту – нечто для меня совершенно новое. Наверху уже ждал секретарь председателя Думы. Он тепло приветствовал меня, сказал, что предупрежден о моем приезде, и предложил чувствовать себя как дома.

Немного погодя вышел Родзянко и, увидев меня, радостно воскликнул:

– Мой геройчик! Я рад, что вы приехали, – и поцеловал в щеку. А потом представил своей жене как «геройчика», указывая на мои военные награды. Она была очень сердечна и щедра на похвалы.

– Вы приехали как раз к обеду, – сказала она и провела в свою ванную комнату, предложив помыться после дороги. Такой теплый прием несколько ободрил меня.

За столом разговор зашел о положении дел на фронте. Когда попросили рассказать о последних событиях, я, насколько помню, заявила следующее:

– В армии усиливается агитация за то, чтобы солдаты оставляли окопы и расходились по домам. Если не будет объявлено о наступлении, все кончено. Солдаты уйдут. Крайне необходимо также немедленно вернуть на передовую войска, разбросанные в тылу.

Родзянко отвечал примерно так:

– Многие подразделения в тылу получили приказ вернуться на фронт. Однако подчинились не все. Под влиянием большевистской пропаганды в некоторых частях начались демонстрации протеста.

Тогда я в первый раз услышала о большевиках. Шел май 1917 года.

– А кто они такие? – спросила я.

– Это группа, которой руководит некто Ленин, только что возвратившийся из-за границы через Германию, а также Троцкий, Коллонтай и другие политические эмигранты. Они участвуют в митингах, организуемых Советом у Таврического дворца, где заседает Дума, подстрекают к классовой борьбе и призывают к немедленному заключению мира.

Меня спросили также о том, как относятся солдаты к Керенскому, и сообщили, что он только что выехал на фронт.

– Керенский очень популярен. По сути, он самый популярный человек на фронте, – ответила я. – Солдаты ради него на все готовы.

Тут Родзянко рассказал одну историю, которая всех нас позабавила. В Зимнем дворце был старый швейцар, служивший при многих царских министрах. А Керенский, оказывается, взял в привычку здороваться с каждым за руку. И вот всякий раз при входе в свою канцелярию он пожимал руку этому старику швейцару и скоро стал посмешищем для слуг.

– Ну что это за министр, – жаловался старый лакей в разговоре со своим коллегой, – если он со мной здоровается за руку?

После обеда Родзянко повез меня в Таврический дворец, где представил группе солдатских депутатов, участников проходившего там заседания. Меня приветствовали аплодисментами и усадили на почетное место. Ораторы рассказывали об обстановке на разных участках фронта, и их наблюдения точно сходились с моими. Дисциплина исчезла, братание усиливалось, агитация за то, чтобы оставить окопы, набирала размах. Выступавшие доказывали, что нужно быстрее что-то предпринимать. Что можно сделать, чтобы сохранить у солдат боеспособность, пока не будет отдан приказ о наступлении? Это было главной проблемой.