Шесть собак, которые меня воспитали - Прегозин Энн - Страница 6

Так что полы и коврики моего детства имели, мягко говоря, не самый лучший вид. Но если бы ради жизни с Моппет (конечно, мне легче говорить об этом, чем моей маме) пришлось передвигаться на шлюпке по устроенным ею водоемам, я бы спокойно переселилась в шлюпку.

Прежде чем закончить разговор о писании кокер-спаниелей, нужно сказать еще об одной характерной черте сук этой породы, «неконтролируемом мочеиспускании» (внезапном писании, которое может произойти, если собака сильно возбуждена или напугана). Моппет писала от страха, например, при виде ветеринара. Еще она писала от радости, когда я приходила домой после школы. Она была так рада видеть меня, что не могла удержаться и делала лужи.

Стандартное средство от этого, о котором я тогда не знала: не показывать собаке, которая неистово радуется, что вы тоже безумно рады. Пусть встреча будет более сдержанной. Это не значит, что вы должны игнорировать собаку. Просто поздоровайтесь с ней некоторое время спустя.

У Моппет была еще одна особенность – она рвала бумагу. О таком я никогда не читала ни в книгах по собаковедению, ни в справочных изданиях о кокер-спаниелях (и никогда не слышала от их хозяев), видимо, это было отличительной чертой только моей Моппет. Такое случалось практически каждый день – как только предоставлялась возможность. Книги, газеты, письма, журналы, комиксы, медицинские журналы, тетрадки. Если какой-то из этих предметов – или бумажная салфетка, или марка – лежал там, где она могла его достать, или падал, собака тотчас же начинала весело играть с ним. Если, как часто случается, бумажная салфетка падала у кого-то с коленей во время еды, Моппет быстро подбегала и рвала ее на тысячи кусочков. Если моя мама откладывала в сторону свой журнал по домоводству, чтобы ответить на телефонный звонок, то по возвращении видела снежный вихрь из мелких клочков бумаги и Моппет в его центре.

Зачем собака рвала бумагу, знала только она сама. Возможно, ей казалось, что журналы следует рвать. Или ее раздражали тетрадки. Или из-за подсознательной потребности разгонять птиц она устраивала засады, прячась в бумажных завалах? Я так и не нашла объяснения этой ее страсти. Мы не смогли отучить Моппет рвать бумагу. Зато научились класть все, что сделано из бумаги, вне пределов ее досягаемости. Но, должно быть, мы иногда об этом забывали, или она находила подходящий момент, потому что воспоминания о детстве связаны у меня с бумажными клочками, разбросанными по всему дому.

Ну да хватит о писании и бумаге. Как же проходило остальное обучение Моппет? Она оказалась «умной и активной ученицей», хотя в свои шесть-семь лет я была не слишком профессиональной дрессировщицей. Моппет легко запоминала все, что должна знать любая собака. Она подходила, когда я звала ее, что было важно для ее безопасности. Она хорошо выполняла команду «Сидеть!», удобно располагая свою маленькую попку на полу. Она «ждала», если только я не уходила слишком далеко. Она хорошо умела ходить на поводке, не совсем рядом, но достаточно близко, чтобы не тянуть поводок. Если я сидела на диване и похлопывала ладошкой рядом с собой, то она понимала, что нужно запрыгнуть на диван. И если я говорила ей «пошла вон», она понимала, что нужно спрыгнуть. Все это она делала достаточно послушно, как и полагается такой замечательной собаке-компаньону, какой она была.

Моппет соответствовала этому понятию – компаньон. Ее присутствие, ее любовь стала ядром моего детского существования, источником добра и надежности. Я могла на нее положиться, любить, ничего не опасаясь. Она спала вместе со мной. Бывает ли в детстве что-нибудь лучшее, чем возможность спать со своей собакой? Моппет следовала за мной по пятам. Если я останавливалась и брала книгу, а затем усаживалась почитать, она садилась рядом со стулом. Если я читала долго, она ложилась и засыпала. Когда я приходила посидеть на ступеньках крыльца, выходившего на задний двор, рядом тотчас же возникал пушистый комочек – это Моппет укладывалась рядом, и мы вместе блаженствовали: дышали свежим воздухом и грелись на солнышке.

То, что Моппет была истинной собакой-компаньоном, подтверждалось ее сиюминутной готовностью испытывать вместе со мной что-то новое или же мириться с чем-то старым, что ей не очень-то нравилось. И не потому, что ей не хватало впечатлений. Чего она только не делала, чтобы доставить удовольствие мне. Эта готовность проявлялась сильнее всего во время наших прогулок с подаренной мне красной игрушечной коляской.

Не помню, что появилось у меня раньше: Моппет или коляска. Но помню, как однажды на Рождество я увидела отца через окно гостиной – он шел с коляской по боковой дорожке, пытаясь попасть в дом незамеченным, – и как при этом забилось мое сердце. Я не сажала в свою замечательную коляску ни кукол, ни другие игрушки. Разве может кукла сравниться с маленькой живой, дышащей Моппет?

С другой стороны, ни одну куклу не нужно было уговаривать сидеть в коляске. А Моппет очень даже нужно. Какому нормальному щенку захочется оставаться в металлическом корыте на колесах, который шатается и скользит, в то время как хозяйка радостно возит его по улице? Но Моппет послушно сидела. При этом я сюсюкала над ней, а проходящие мимо люди гладили ее. Но в какой-то момент ей надоедало терпеть всю эту шумную возню, тогда она выпрыгивала.

Я звала ее и сажала обратно, но спустя несколько минут она выпрыгивала снова, и было понятно, что добровольно в коляску она не вернется. Я возвращала ее обратно, приказывая «Сидеть!». Но только я собиралась продолжить прогулку, как она снова выпрыгивала, а ее взгляд говорил: «Мне это надоело. Давай сделаем что-нибудь другое». Я благодарила свою малышку за то, что она достаточно долго просидела в коляске, а себя утешала мыслью, что еще успею ее покатать.

И на следующий день я везла ее вниз по улице, заворачивала за угол, с шумом проезжала мимо витрин магазинов на Пятой авеню. Если же мне хотелось настоящих приключений, я объезжала вокруг всего квартала. Это заканчивалось тем, что Моппет выпрыгивала из коляски одновременно с извиняющимся и решительным выражением на морде, а взгляд ее ясно говорил – на сегодня прогулка окончена. Это не уменьшало мою любовь. Наоборот, я любила ее еще сильнее: ведь моя малышка делала все, что в ее силах, лишь бы я получила удовольствие, и от этого прогулки с коляской становились еще прекрасней.

Благодаря Моппет все мои дни стали ярче, красочнее, интереснее, она помогала мне познавать себя и до некоторой степени определила мое будущее.

Прогулки с Моппет приносили мне большую радость, воспоминания об этом не угасли во мне и по сей день. Конечно, этому предшествовали буйные прыжки возле входной двери. Потом мы выходили, и я ждала, чтобы Моппет пописала (ожидаемое событие, естественно, тут же происходило). Но это было лишь прелюдией к главному: к прогулке на улице. Деревья, стволы, которые она обнюхивала: бурьян возле деревьев, у которого она останавливалась прочитать послания; белка в саду у соседей; воробей, пролетающий над головой; одуванчик, растущий в трещине на боковой дорожке, ветерок, нежно пробегающий по шерсти, когда Моппет поднимала нос, чтобы вдохнуть его, – это была природа, которую маленький кокер-спаниель исследовал с таким удовольствием. Эти маленькие непредсказуемые дары природы – зрелища, звуки, запахи, движения – приводили ее в восторг, который передавался мне, пробуждая интерес к животным и растениям, ко всему этому хрупкому чуду жизни. Потому что природа находится не где-нибудь, не когда-нибудь. Она здесь и сейчас. И это счастье – немного прогуляться по улице с собакой!

Сейчас я гуляю с другой собакой и по другой улице. Я садовод и мне знакомы латинские названия деревьев и кустарников, мимо которых мы проходим. Я прочитала много книг по зоологии и поэтому могу заметить гнездовья птиц и норы земляных червей, на которые мы иногда наталкиваемся. Но видеть и чувствовать все это научила меня Моппет, когда мне было шесть лет.

А потом появился Бью, пес моего отца. История его знакомства с нашей семьей самая обыкновенная: однажды он пришел следом за моей сестрой из мясной лавки. Если рассказывать эту историю подробнее (я попросила Паулу сделать это), нужно начать с того момента, когда сестра стояла возле прилавка в мясной лавке. Она только что расплатилась, и продавец дал ей коричневый бумажный пакет с мясом, а затем сделал то, что делал всегда: протянул ей угощение – кусочек копченой болонской колбасы, завернутый в бумагу. Сестра ненавидела такую колбасу, но не хотела обижать продавца. Поэтому она взяла подарок, поблагодарила продавца, вышла из магазина и направилась домой, а когда отошла достаточно далеко, то положила колбасу в задний карман джинсов.