Кодекс - Престон Дуглас - Страница 57

— Это в его духе, — усмехнулся Филипп. — Я так и вижу, как старый сукин сын выставлялся на собственных похоронах.

— Ты прав, Филипп. Отец радовался. Он много ел, пил, смеялся и пел. Открывал ящики и показывал священные сокровища белых людей. Всем понравилась Мать Мария с младенцем Иисусом на руках. У белых людей красивые боги.

— Липпи! — закричал Филипп. — Картина в хорошем состоянии? Как она перенесла дорогу?

— Самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видел. Когда я смотрю на нее, то вижу нечто такое, чего раньше не замечал в белом человеке.

— Да-да, одна из лучших работ Липпи. Страшно представить, что ее засунули в сырую гробницу.

— Но Ках обмануть отца. Он обещал в конце праздника дать ему яд, чтобы тот безболезненно умереть. Но вместо этого дал другой, от которого отец заснуть. Кроме Каха, об этом никто не знает.

— Совсем как у Шекспира, — заметил Филипп.

— Спящего отца перенесли в гробницу с сокровищами. Завалили вход и замуровали в могиле. Мы все думали, что он мертв. Один Ках знал, что он не мертв, а только спит. И потом проснется в темной гробнице.

— Подождите, — вступил в разговор Вернон, — я что-то ничего не понимаю.

— А что тут понимать? — повернулся к нему Филипп. — Они похоронили отца заживо.

Все замолчали.

— Не они, — возразил Бораби. — Обмануть Ках. Племя тара ничего не знать.

— Без еды, без воды… — пробормотал Филипп. — Господи, это ужасно…

— Братья, — перебил его индеец, — наш обычай ставить в могилу много еды и много воды, чтобы есть и пить на том свете.

Том почувствовал, как у него по спине поползли мурашки.

— Ты утверждаешь, что отец жив и замурован в гробнице? — Да.

Никто не проронил ни слова. В темноте траурно заухала сова.

— Его давно похоронили?

— Тридцать два дня назад. — Тому сделалось дурно.

— Ужасная вещь, братья, — проговорил Бораби.

— Какого черта Ках это сделал? — спросил Вернон.

— Ках злится, что отец давным-давно ограбить могилу. Ках был тогда мальчиком, сыном вождя. Ограбив могилу, он оскорбил его отца. Это месть Каха.

— А ты не мог помешать?

— Я только потом узнал. Пытался спасти отца. Но вход закрыт огромным камнем. Я не суметь отодвинуть. Ках очень злиться, хотел меня убить. Сказал: я грязный человек — наполовину тара, наполовину белый. Но тут пришел сумасшедший гринго и взял Каха в плен. А я убежал. Я слышал, как гринго говорил о вас, и пошел искать.

— Как ты догадался, что мы тут?

— Слышал разговоры солдат.

Ночь сгустилась вокруг пятерых онемевших людей, только мерцало пламя костра. Слова Бораби будто повисли в воздухе и еще долго витали в темноте после того, как слетели с языка. Индеец окинул взглядом сидевших у огня.

— Братья, так умирать — страшно. Это смерть крысы, а не человека. Он — наш отец.

— Что мы можем предпринять? — спросил Филипп.

— Мы должны его спасти, — ответил Бораби, и его голос гулко отозвался в ночи.

52

Хаузер склонился над приблизительной схемой города, которую нарисовал два дня назад. Его люди дважды прочесали окрестности, но местность настолько заросла, что о составлении точной карты не могло быть и речи. Здесь оказалось несколько пирамид, десятки храмов и сотни других мест, где могли спрятать гробницу. Если не повезет, поиски растянутся на несколько недель.

В дверях появился солдат и отдал честь.

— Докладывай.

— Сэр, сыновья в двадцати милях отсюда за переправой через реку Оката.

Хаузер медленно отложил карту.

— Живы и здоровы?

— Поправляются после болезни. С ними индеец тара, который их лечит.

— Оружие?

— У женщины дурацкая допотопная винтовка, лук, стрелы, духовая трубка. Разве это оружие?..

— Хорошо. — Помимо воли Хаузер почувствовал уважение к братьям. По всем понятиям им следовало давно расстаться с жизнями. Макс был точно таким же — упорным и везучим. Могучее сочетание. В голове промелькнул образ старшего Бродбента: голый по пояс, он прокладывал дорогу сквозь джунгли. К потной спине прилипли щепки, веточки, листья. Они месяцами махали мачете, но, израненные, искусанные, больные, ничего не находили. А затем Макс бросил его, отправился вверх по реке и сорвал куш, за которым они гонялись целый год. Марк возвратился домой ни с чем и был вынужден вступить в армию… Хаузер тряхнул головой, словно старался избавиться от чувства обиды. Все это в прошлом. Зато будущее и состояние Бродбента принадлежат ему.

Его мысли прервал лейтенант:

— Прикажете послать команду солдат их убить? Обещаю, начальник, на этот раз мы не дадим маху.

— Нет, — ответил Хаузер. — Пусть явятся сюда.

— Не понимаю, — удивился teniente.

— Не трогайте их. — Хаузер повернулся к гондурасцу: — Оставьте в покое. Пусть приходят.

53

Филипп поправлялся медленнее остальных, но уже через три дня, окрепший стараниями Бораби, почувствовал, что может ходить. Солнечным утром они свернули лагерь и отправились в расположенную у подножия Серро-Асуль деревню тара. Индейские травяные настойки, мази и чай совершили чудо — все чувствовали себя значительно лучше и поспевали за быстро шагавшим впереди с мачете Бораби. К полудню показалась широкая река, где был найден Филипп: за пять часов путники одолели расстояние, на которое во время их отчаянного отступления ушло целых пять дней. За рекой, по мере приближения к горе, Бораби начал двигаться осторожнее. Дорога пошла на подъем. В лесу как будто посветлело, стало не так мрачно. Здесь на ветках пестрели лиловые цветы, а тропинку расцвечивали веселые солнечные блики.

Ночь они провели на заброшенной стоянке тара, где расположенные полукругом навесы под крышей из пальмовых листьев утопали в гниющей зелени. Мачете Бораби без устали пело — он прорубал путь в высокой по грудь траве к наиболее сохранившимся хижинам. Вот он скрылся в первой — раздался удар мачете, стук ноги о землю и невнятная ругань. То же самое произошло во второй. Когда индеец появился на пороге, у него на острие мачете извивалась змея. Бораби зашвырнул ее в лес.

— Теперь внутри чисто. Можете заходить, натягивать гамаки и отдыхать. А я приготовлю ужин.

Том посмотрел на Сэлли. Его сердце так сильно билось в груди, что, казалось, слышали все. Оба понимали, что сейчас произойдет.

Они выбрали меньшую из хижин. Внутри было тепло и пахло сухой травой. Лучики солнца проникали сквозь отверстия в кровле из пальмовых листьев и расцвечивали помещение пятнышками послеполуденного света. Том натянул свой гамак и наблюдал, как Сэлли натягивает свой. Солнечные зайчики в ее волосах были словно россыпь золотых монет и искрились при каждом движении девушки. Когда работа была закончена, Том сделал к ней шаг и взял за руку. Рука слегка дрожала. Он притянул ее к себе, провел ладонью по волосам, поцеловал в губы. Сэлли прижалась к нему, их тела коснулись друг друга, и он поцеловал ее снова. На этот раз она раскрыла губы, и он ощутил ее язык. Начал целовать в подбородок, в шею. Сэлли притянула его к себе, а он, расстегивая, целовал каждую пуговицу на ее рубашке. Обнажил груди. Прижимался губами сначала сбоку, затем вокруг отвердевших сосков. Рука скользнула по гладкому животу. Он почувствовал, как ладони Сэлли гладят его по спине. Том расстегнул ее брюки и, опустившись на колени, поцеловал в пупок, стягивая с нее одежду. Сэлли рванулась к нему и развела бедра. А Том целовал ее до тех пор, пока не почувствовал, как ее ногти вонзились ему в спину. Сэлли судорожно вздохнула, и все ее тело пронзила дрожь.

Потом она раздела его; они легли вместе в теплой темноте и занимались любовью до самого заката, пока золотые монеты не превратились в красные. Через некоторое время солнце скрылось за верхушками деревьев, и сумрак хижины тревожили лишь приглушенные звуки окружавшего их причудливого мира.

54

Их разбудил бодрый голос Бораби. Наступила ночь, воздух посвежел, в хижине плавал аромат жарящегося мяса.