Батальон смерти - Родин Игорь П. - Страница 18

И я нашла достаточно силы в себе, чтобы ответить «да!» на все эти вопросы. Я подавила таившееся в глубине души страстное желание вернуться к Яше и приняла роковое решение: пойду на войну и буду сражаться до последнего вздоха или, если Господь сохранит меня, до наступления мира. Я буду защищать Родину и помогать на поле боя тем несчастным, кто уже пожертвовал собой ради нее.

Шел ноябрь 1914 года. Укрепившись в своем решении, я твердым шагом направилась к штабу 25-го резервного батальона, расквартированного в Томске. Когда я вошла туда, дежурный спросил, что мне надо.

– Видеть командира, – ответила я.

– По какому делу? – спросил он.

– Хочу поступить на военную службу, – сказала я.

Дежурный рассматривал меня несколько секунд, а потом громко рассмеялся и позвал других военных.

– Поглядите-ка, вот баба хочет поступить на военную службу! – со смехом объявил он, показывая на меня пальцем. Раздался всеобщий хохот.

– Ха-ха-ха! – галдели они хором, забыв о своей работе.

Когда веселье немного улеглось, я повторила просьбу пропустить меня к командиру, и тогда в комнату вошел его адъютант. Должно быть, ему сообщили, что какая-то женщина пришла вербоваться в солдаты, поэтому он шутливо обратился ко мне:

– Что желаете?

– Хочу поступить на военную службу, ваше благородие, – ответила я.

– Хотите в солдаты? Но вы женщина… баба, – засмеялся он. – Устав не разрешает призывать в армию женщин. Это противозаконно!

Но я настаивала, что хочу воевать, и просила пропустить меня к командиру. Адъютант доложил обо мне, и тот приказал привести меня к нему.

Слыша позади себя веселый смех адъютанта, я краснела и чувствовала себя весьма неловко, когда предстала перед командиром. Он резко осадил адъютанта и спросил, чем может быть полезен. Я ответила, что хочу вступить в армию и сражаться за свою страну.

– Иметь такое желание очень благородно с вашей стороны. Но женщинам не разрешается служить в армии, – сказал он. – Они слишком слабы физически. Ну что, к примеру, вы сможете делать на передовой линии? Женщины не созданы для войны.

– Ваше благородие, – не унималась я, – Бог дал мне силы, и я могу защищать свою страну так же хорошо, как и любой мужчина. Прежде чем прийти сюда, я спрашивала себя, смогу ли вынести все тяготы солдатской жизни, и пришла к выводу, что смогу. Вы можете зачислить меня в свой полк?

– Голубушка, – ласково объявил мне командир, – ну как я могу помочь вам? Это нарушение закона. У меня нет таких полномочий зачислить в строй женщину. Не смогу, даже если бы и захотел. Вам нужно обратиться в службу тыла, завербоваться в Красный Крест в качестве сестры милосердия или в какую-нибудь другую вспомогательную службу.

Я отвергла это предложение. Я так много слышала разных рассказов о поведении женщин в тыловых службах, что стала презирать их. Поэтому я снова заявила о своем решении идти на фронт рядовым солдатом. Мое упорство сильно подействовало на командира, и он взялся помочь мне. Он предложил, чтобы я послала телеграмму царю, сообщив в ней о своем желании защищать страну, о своих патриотических чувствах. И тогда, возможно, царь даст мне особое разрешение о зачислении на военную службу солдатом.

Командир пообещал лично составить такую телеграмму, снабдить ее своей рекомендацией и отправить через свою службу. Однако он посоветовал еще раз крепко подумать о тех трудностях, с которыми мне придется столкнуться в армии, о возможном отношении ко мне солдат и о том, что я всегда и везде буду объектом для насмешек. Но я своего решения не переменила. Телеграмму послали за мой счет, и обошлась она мне в восемь рублей, которые я заняла у матери.

Когда я открыла перед родными цель своего визита к командиру 25-го батальона, они залились слезами. Мама кричала, что ее Маня, должно быть, сошла с ума, что это неслыханное, невообразимое дело. Где это видано, чтобы баба шла на войну? Да уж лучше она заживо себя схоронит, чем отпустит меня в солдаты. Отец ее поддержал. Они говорили, что я сейчас их единственная опора и надежда. Теперь им придется умирать с голоду или идти побираться. И весь дом наполнился рыданиями и стенаниями, в которые включились также обе младших сестры и кое-кто из соседей.

Сердце мое буквально разрывалось на части. Предстоявший выбор был, конечно, жестоким и болезненным для родных и для меня, но это был выбор между моей матерью и моей Родиной. Ведь у меня ушло столько душевных сил, чтобы закалить сердце для этой новой жизни, а теперь, когда я была уже сравнительно близко к цели, моя долго страдавшая мать призывала отказаться ради нее от этой поглотившей меня идеи. Я понимала, что должна принять решение очень быстро, и, собрав всю волю и призвав на помощь Господа, решила, что зов страны для меня сильнее зова матери.

Некоторое время спустя к нам в дом пришел солдат.

– Мария Бочкарева здесь проживает? – спросил он.

Он пришел из штаба с известием, что от царя получена телеграмма, в которой командиру батальона разрешалось зачислить меня в строй как солдата. И теперь командир хотел меня видеть.

Мама не ожидала такого ответа. Она вскипела от гнева, ругала царя изо всей силы, хотя всегда раньше почитала его, называя батюшкой.

– Ну что же это за царь, – кричала она, – если он посылает женщин на войну! Он, должно быть, совсем спятил! Ну кто и когда слыхал, чтобы какой-то царь призывал в армию баб? Разве у него мало мужиков? Помилуй Господи, да им несть числа в России-матушке!

Она сорвала со стены портрет царя, перед которым каждое утро крестилась, и изорвала его в клочки, растоптала их ногами, кляня и предавая все анафеме. Никогда больше она не станет молиться за него, объявила она. Ни за что, никогда!

Весть, принесенная солдатом, возымела на меня совсем другое действие: душа моя ликовала. Надев праздничный наряд, я пошла на встречу с командиром. В штабе, казалось, уже все знали о царской телеграмме, и меня везде встречали с улыбкой. Командир поздравил меня и торжественно зачитал текст телеграммы, объяснив, что августейший император оказал мне высочайшую милость и что я обязана быть достойной ее. Я была так рада, так счастлива, так полна восторга. Это был самый счастливый момент в моей жизни.

Командир вызвал своего ординарца и распорядился выдать мне солдатскую форму. Я получила два комплекта нижнего белья из грубого полотна, две пары обмоток, шайку для стирки, пару сапог, пару штанов, ремень, гимнастерку, пару погон, папаху с эмблемой, два подсумка для патронов и винтовку. Волосы мои остригли машинкой.

Когда я появилась в военной форме как рядовой солдат 4-й роты 5-го полка, раздался взрыв хохота. Я была смущена и чувствовала неловкость оттого, что просто не могла узнать себя. Новость о женщине-новобранце распространилась в казармах еще до моего прибытия. А когда я появилась там, веселью и смеху не было конца. Молодые новобранцы, окружив со всех сторон, с недоверием рассматривали меня, а иные не могли удовлетвориться только разглядыванием: уж таким редким дивом была я для них. Они хотели убедиться, что глаза не обманывают их, и начали щипать меня, толкать и задевать плечом.

– Да идите вы, вовсе никакая это не баба, – заметил один из них.

– Да нет же, баба, – сказал другой, ущипнув меня.

– Она шарахнется от первой же германской пули, как черт от ладана, – пошутил третий, вызвав этим взрыв смеха.

– Мы ей тут поддадим такого жару, что она убежит, еще не доехав до фронта, – пригрозил мне четвертый.

В этот момент подошел командир роты, и хлопцы разбежались. Мне разрешили сходить домой и отнести вещи, прежде чем окончательно обосноваться в казарме. Командир приказал также научить меня отдавать честь. По дороге домой я таким манером салютовала каждому человеку в военной форме. Открыв дверь квартиры, я остановилась на пороге. Мама меня не узнала.

– Мария Леонтьевна Бочкарева дома? – спросила я резким тоном, по-военному.

Мама приняла меня за посыльного из штаба и ответила: