Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету - Голсуорси Джон - Страница 4

– Сейчас ты получишь гоголь-моголь с подогретым вином, милый, – сказала Динни и вышла. Клер последовала за ней.

Генерал поцеловал жену.

– Старик держался замечательно, дорогая, хотя мы все, за исключением Эдриена, увидели его уже мёртвым. Мне придётся вернуться на похороны. Думаю, что церемония будет пышная. Дядя Катберт – видная фигура. Я говорил с Лайонелом насчёт Хьюберта. Он тоже не знает, что делать. Но я всё обдумал.

– И что же. Кон?

– Вся штука в том, придадут ли этому значение военные власти. Они могут предложить ему выйти в отставку, а это для него конец. Лучше уж пусть сам подаст. Он должен явиться на медицинскую комиссию первого октября. Сумеем ли мы до тех пор нажать, где нужно, но так, чтобы он ничего не знал? Мальчик слишком горд. Я мог бы съездить к Топшему, а ты созвониться с Фоленби. Как ты считаешь?

Леди Черрел сделала гримасу.

– Знаю, – прибавил генерал, – это противно. Саксенден – вот был бы настоящий ход. Но как к нему пробиться?

– Может быть, Динни что-нибудь придумает?

– Динни? Ну что ж! Ума у неё, кажется, больше, чем у всех нас, кроме тебя, дорогая.

– У меня, – возразила леди Черрел, – его и вовсе нет.

– Какой вздор! Ага, вот и она.

Динни подала генералу стакан с пенистой жидкостью.

– Динни, я говорил маме, что нужно потолковать о Хьюберте с лордом Саксенденом. Не придумаешь ли, как до него добраться?

– Через кого-нибудь из деревенских соседей, папа. Есть же у него такие.

– Его имение граничит с поместьем Уилфрида Бентуорта.

– Вот и нашли. Будем действовать через дядю Хилери и дядю Лоренса.

– Каким образом?

– Уилфрид Бентуорт – председатель комитета по перестройке трущоб, созданного дядей Хилери. Немножко здоровой семейственности, а, дорогой?

– Гм! Хилери и Лоренс приезжали в Портминстер… Жаль, что не подумал об этом.

– Поговорить мне с ними вместо тебя, папа?

– О, если бы ты взяла это на себя!.. Видит бог, терпеть не могу устраивать собственные дела.

– Конечно, возьму. Это ведь женское дело, правда?

Генерал недоверчиво взглянул на дочь: он никогда не был до конца уверен, говорит она серьёзно или шутит.

– А вот и Хьюберт, – торопливо объявила Динни.

III

Действительно, по истёртым серым плитам каменной террасы, с охотничьим ружьём и в сопровождении спаниеля шёл Хьюберт. Черрел, стройный худощавый молодой человек выше среднего роста, с некрупной головой и лицом, на котором пролегли не по возрасту многочисленные морщины. Коротко подстриженные тёмные усики, тонкие нервные губы, виски, уже тронутые сединой, смуглые худые щёки, довольно широкие скулы, живые блестящие карие глаза, широко посаженные под изломом бровей над тонким прямым носом, Хьюберт был вылитый отец в молодости. Человек действия, обречённый на праздные раздумья, всегда чувствует себя несчастным. С тех пор как бывший начальник Хьюберта обвинил его в недостойном поведении, молодой человек всё время нервничал, так как был убеждён, что действовал правильно, или, вернее, соответственно обстоятельствам. А поскольку ни воспитание, ни характер не позволяли ему публично выступить с самооправданием, он нервничал ещё больше. Солдат по призванию, а не по воле случая, он видел, что его карьера под угрозой, что его репутация офицера и джентльмена опорочена, и был лишён возможности ответить ударом на удар тем, кто его порочил.

Ему казалось, что голова его, как у боксёра, зажата рукой противника и каждый может по ней щёлкнуть, – самое отвратительное ощущение для самолюбивого человека.

Хьюберт вошёл через балконную дверь, оставив на террасе ружье и собаку и чувствуя, что за минуту до этого в гостиной говорили о нём. Такие сцены повторялись теперь постоянно, потому что в семье Черрелов огорчения одного немедленно становились общими. Приняв из рук матери чашку чая, Хьюберт рассказал, что лес сильно поредел и птицы стали очень осторожны. Затем наступило молчание.

– Пойду просмотрю почту, – бросил генерал, вставая. Жена вышла вслед за ним.

Оставшись наедине с братом, Динни собралась с духом и выпалила:

– Хьюберт, ты обязан что-то предпринять.

– Оставь, девочка. История, конечно, мерзкая, но сделать ничего нельзя.

– Почему ты не хочешь опубликовать отчёт о том, что случилось? Ведь ты же вёл там дневник. Я все отпечатаю, а Майкл найдёт тебе издателя. У него есть знакомства в этих кругах. Мы просто не имеем права сидеть сложа руки.

– Выставлять свои переживания напоказ? Да мне даже подумать об этом противно! А другого выхода нет.

Динни нахмурилась:

– А мне противно смотреть, как этот янки сваливает на тебя свою вину.

Как офицер британской армии, ты обязан дать ему отпор.

– При чём здесь армия? Я поехал с ним как штатское лицо.

– Почему бы тогда не опубликовать дневник целиком?

– Это только ухудшит дело. Ты ведь его не читала.

– Можно кое-что вычеркнуть, кое-что подчистить и печатать. Знаешь, папа того же мнения.

– Ты бы лучше сперва прочитала эту штуку. Там куча всякого жалкого вздора. Когда человек остаётся вот так, один, он распускается.

– А кто тебе мешает выбросить все лишнее?

– Добрая ты душа, Динни!

Динни погладила брата по руке:

– Что за человек этот Халлорсен?

– Надо отдать ему должное – у него масса достоинств: смел, вынослив, нервы железные. Но дорого ему только одно – он сам, Халлорсен. Плохо переносит неудачи. Поэтому, когда они случаются, виноваты в них всегда другие. Он утверждает, что экспедиция провалилась из-за отсутствия транспорта. А транспортом ведал я, хотя, брось он там вместо меня самого архангела Гавриила, и тот не сумел бы ничего сделать. Халлорсен допустил просчёт, а сознаться в нём не желает. Все это ты найдёшь в моём дневнике.

– Ты уже видел? – Динни достала газетную вырезку и прочла: "Мы надеемся, что капитан Черрел, кавалер ордена "За боевые заслуги", примет меры, чтобы снять с себя обвинения, выдвинутые против него профессором Халлорсеном в книге об экспедиции в Боливию, провал которой автор объясняет отказом капитана Черрела поддержать его в критический момент". Видишь, травля уже начинается.

– Где это напечатано?

– В "Ивнинг сан".

– Меры! – с горечью произнёс Хьюберт. – Какие там ещё меры! На что, кроме честного слова, я могу сослаться? Бросив меня одного с этими даго, он позаботился, чтобы свидетелей не было.

– Значит, остаётся одно: дневник.

– Я дам тебе эту проклятую штуку.

Ночью Динни сидела у окна и читала "эту проклятую штуку". Полная луна плыла между вязами. Кругом царило гробовое молчание. Только бубенчик позвякивал на холме в овчарне, только цветок магнолии, распускаясь, заглядывал в окно. Всё казалось таким неземным, что Динни по временам отрывалась от чтения и устремляла взгляд наружу, в фантастический мир. Полная луна десятки тысяч раз вот так же проплывала над этим куском земли, с тех пор как он достался её предкам. Чувство покоя и безопасности, всегда охватывающее человека в таком старом доме, лишь усугубляло одинокую боль и тоску, которыми дышали прочитанные девушкой страницы. Жестокие слова о жестоких вещах – один белый среди дикарейметисов, единственный друг животных среди заморённых мулов и людей, не знающих жалости. За окном простирался холодный, безмятежный и прекрасный мир, а Динни с пылающими щеками читала и чувствовала себя несчастной.

"Эта грязная гадина Кастро снова колет мулов своим чёртовым ножом. Несчастные животные тощи как жерди и окончательно выбились из сил. Предупредил его в последний раз. Если опять примется за своё, отведает плетей… Ночью трясла лихорадка".

"Утром как следует всыпал Кастро – дал дюжину. Посмотрим, не уймётся ли теперь. Не могу сладить с негодяями: в них нет ничего человеческого. Ох, хоть бы на денёк очутиться в Кондафорде, поездить верхом, забыть об этих болотах и несчастных, похожих на скелеты мулах!.."