Кодекс - Престон Дуглас - Страница 48

Хаузер углубился в храм. В дальнем конце он обнаружил еще одну линию квадратных опор, которые образовывали разрушенный выход в сумрачный задний двор. Он миновал и их. Во дворе валялось несколько сильно попорченных временем, сыростью и дождями статуй. Огромные корни деревьев, словно анаконды, проросли сквозь камни, раздвинули стены и крышу, став частью поддерживавшей все сооружение конструкции. В противоположной стороне двора обнаружился еще один проход, который вел в камеру, где находилась статуя — лежащий на спине с чашей в руках человек.

Хаузер возвратился к солдатам. Двое держали пленного индейского вождя — согбенного старика, почти голого, если не считать набедренной повязки и перекинутого через плечо и завязанного на поясе кожаного лоскута. Его тело было сплошь в морщинах. Хаузер подумал, что он впервые видит такого старого человека, хотя понимал, что индейцу, должно быть, не больше шестидесяти. В джунглях стареют быстро.

Он поманил к себе teniente:

— Мы остановимся здесь. Прикажи солдатам расчистить помещение для моей койки и стола. — Хаузер кивнул на старика. — Его прикуешь в маленькой камере за двором и приставишь охрану.

Солдаты затащили индейца в храм, а Хаузер сел на каменный блок, достал из кармана рубашки пенал с новой сигарой, отвинтил крышку и вытряхнул сигару. Сама сигара была упакована в бумагу из кедрового дерева. Он понюхал упаковку, разорвал, потер на ладони и вдохнул утонченный аромат. А затем начал свой любимый ритуал раскуривания.

Выпустив клуб дыма, Хаузер взглянул на стоявшую перед ним пирамиду. Она совершенно не напоминала те, что он видел в Чичен-Ице и Копане. Но, как все пирамиды майя, производила впечатление. В таких пирамидах часто встречались захоронения важных персон. Хаузер не сомневался, что старина Макс похоронил себя в одной из гробниц, которую сам же до этого обобрал. В таком случае, чтобы вместить все наследие старика, гробница должна быть просторной.

Убегавшую вверх лестницу разорвали корни дерева, выдавив со своих мест много каменных блоков и сбросив их к подножию. Наверху располагалась небольшая камера с четырьмя входами, которую поддерживали четыре квадратные каменные опоры. В ней находился небольшой каменный алтарь, на котором майя приносили в жертву врагов. Хаузер выпустил дым. Красочное зрелище. Жрец разрубал грудную кость, вскрывал грудную клетку, вырезал трепещущее сердце и с победным кличем поднимал над головой, а тело сбрасывал с лестницы. Там его ждали самые знатные члены племени и рубили тесаками в крошево.

Варвары, да и только.

Хаузер курил с удовольствием. Даже погребенный в растительности, Белый город производил впечатление. Макс тут оттяпал самую малость. Оставалось еще много чем поживиться. Скажем, обыкновенный камень с вырезанной на нем головой ягуара мог потянуть на целую штуку. Надо принять меры, чтобы об этом месте никто не узнал.

В лучшие годы Белый город должен был поражать пышностью. Хаузер мысленно представил картину: сияющие белизной новые храмы, игры в мяч (в которых проигравшие расставались с головами), ревущие толпы зрителей, облаченные в золото, перья и нефрит процессии жрецов. Что произошло потом? Теперь потомки тех гордых людей ютятся в хижинах, а их верховный жрец ходит в лохмотьях. Удивительно, как меняется мир.

Хаузер затянулся. Он признавал, что не все шло по его плану. Впрочем, не важно. Многолетний опыт подсказывал, что любая операция — это упражнение в импровизации. Те, кто считает, что способны завершить операцию по плану от а до я, и слепо следует букве, жестоко ошибаются и обычно погибают. Импровизация была сильной стороной Хаузера. А людям, как он знал, присуща непредсказуемость.

Взять хотя бы этого Филиппа. Явился к нему в Нью-Йорке петух петухом: дорогой костюм, манерничанье, деланный выговор человека из высших классов. Кто бы мог подумать, что он способен на побег? Скорее всего доходит теперь в джунглях — парень и без того тащился из последних сил, — но тем не менее Хаузер испытывал тревогу. И находился под впечатлением его поступка. Все-таки что-то от Макса передалось его беспутному отпрыску. Макс. Каким же он оказался идиотом!

Но теперь самое главное — разобраться в приоритетах. Прежде всего кодекс, а все остальное — позже. И Белый город тоже. В последнее время Хаузер с интересом следил, как грабили город Кью. Белый город и будет его городом Кыо.

Он посмотрел на тлеющий кончик и поднял сигару вертикально, чтобы дым щекотал ноздри. Сигары скрашивали путешествие через джунгли, делали его даже приятным.

Подошел лейтенант:

— Готово, сэр.

Хаузер последовал за гондурасцем в разрушенный храм. Солдаты приводили в порядок первое помещение: сгребали экскременты животных, сжигали сорняки, прыскали на землю водой, чтобы прибить пыль, и устилали ее срезанными листьями папоротника. Хаузер нырнул в узкий каменный проход, прошел через внутренний двор мимо поваленных статуй и оказался в задней камере. Сморщенный старик был прикован к одной из каменных опор. Хаузер посветил на него фонарем. Старый хрен, да и только, но индеец выдержал его взгляд, и на его лице не отразилось ни капли страха. Хаузеру это не понравилось. Он вспомнил Окотала. Эти индейцы совсем такие же, как вьетконговцы.

— Спасибо, teniente, — поблагодарил он гондурасца.

— Кто будет переводить? Он не понимает по-испански.

— Как-нибудь разберусь.

Лейтенант удалился. Хаузер посмотрел на индейца, и тот опять не опустил глаз. В его взгляде не было ни покорности, ни страха, ни злости.

Американец присел на край алтаря, осторожно снял пепел с потухшей сигары и снова раскурил.

— Меня зовут Марк, — начал он с улыбкой. Чувствовалось, что задача предстоит не из легких. — Вот какое дело, вождь: я хочу знать, где ты и твои люди похоронили Макса Бродбента. Скажешь, и не будет никаких проблем. Мы сходим в гробницу, возьмем то, что нам нужно, и уйдем с миром. Не скажешь — с тобой и с твоим народом случится очень нехорошее. А захоронение я так и так обнаружу и разграблю.

Он смотрел на индейца и энергично пыхал сигарой, чтобы кончик разгорелся докрасна. Старик не понял ни слова, но Хаузера это не тревожило. Вождь не дурак — сообразит, что от него хотят.

— Максвелл Бродбент, — медленно повторил американец, делая нажим на каждом слоге. И сопроводил слова жестом, который повсеместно означал вопрос: пожал плечами и поднял руки.

Индеец не ответил. Хаузер встал, еще сильнее раскурил сигару, подошел к старику, вынул сигару изо рта и поднес тлеющий кончик к лицу пленника.

— Хочешь попробовать сигару?

44

Филипп закончил рассказ. Солнце давно закатилось. Костер превратился в груду ярко-красных углей. Тому с трудом верилось, что брат сумел столько вынести. Первой заговорила Сэлли:

— Хаузер устраивает здесь геноцид. — Наступила неловкая пауза.

— С этим надо что-то делать.

— Например? — устало спросил Вернон.

— Пойдем к горным индейцам, предложим свою помощь и в союзе с ними одолеем Хаузера.

— Целительница, — развел руками дон Альфонсо, — нас убьют, прежде чем мы сумеем открыть рот.

— Я пойду в деревню без винтовки. Индейцы не посмеют расправиться с безоружной женщиной.

— Еще как посмеют. А мы что можем? У нас одно старое ружье против профессиональных солдат и автоматов. Мы ослабли, мы голодны. Нам не во что переодеться. Один из нас не способен передвигаться.

— И что же вы предлагаете?

— Все кончено. Надо возвращаться.

— Вы предрекали, что нам не переплыть болото.

— Мы знаем, что их лодки у водопадов на Макатури. Пойдем и украдем их.

— А потом? — спросила Сэлли.

— Я вернусь в Пито-Соло, а вы домой.

— И позволим Хаузеру убивать всех и каждого?

— Да.

— Мне это не подходит! — возмутилась Сэлли. — Мы свяжемся с правительством. Пусть сюда пошлют войска и арестуют его.

— Целительница, правительство ничего не станет предпринимать. — Дон Альфонсо выглядел очень усталым.