Кодекс - Престон Дуглас - Страница 67

Он вставил в него цилиндр. Тот вошел в дырочку на четырнадцать дюймов, а четыре осталось снаружи. Вернон подобрал с земли гладкий, тяжелый камень и подал Филиппу.

— Прошу. Честь открытия принадлежит тебе. Стукни по концу.

Филипп принял камень.

— Почему ты считаешь, что это получится?

— Дикая догадка и не более.

Филипп взвесил на ладони камень, собрался и с силой ударил по выступающей части цилиндра. Что-то щелкнуло, дерево целиком ушло в отверстие, затем наступила тишина.

Ничего не произошло. Филипп поковырял пальцем срез цилиндра. Он надежно застрял в дырочке.

— Черт! — потерял терпение Филипп и кинулся с кулаками на дверь: — Открывайся, зараза!

Раздался скрежет, пол под ногами завибрировал, и каменная дверь начала сдвигаться в сторону. Появилась темная щель, которая по мере того как каменные блоки катились на роликах по пазам, стала расширяться. Послышался новый щелчок, и дверь замерла.

Вход в гробницу был свободен.

Братья вглядывались в разверзшийся перед ними черный прямоугольник. Солнце только что выглянуло из-за вершин и, хотя успело вызолотить камни, светило под слишком острым углом, поэтому его лучи не проникали во мрак пещеры. Братья замерли, страшась заговорить и позвать отца. Из образовавшегося отверстия потянуло тлетворным запахом разложения — духом смерти.

67

Марк Хаузер ждал, наслаждаясь приятными лучами утреннего солнца и лаская пальцем грубоватый спусковой крючок автомата «стейр». Он знал оружие не хуже собственного тела и без него чувствовал себя не в своей тарелке. Металлический ствол согрелся от постоянного прикосновения, а годами отполированный его ладонями пластиковый приклад был гладким, словно женское бедро.

Хаузер удобно устроился в выемке скалы у спускавшейся вниз тропы. Со своего наблюдательного поста он не видел Бродбентов, но знал, что они внизу и будут возвращаться тем же путем, каким пришли. Наивные люди поступили именно так, как он рассчитывал. Привели его к гробнице Макса. И не к одной, а к целому некрополю. Хаузер подумал, что наконец достиг своей цели. Но на это потребовалось слишком много времени.

Бродбенты сослужили службу. Теперь спешить было некуда. Солнце только что встало — пусть как следует расслабятся, успокоятся, почувствуют себя в безопасности. А он тем временем продумает операцию до конца. Служба во Вьетнаме научила его терпению. Именно так вьетконговцы выиграли войну: у них оказалось больше терпения.

Хаузер обвел восхищенными глазами окрестности. Некрополь был огромен — тысячи захоронений и в каждом погребальные предметы. Вот оно — усыпанное спелыми плодами дерево, только срывай. Не говоря уже о бесценных древностях, обелисках, статуях, барельефах и других сокровищах Белого города. И сверх всего принадлежавшая Максу коллекция произведений искусства стоимостью полмиллиарда долларов. Он привезет кодекс и еще несколько небольших вещей, а на вырученные деньги вернется за всем остальным. Непременно вернется. На Белом городе можно заработать миллиарды. Миллиарды!

Хаузер нащупал в вещмешке пенал с сигарой и с сожалением оставил на месте. Не хватало только, чтобы Бродбенты почувствовали запах табака.

Приходилось идти на жертвы.

68

Четверо братьев словно приросли к земле и не сводили глаз с прямоугольного провала в темноту. Они не могли ни двинуться с места, ни заговорить. Бежали секунды, складывались в минуты, а из пещеры по-прежнему тянуло гнилостной затхлостью. Ни один не решался войти.

И вдруг из глубины раздалось покашливание, а затем шарканье ног.

Братья застыли, будто парализованные, и молча ждали.

Снова шарканье ног. И тут Том понял: отец жив! Он идет к ним из гробницы. Но, как и остальные, Том все еще был не в силах пошевелиться. Когда напряжение стало невыносимым, в черном прямоугольнике постепенно материализовалось лицо. Еще один шаркающий шаг — смутно проявилась фигура. Мгновение — и она обрела четкие очертания.

Человек был страшнее трупа. Он остановился перед ними и заморгал. Он был абсолютно гол, грязен и совершенно иссох, согнулся в три погибели, ничем не отличался от мертвеца и распространял вокруг себя дух смерти.

Максвелл Бродбент собственной персоной.

Секунды продолжали свой бег, а братья так и стояли, словно лишились дара речи.

Бродбент смотрел на них. У него сильно дергалось веко. Он зажмурился и снова открыл глаза. Они были пустыми — два провала в черных кратерах исхудавшего лица. Бродбент быстро переводил взгляд с одного сына на другого. А затем шумно вздохнул.

Том, сколько ни пытался, не мог ни двинуться, ни заговорить. А отец тем временем немного распрямился и опять обвел их взглядом, но на этот раз более осмысленным. Кашлянул, губы пошевелились, но он не проронил ни звука. Поднял трясущуюся руку и что-то прохрипел. Братья подались вперед, стараясь разобрать, что он хотел сказать.

Бродбент прокашлялся, издал нечленораздельный звук, сделал шаг вперед, вобрал в легкие воздух и наконец заговорил:

— Где, черт подери, вас так долго носило?

Слова прозвучали громом, отразились от каменных стен, и их эхо понеслось за пределы пещеры. Наваждение пропало: это в самом деле был их старый отец. Братья бросились вперед и обняли старика. Он, поворачиваясь к каждому по очереди, ответил жарким объятием, и его руки оказались на удивление крепкими.

Прошло несколько долгих минут, и Максвелл Бродбент отстранился. За это время он словно вернул свой прежний рост.

— Господи, — бормотал он, утирая лицо, — Боже мой, Боже мой…

Сыновья смотрели на него и не знали, что отвечать. А старик не переставал трясти седой головой.

— Боже праведный! Как я рад, что вы появились. От меня, должно быть, воняет. Взгляните — я все-таки дерьмо! Гол, грязен, отвратителен.

— Ничего подобного, — возразил Филипп. — Вот возьми… — Он стянул с себя рубашку и подал отцу.

— Спасибо, Филипп. — Максвелл надел рубашку и непослушными пальцами пытался застегнуть пуговицы. — Кто тебе стирает? Рубашка просто неприличная. — Он хотел рассмеяться, но только закашлялся.

Когда же Филипп собрался снять и брюки, Максвелл жестом остановил:

— У меня нет желания устраивать стриптиз, раздевая собственных сыновей.

— Отец… — попытался возразить Филипп.

— Меня похоронили голым. Я привык к такому состоянию. Бораби полез в мешок из пальмовых листьев и достал длинный разукрашенный отрезок ткани.

— Надень это.

— Совсем превращаюсь в местного? — Максвелл недоуменно покрутил ткань в руках. — А как его носить?

Бораби помог отцу обмотать ткань вокруг пояса и показал, как завязать пеньковым шнуром с узелками.

Старик молча стоял. Никто не знал, что сказать.

— Слава Богу, ты жив, — наконец проговорил Вернон.

— Поначалу я в этом сам сомневался, — ответил Бродбент. — Очнувшись, я подумай, что умер и оказался в аду.

— Да что ты?.. — хмыкнул Филипп. — Закоренелый атеист и вдруг поверил в ад?

— За последнее время очень многое изменилось, — улыбнулся Максвелл.

— Только не говори, что ты обрел Бога.

Старик тряхнул головой, положил руку Филиппу на плечо и любовно сжал:

— Я так рад тебя видеть, сын. — Он повернулся к Вернону: — И тебя тоже! — По очереди потрепал каждого по щеке. — Том… Бораби… Вам все-таки удалось. Вы меня нашли. Пища и вода были у меня на исходе. Я бы протянул еще день-два, но не более. Вы дали мне новый шанс. Я его не заслужил, но собираюсь воспользоваться. В гробнице я передумал очень о многом…

Максвелл обвел глазами окрашенную в алое россыпь вершин, развернул плечи и вдохнул полной грудью.

— Ты в порядке? — спросил Вернон.

— Если ты о раке, не сомневаюсь, он по-прежнему со мной, но пока не нанес удара. Пара месяцев у меня есть. Я вам не успел сказать: проходимец забрался ко мне в мозги. Но пока все нормально. Я чувствую себя превосходно. — Он обвел глазами горы. — Ну, давайте выбираться отсюда.