Мир Ашшура. Дилогия - Мазин Александр Владимирович - Страница 12

Фаргал продолжал расти как на дрожжах. В семь лет он выглядел ровесником Бубенца, хотя тот и сам был не из мелких. Внешне мальчик тоже изменился. Волосы его потемнели, брови стали совсем черными, а на переносице образовалась горбинка – намек на характерный «хищный» профиль, который через много лет будут чеканить на золотых монетах Карнагрии. Еще он выучился читать и писать. Причем не только по-эгерински, но и ажурной фетской звукописью, которую мало кто понимал к северу от гор Яго. Нифру находила, что у Фаргала способности к каллиграфии. Сам же мальчик изучил фетское письмо только из уважения к жене Тарто. Он привязался к фетсианке больше, чем к кому-либо из цирковых. Фаргал восхищался ею и завидовал Мимошке, который называл ее мамой.

В конце предпоследнего месяца года, именуемого в Эгерине месяцем Благодеяния, а в Карнагрии – Желтым, труппа остановилась в маленьком южном городке со смешным названием Корешок.

Фаргал подрался с Бубенцом. Повод был ничтожный. Когда Фаргал наконец ухитрился прижать противника к мостовой, он уже и забыл, что они не поделили.

– Сдаюсь,– пискнул Бубенец.

Все чаще и чаще их потасовки заканчивались победой Фаргала, хотя Бубенец был на три года старше.

– Ну ладно,– сказал победитель, убрал колено с груди побежденного, поднялся и увидел прямо перед собой брюхастого, богато одетого горожанина.

– Молодец! – похвалил тот и манерно похлопал в ладоши.– Как тебя зовут, малыш?

Фаргал молчал. Толстяк ему сразу не понравился, а уж когда назвал малышом…

И это – в полных семь лет!

– Ты очень красивый мальчик! – произнес толстяк и умильно улыбнулся.

Длинноногий и мускулистый (результат постоянных тренировок), Фаргал уже в семь лет был сложен как юноша. Но черты его лица, тонкие и гармоничные, в сочетании с большими серыми глазами в обрамлении длинных загнутых ресниц вполне могли бы принадлежать девушке, а не семилетнему мальчику…

Фаргалу никто раньше не говорил, что он красив. А ему самому это в голову не приходило. Вот Нифру – действительно красивая. Или маленькая дочка Мили.

– Очень. Очень красивый,– повторил толстяк и вытянул гузкой влажные губы.

Фаргал опять промолчал.

Бубенец поднялся с земли, отряхнулся и встал рядом.

Горожанин щелкнул пальцами.

Тут Фаргал обратил внимание на носилки, около которых топталась четверка рабов, и еще одного человека, не раба, свободного, почтительно стоящего в нескольких шагах позади.

По знаку толстяка этот человек приблизился и подал хозяину вместительную бархатную сумку.

– На вот, возьми!

На пухлой ладони горожанина лежал ком липкой медовой пастилы.

Фаргал не шелохнулся. Толстяк ему не нравился все больше и больше.

– Ну тогда ты возьми.– Горожанин протянул сласть Бубенцу.– Вы – не здешние?

– Нет,– ответил Бубенец, взяв угощение: он никогда не отказывался от подарков.– Мы – цирковые. Вечером будем давать представление на площади. Приходите.

– Обязательно приду! – Толстяк, подмигнув Фаргалу, двинулся к носилкам.

– Богатый,– уважительно сказал Бубенец.– Видал, какие перстни?

Фаргал передернул плечами.

– Ну что,– спросил он,– двинем к нашим или еще пошатаемся?

– Вернемся – Мили нам опять какую-нибудь дурацкую работу найдет,– сказал Бубенец.– Будто у нас рабыни нет…

О богатом горожанине они забыли еще раньше, чем съели подаренную пастилу. И удивились, когда, вернувшись на рыночную площадь, обнаружили рядом с фургонами труппы знакомые носилки.

Толстый горожанин толковал о чем-то с Тарто. В руках он держал кошелек, но, судя по лицу старшины, разговор был неприятный. Наконец Тарто решительно мотнул головой и отошел, оставив толстяка в одиночестве. Тот постоял немного, глядя, как Кадол, Мимошка и Налус готовят место для вечернего представления, затем спрятал кошелек и ушел.

– Ага, явился,– сердито сказал Тарто, увидев Фаргала.– Марш в шатер и чтоб до завтрашнего утра оттуда ни шагу!

– Деда, ты что? – изумился мальчик.– А представление?

– Без тебя обойдемся! Ишь, любимец публики! – Старшина хмыкнул.

– Это из-за того, толстого? – догадался Фаргал.– Что ему надо?

– Купить тебя хочет, – сказал Тарто.

– То есть как? – удивился мальчик.– Я же не раб!

– Покупают и продают, парень, не только рабов.– Тарто взял его за руку и повел к шатру.

– Но это несправедливо!

– А кто тебе сказал, что у нас справедливый мир? – Старшина усмехнулся.– Ладно, не бойся, никто тебя не продаст!

– Я не боюсь! – Фаргал нахмурился.– Но почему я должен сидеть в шатре из-за какой-то жирной крысы? И зачем я ему?

– Ты будешь сидеть в шатре, потому что я тебе велю! – рассердился Тарто.– Марш! – и, подзатыльником придав названому внуку нужное направление, отправился к сыновьям.

«Жирная крыса» заявила, что является старейшиной и казначеем этого города. Власть и деньги. Такой не понимает слова «нет».

Никого из своих Тарто в случившееся посвящать не стал. Им – выступать. Старшина лишь сообщил, что сегодня труппа работает без Фаргала. И еще, без всяких объяснений, попросил Большого присмотреть за парнем.

Фаргал сидел в шатре и сквозь щель смотрел на сполохи факелов вокруг помоста. Он видел множество голов и изгибающуюся в танце фигурку Нифру. И огромную луну, повисшую над крышами домов. Из-за этого гигантского, налившегося мертвенной синевой шара все остальное казалось игрушечным. Игрушечные домики, люди-куклы и рокоток барабана – словно стрекочущий кузнечик.

Нифру завертелась волчком и упала. Танец окончен. Сейчас Кадол, Мили и Мимошка пойдут с чашами для сбора, а Большой возьмет Нифру на руки и унесет со сцены. Не для пущего эффекта. Жена Тарто настолько выкладывалась в танце, что часто и впрямь не могла подняться сама.

Луна завораживала. Фаргал не мог оторвать от нее глаз. Холодок пополз у него по спине. Не осознавая, что делает, мальчик поднялся, откинул полог шатра и шагнул в ночь.

Вокруг – ни души. Все, кто был на рыночной площади, собрались вокруг помоста. Фаргал слышал шум толпы, но как будто издалека. Даже лошади, привязанные всего в тридцати шагах от шатра,– словно в нескольких милях. Ноги сами по себе понесли Фаргала прочь, мимо опустевших рядов, к узенькой, уходящей вверх улочке. Луна пропала, заслоненная стенами. От канавы тянуло смрадом нечистот. Ни одного огонька в высоко расположенных окнах, только редкие звезды вверху, между почти сомкнувшихся крыш.

Фаргал, не думая ни о чем, переставлял ноги. Он не чувствовал вони, и темнота его не тревожила. Он знал, куда нужно идти. Остальное словно бы потерялось в синем тумане…

Большой, Тарто и Нифру подошли к шатру. Фетсианка куталась в шерстяной плащ – ей было холодно.

– Фаргал,– позвал старшина, откидывая полог.

В ответ – молчание.

– Его нет! – воскликнул Тарто, заглянув в шатер.– Нифру!

– Вышел прогуляться,– предположил Большой, но фетсианка уже выпростала из-под плаща руки. Пальцы ее осторожно искали что-то в ночном воздухе. Тарто напряженно следил за ней, а Большой, подняв повыше факел, озирался по сторонам.

Пальцы Нифру сжались, словно ловя невидимую нить.

– Погасите огонь,– чуть слышно проговорила она.

Тарто выхватил у Большого факел, швырнул на мостовую и затоптал.

– Агеон ис, агеон ан, агеон сян со… – наговаривала на старофетском Нифру, перебирая пальцами.—Агеон ма, агеон цза, агеон лу фон…

Голубая ниточка потянулась от ее руки в темноту. Слабенькая, еле заметная.

– Там,– дрожащим от напряжения голосом, проговорила фетсианка.

Большой глядел, приоткрыв рот.

Тарто толкнул его кулаком в спину:

– Беги, дурень! Быстро!

И бывший солдат, грохоча сапогами, устремился за голубой паутинкой. Тарто обнял жену, взял ее руку:

– Держись, моя хорошая!

Топот тяжелых сапог затих – Большой вбежал в проулок.

Фаргал почувствовал: цель уже рядом. С одной улочки он свернул на другую, пошире, поднялся по ступеням. Впереди, за аркой, была Верхняя площадь, самое высокое место в городе. Днем они с Бубенцом поднимались сюда, смотрели на острые крыши и зубчатую змею городских стен. Вокруг площади располагались два храма, Великого Ашшура и Прекрасной Таймат, пустующий дворец Владыки и дома «хозяев» города. Днем здесь топталась по меньшей мере дюжина стражников. Ночью их должно быть еще больше, но почему-то, когда Фаргал пересек тень древней арки, Верхняя площадь оказалась безлюдной. Никого.