Леди-послушница - Вилар Симона - Страница 69

О небо! Как все это обидно! Милдрэд уткнулась в ворох шкур, какие принес ей Родри, и горько плакала. Она еще никогда так ни из-за кого не рыдала. Ранее победы, одержанные над мужскими сердцами, казались всего лишь игрой, куртуазной забавой, которая только подтверждала ее уверенность в себе. Но тут она сама стала добычей, за ней охотился опытный хищник, который почти полностью очаровал ее, стал казаться лучше и интереснее многих, кто был выше его по положению, но не обладал и долей обаяния бродяги с именем легендарного короля. И она настолько поддалась его чарам, что, опомнившись, была готова хоть к овцам убежать, только бы подальше от него. Ибо Милдрэд понимала, что боится не столько Артура – она опасалась самой себя и того упоительного чувства, которое он разбудил в ней и с которым было столь сложно бороться.

Она заплакала уже навзрыд, раскачиваясь из стороны в сторону. И тут дверь хижины растворилась и на пороге возник силуэт сестры Урсулы.

– Это ты так ревешь?

Милдрэд постаралась сдержать рвущееся из груди рыдание.

– Мне страшно ночевать неизвестно где. И я боюсь волка! – нашлась она.

Монахиня глубоко вздохнула, даже погладила девушку по голове.

– Ну что ты, деточка. Волку нужны овцы, а не ты. Летом он не осмелится напасть на человека.

– Но на пастуха же волк напал! А Ифор вон какой здоровенный.

– Он напал потому, что Ифор сам набросился на него, когда хищник пытался уволочь овцу. К тому же после пира, какой волк устроил прошлой ночью на пастбище, он навряд ли сегодня явится. Так что иди, устраивайся возле костра. Да и собаки там.

Да, еще и собаки. Когда Милдрэд расположилась на овчине у костра, большой черный Дрок лишь покосился на нее и опять опустил на лапы свою большую длинную голову. Но потом из кустов, прихрамывая, вышла вторая овчарка по имени Лиса и неожиданно улеглась под боком девушки. Это была большая красивая собака с янтарными в свете костра глазами; Милдрэд стала ласково поглаживать ее по длинной черной шерсти, пока рука ее не опала, и она заснула с еще не просохшим от слез лицом.

Последующие дни были все похожи на первый. Правда, теперь вместе с Родри, Дроком и шедшей на поправку Лисой они неплохо справлялись со стадом. Постепенно Милдрэд стала привыкать к овцам, но все равно дивилась, что Родри, этот полудикий парнишка, умеет так хорошо считать своих животных. Казалось, он знает едва ли не каждое в отдельности, а некоторым даже давал клички. Овец тут паслось множество – больше двухсот, и это не считая ягнят, которых у иных маток имелось по двое-трое и с которыми было особенно много хлопот – в отличие от спокойно жующих при передвижении овец, эти носились как угорелые. Однако по сути особой работы у пастухов не было: просто перегонять овец на новые пастбища и следить, чтобы они не разбредались.

Милдрэд, сама будучи из края овцеводства, отметила, что здешние овцы отличались от тех, какие водились в Денло. Шерсть у местных овец была не такая длинная и шелковистая, как у равнинных на востоке Англии, заметно короче, однако гуще – так что при стрижке здесь получали почти столько же шерсти, сколько и в хозяйстве ее отца, только, конечно, пониже сортом. Зато местная порода паслась на подножном корму, на горных пастбищах, куда изнеженных тонкорунных овец и загнать бы не удалось. И молока здешние овечки давали немало – один только овечий сыр оправдывал их содержание. Масть здешних овец была такая же белая, а вот ноги и мордочки – коричневыми.

А еще девушку восхищали собаки. Эти валлийские овчарки были прирожденными пастухами, для которых работа – смысл жизни. И если отара растягивалась, то стоило свистнуть Дроку и Лисе, как собаки срывались с места и носились вокруг овец, собирая их в плотную массу. Замечательные были собачки. Милдрэд дивилась их неутомимости, неприхотливости и работоспособности, и Родри тоже гордился ими. Правда, в отличие от девушки, он никогда не ласкал псов, иногда лишь вычесывал у них из шкуры колючки и проверял, нет ли в их густой шерсти клещей. Милдрэд же любила лишний раз погладить псов, сама вызвалась их кормить, порой просто бегала и дурачилась с ними. И спали они подле нее, чаще всего Лиса, которую Милдрэд особенно привечала.

Спать на воздухе оказалось даже приятно. Ночи были короткими, светлело рано, а темнело поздно. Милдрэд не просыпалась даже на рассвете, когда скорее всего можно было ожидать нападения волка и когда Родри поднимался, чтобы с собаками обойти отару. Девушка вставала позже, гнала овец на водопой, пока Родри доил корову и готовил нехитрый завтрак. Однако, когда Родри предложил ей выстригать у овец под хвостами, чтобы они не так пачкали шерсть, девушка с негодованием отказалась.

Родри сокрушенно вздыхал.

– Олвен! – только и сказал он, опять назвав ее этим странным именем, к которому она постепенно стала привыкать. Однако в этот миг ей почудилась в нем едва ли не насмешка.

– Знай свою работу, пастух! – огрызнулась юная леди.

Постепенно она даже стала находить своеобразное удовольствие в пастушеской жизни. В этой пустынной местности она вместе с собаками бегала, как козочка, по склонам в своей короткой рыжей тунике без рукавов, позволив волосам свободно развеваться за спиной.

Такой ее однажды и увидели возникшие словно из ниоткуда трое валлийцев. Милдрэд их испугалась: они показались ей сущими дикарями – в меховых накидках, в коротких туниках и с голыми ногами, перетянутыми до колен крест-накрест ремнями, удерживавшими грубые башмаки. Их длинные волосы были лишь немногим короче, чем у нее, сильные руки украшала замысловатая татуировка, а взгляды были суровыми. При их появлении Милдрэд сразу кинулась к пастушьей хижине, во весь голос зовя сестру Урсулу. Однако когда та возникла из хижины в своем темном бенедиктинском одеянии, валлийцы поклонились ей с почтением. Сестра Урсула, сама будучи наполовину валлийкой, тут же перешла на местный язык, они переговорили, и когда лохматые парни из Уэльса взяли свои короткие луки и собрались уходить, они приветливо простились как с ней, так и с тревожно поглядывавшей на них Милдрэд.

– Тебе не стоит их так пугаться, – сказала монахиня, когда три силуэта в последний раз мелькнули на гребне холма. – Это всего лишь селяне из Лланселина, – она указала на дальнюю гряду, откуда порой долетал благовест колокола. – Они не безбожники, а в Лланселине есть небольшой храм Святого Силина, куда они ходят молиться. И хотя местная кельтская церковь отличается от нашей, валлийцы почитают священнослужителей. Своих обителей они не устраивают, но к монахиням-отшельницам относятся с глубочайшим уважением. Меня они приняли за одну из таких. К тому же я напомнила, что эта земля охраняется самим Черным Волком, а его они почитают.

Валлийцы приходили еще пару раз, как-то принесли зарезанного барана и при этом смотрели на Милдрэд так, что она заволновалась: уж не хотят ли они выменять ее за это мясо? Сестра Урсула только рассмеялась, узнав о ее страхах, и снова уверила, что у валлийцев даже стоит поучиться почтению и добродетели. Милдрэд пожимала плечами: ей не понравилось, что они смеялись, когда Родри назвал ее Олвен.

А потом опять пришел волк. Это случилось перед рассветом, когда Родри отправился на свой обход и вдруг кинулся вперед, услышав лай собак и шум отары на другом конце долины. С криками мальчик побежал туда, однако сильные псы справились до его прихода, отогнав хищника. Милдрэд же беспечно спала, так ничего и не услышав.

В этот день Ифор впервые смог подняться. Всю неделю сестра Урсула лечила его, кормила, мазала раны снадобьями, поила крепкими лекарственными настоями. Она считала, что пастух понемногу идет на поправку, так как к нему вернулся аппетит. А услышав про волка, Ифор даже встал, оперся на плечо Родри и отправился туда, где собаки учуяли хищника. Там пастух долго рассматривал следы на земле, что-то говорил мальчику на валлийском, указывая на темневший вдали лес, а потом без сил рухнул на землю. Родри и Милдрэд пришлось тащить бесчувственное тело к хижине на плаще, а вернувшаяся после сбора трав сестра Урсула ворчала, что они позволили еще не окрепшему раненому отойти так далеко.