Шесть собак, которые меня воспитали - Прегозин Энн - Страница 41

И еще один звонок – в крематорий для животных, чтобы забрали тело Бу из клиники, кремировали и позаботились о прахе.

Голос женщины в телефонной трубке казался добрым и успокаивающим; ей не впервые приходилось разговаривать с рыдающими людьми. Несколько раз я прерывала разговор, потому что не могла говорить, но когда наконец нашла в себе силы, она все мне детально объяснила. Когда речь зашла об оплате, о том, что она зависит от веса собаки, который подразделяется на категории, ей опять пришлось ждать, прежде чем я смогла выдавить из себя, что мой некогда 60-килограммовый ротвейлер теперь подходит под категорию «меньше 50 килограммов».

В ту ночь я не могла заснуть, ни на секунду не забывая о лежавших на кухонном столе таблетках. А на следующее утро поднялась в шесть часов. В ветеринарной клинике нас ждали в девять. В семь часов требовалось дать Бу шесть таблеток, которые должны были подействовать через два часа. Но еще не было семи, еще оставалось время. Я взяла чашку с кофе, села на пол в двух шагах от того места, где лежал Бу на своей желтой подушке, и начала с ним разговаривать – да, только разговаривать. Никакой рак не сумел превратить его в собаку, которую можно просто так погладить. Бу остался таким же, каким был, мое прикосновение он и теперь воспринял бы как посягательство на его независимость. Все-таки я три раза погладила его по загривку. И три раза он заворчал в ответ, требуя соблюдения дистанции. Разговаривая с ним, я боялась, как бы он силой своего интеллекта не постиг смысла слез, текущих из моих глаз.

Накануне, ложась спать, Лекси попросила меня разбудить ее «вовремя», до того как нужно будет давать таблетки. Я уже собиралась будить ее, как она сама, очень бледная, вошла в гостиную, постояла минуту и села на пол рядом со мной. Через некоторое время спустился Дэвид. Он примостился на диване с чашкой в руке, но так и не смог выпить свой кофе в атмосфере глубокой печали, воцарившейся в комнате.

В тот момент, когда часом раньше я вошла в комнату, пришло ясное осознание того, что жизнь Бу подошла к концу. Вот в последний раз мы с ним обменялись утренними приветствиями. Сейчас я в последний раз наполню водой его миску и буду смотреть, как он пьет. Я взглянула на Бу. Истекали последние минуты, которые ему оставалось провести в этой комнате и в этом доме – его доме. Уходили последние мгновения, когда он мог видеть и узнавать нас – свою семью. Время приближалось к семи, пора было давать таблетки.

Я отправилась на кухню, открыла пакет и достала два хот-дога. Дрожащими руками взяла нож, проделала по три отверстия и в каждое положила по две таблетки. Этих шести таблеток, по словам доктора, хватило бы, чтобы «свалить лошадь».

Вечером я осторожно объяснила Лекси, что произойдет с Бу, когда транквилизаторы подействуют, что случится в ветеринарной клинике, и как это тяжело. Чтобы пройти через это, сказала я ей, мы должны думать только о Бу. Дочь ответила, что все понимает. Сейчас, вернувшись в комнату, я спросила, готова ли она. Лекси кивнула головой.

Я подошла к Бу и протянула ему хот-дог. Он взял, сделал пару жевательных движений и проглотил. Горло у меня сжалось, я протянула ему второй. Все было кончено.

Я опустилась на пол рядом с Бу. Через некоторое время Лекси попросила: «Погладь его, мама. Ему это нужно».

«Нет, еще рано, – ответила я. – Надо подождать».

Пока я давала собаке начиненные транквилизаторами хот-доги, я не думала о том состоянии странного покоя, в которое впадет Бу, когда таблетки подействуют. Но вот это началось, и сердце сдавило от горя и безысходности. Тело собаки стало расслабляться. Бу начал ускользать. Тело его вытянулось, глаза были открыты, он еще смотрел на меня, но постепенно эти глаза заливала пустота. Какой-то миг… и моей собаки в них больше не стало. Полчаса назад я убеждала его не сопротивляться и принять лекарство. Теперь же мне хотелось кричать: «Вернись, не уходи! Вернись!».

Внимательно следя за выражением глаз Бу, я дотронулась до его спины. Я бы заметила даже малейший признак того, что он осознает происходящее. Но никакой реакции не было, только выражение абсолютного покоя на морде.

Я повернулась к Лекси. «Можешь погладить его».

Она протянула руку и начала очень осторожно гладить собаку, повторяя: «Бу хороший мальчик. Я с тобой, Бу».

Мы, Лекси и я, сидели и нежно гладили Бу, наши прикосновения были такими же ласковыми, как и наши слова. А когда мы начинали плакать, то отодвигались от него и крепко обнимали друг друга, понимая, что нам надо быть сильными ради Бу. Мы не могли допустить, чтобы он слышал или чувствовал, как мы горюем. Это могло взволновать и побеспокоить его. Когда все закончится, у нас будет время выплакать свое горе. А в тот момент нужно было думать только о нем и не мешать ему погрузиться в глубокий сон, который превратится для него в вечный покой. К нам присоединился Дэвид, и следующий час стал часом печали. Но в этой печали были моменты близости, когда мы, разговаривая с Бу, прикасались к нему и гладили все еще крепкие мышцы на шее и плечах. Потом моя рука нашла его маленькие мягкие уши. Щенком он весь был покрыт вот такой же мягкой шерстью, а когда вырос, то шерсть у него, как у всех ротвейлеров, стала жесткой и лишь слегка волнистой. Но на ушах она всегда (и память об этом сохранилась на кончиках моих пальцев) оставалась такой же мягкой и нежной, как и в тот день, шесть лет назад, когда я внесла его в этот дом и в свою жизнь. Я гладила его огромную голову, не отводя глаз от морды, прежде необыкновенно выразительной. Ротвейлер ничего не может выразить с помощью хвоста, только радость, – хвост у этих собак слишком короток. Но его морда – открытая книга, правда, столь же сложная, как и ее хозяин. Глядя на нее в тот день, я испытывала боль. Что-то похожее на неровное пламя догорающей свечи появилось в глазах моего Бу.

Всю неделю Бу лежал на подушке с вытянутыми прямо перед собой передними ногами, согнув задние. Голову, когда не спал, он держал поднятой, стремясь видеть все происходящее. Сейчас он вдруг начал беспокоиться, и я поняла, что ему надо: он хотел лечь на бок. Я поспешила помочь, потянула его за задние ноги, и он с ворчанием перекатился на бок. В моей голове пронеслись кадры из документальных фильмов. Дикий кабан, пронзенный отравленными стрелами, лежит на боку на покрытой травой земле. Слон в саванне с пулевым ранением в голову опускается на колени и, не в силах более противиться судьбе, перекатывается на бок. Животные так поступают, когда готовы умереть.

Было восемь тридцать. Я позвонила доктору и описала состояние Бу.

«Так и должно быть, – сказала она. – Теперь он готов».

Мы с Дэвидом взяли одеяло, осторожно перенесли на него Бу, вынесли его из дома и положили в машину.

Через двадцать минут мы так же осторожно опустили собаку на стол в ветеринарной клинике. Бу очень медленно дышал. Его глаза были открыты, но он не воспринимал окружающее. Поэтому и не увидел, как игла вошла в вену на передней лапе, как ветеринар нажал на поршень шприца, чтобы ввести препарат, который должен был остановить его сердце. Если бы он мог что-то чувствовать или слышать в этот последний момент, то ощутил бы наши прикосновения к своей голове и услышал бы, как я сказала: «Прощай, Бу».

Пес еще недолго дышал, а потом его не стало.

Несколько преисполненных печали минут мы постояли над его распростертым, неподвижным телом. Потом надо было заставить себя уйти. Мы собрались с духом, сказали последнее «прости» и двинулись к выходу, но я возвратилась и поцеловала Бу в голову. Лекси сделала то же самое. Уже оказавшись в холле, я все продолжала оглядываться, чтобы еще раз увидеть своего прекрасного ротвейлера, лежащего на холодном металлическом столе.

Сознание того, что ты поступил правильно, служит некоторым утешением. Это не уменьшит боль и не заставит вас перестать плакать, но слезы кажутся не такими горькими, они словно вселяют в вас какую-то надежду. Еще задолго до того, как утихнет сердечная боль, эта надежда заставляет вас начать работать головой (чему до этого вы активно сопротивлялись), принуждает искать смысл в происшедшей трагедии. И в результате вы обретаете то, что редко приходит без боли. Это как компенсация за перенесенную боль – новое понимание.