Леди-послушница - Вилар Симона - Страница 31

Юстасу вдруг стало по-настоящему хорошо. И подумалось: а не бросить ли эту затею? Пусть он и далее остается для этой милой веселой девушки просто приятным попутчиком и благородным покровителем, с которым ей интересно общаться. Но сомнения завладели им лишь на краткий миг. Юстас успокоился, поймал ее руку и, поднявшись, отвел девушку от освещенного столика с шахматами к нише окна, где никто не мог их слышать.

– Я ведь серьезно хочу предложить вам стать моей спутницей. Конечно, объяви я об этом, ваши строгие стражи в белых плащах тут же поднимут крик. Но вы-то сами, леди Милдрэд, согласны довериться мне?

Она с сомнением теребила посеребренные накладки на концах своего пояса. И Юстас стал убеждать:

– Подумайте, вы будете ехать под моей охраной, посетите множество заслуживающих внимания мест. Мой дядюшка епископ будет рад принять вас, а потом мы продолжим путь, причем со всевозможными удобствами. Не скрою, мне будет приятно ваше общество, но я вовсе не собираюсь подходить к вам ближе, чем это допускают честь и добродетель.

– Они не позволят, – тихо прошептала Милдрэд и покосилась туда, где сидели тамплиеры, а потом бросила взгляд на настороженно наблюдавшего за ней и принцем Утреда.

– В конце концов, разве не в вашей власти приказать им? – негромко настаивал Юстас. – Хотите, я изъявлю свою волю – мне никто не посмеет возразить. Однако… Мы в вами можем попросту сбежать!

– Сбежать? – удивилась Милдрэд. Но тут же на ее устах появилась лукавая улыбка. – Вот было бы забавно!

– Конечно, забавно! Вы только представьте: еще затемно вас разбудит сенешаль, вы одна покинете свои покои, тихо выскользнете к воротам замка, где я буду ожидать вас. Мы поедем в порт и с утренним отливом отбудем с острова. Здесь, бесспорно, поднимется переполох, но к этому сроку мы будем далеко. А потом я велю прислать корабль для ваших спутников, который и доставит их в Бристоль. Им останется только дождаться вас в надлежащем месте. Все равно рано или поздно вы окажетесь в монастыре, но до того, как укрыться в обители, совершите увлекательное путешествие, переживете приключение, да к тому же повидаете много интересных мест и встретите достойных людей, из которых один будет ни много ни мало, как мой дядя епископ. Вот уж мы удивим его, когда вместе прибудем в Винчестер!

Юстас словно превратился для нее в шаловливого товарища по играм: он улыбался, даже прищелкнул пальцами, дабы передать всю забавность и исключительность предстоящего приключения, и Милдрэд улыбалась в ответ. Такого в ее размеренной, полной запретов жизни еще не случалось. Да и чего ей бояться, если она будет под покровительством принца Юстаса, о котором ее отец отзывался исключительно с похвалой?

Еще какое-то время они обсуждали детали своего замысла. Принц пообещал, что оставит на острове Геривея Бритто, дабы тот успокоил всех, когда о побеге станет известно. А на сенешаля замка можно положиться: тот предан Блуаскому дому и выполнит все как нужно. Милдрэд тоже внесла свою лепту, предложив подлить своим слугам настойку мака, чтобы те спали покрепче и ничего не заметили. Особенно надо опасаться Утреда, – и девушка покосилась в сторону старого вояки.

Они шептались и пересмеивались, потом Милдрэд покинула зал, кликнув своих женщин. У порога она оглянулась и поманила Утреда. И только она исчезла, улыбка принца растаяла. Накинув до глаз капюшон, он стремительно вышел, сделав знак Геривею следовать за собой.

Еще не развиднелось, когда ворота в замке отворили и несколько всадников выехали наружу. Юстас чуть замешкался, склоняясь к остававшемуся под глубокой аркой Геривею, и Милдрэд расслышала, как он негромко сказал:

– …и чтобы никто, слышишь – никто!

– Я сделаю, – кратко отозвался тот.

Рядом с ним переминался с ноги на ногу всклокоченный сенешаль.

– Я опасаюсь… – начал было он, но Геривей, смотревший вслед всадникам, только отмахнулся:

– Твое дело быть в стороне и держать язык за зубами.

Милдрэд ехала подле принца, кутаясь в свою рысью пелерину, и все же ее била мелкая дрожь от утреннего холода и возбуждения. Надо же, как ловко удалось ей всех напоить маковым отваром! Даже донимавший ее расспросами Утред ничего не заподозрил.

Отчасти она стыдилась того, что обманула преданных людей. И перед тамплиерами как-то неловко. Но ничего. Власть Юстаса оградит ее от их гнева.

По пути принц не сказал ей ни слова. Она правила лошадью, в чересседельной суме которой находились ее спешно собранные пожитки, в том числе и ее алое блио. Милдрэд надеялась поразить этим нарядом епископа Генри, о котором слышала, что, несмотря на духовное звание, он очень светский человек и в его винчестерском дворце собирается самое изысканное общество. Уж на Пасху там, безусловно, будет великолепно. Эта мысль придала Милдрэд бодрости, и она больше не оглядывалась.

В этот предрассветный час тишина стояла мертвая, даже угнетающая. Кругом царил мрак, и только от моря исходил слабый мерцающий свет. Наступал час отлива. У причалов было довольно мелко, а у берега под копытами коней захлюпала грязная жижа, по которой полуодетые матросы толкали к воде длинную ладью. Но грязь у берега скоро сменилась водой, нос ладьи закачался на волнах. По знаку шкипера с ладьи на причал перекинули сходни.

Юстас шагнул на них первым и протянул руку Милдрэд.

– Что такое? – довольно резко спросил он, когда девушка неожиданно замешкалась и оглянулась.

– Мне показалось, кто-то закричал.

– Это чайка, – ответил принц и, не выпуская ее руки, увлек на палубу судна.

Глава 8

Окно в покоях епископа Винчестерского было огромным: тройное, разделенное изящными колоннами, а сверху обрамленное округлой аркой с каменным архивольтом[47]. Но главное, что в него были вставлены тонкие пластины стекла, пропускавшего достаточно света, чтобы епископ, не зажигая свечей, мог прочитать содержимое королевского послания.

– Что-то существенное? – спросил епископа граф Арундел.

Граф стоял у окна, наблюдая, как на зеленом газоне в саду играли его дочери – Оливия и Агата. Их силуэты в белых одеждах сквозь мутноватое стекло казались несколько расплывчатыми. Арундел щелкнул ногтем по ромбовидной пластине в переплете оконной решетки.

– Это ведь привезено не из Палестины или Венеции? Неужели богатейший и могущественный епископ Винчестера велит использовать стекло, производимое в нашем Гилфорде?

– Надо же поддерживать отечественных умельцев, – приблизившись, с улыбкой отозвался прелат.

Они встали рядом – благородный граф Арундел, Уильям из рода д’Обиньи, и один из первых церковников Англии Генри Винчестерский, родной брат короля Стефана, а по матери внук самого Вильгельма Завоевателя. Граф Арундел – высокий, статный, с роскошной шевелюрой белых от седины кудрей – смотрелся как истинный воин, хотя лицо его выражало не столько суровость, сколько мягкое благородство. Казалось удивительным, что кроткий взгляд этих голубых глаз принадлежит известному победителю турниров, получившему громкое прозвище Уильям Сильная Рука.

А вот Генри Винчестерский являл тот тип священнослужителя, перед которым так и тянет преклонить колени, поспешить под благословение, облобызать епископский перстень. Будучи достаточно рослым и тучным, он выглядел величественно: проницательные темные глаза, крупные черты лица, оплывший подбородок покоился на вороте роскошной сутаны из лилового бархата. Голову епископ обривал на манер монаха; подчеркивая, что дав однажды монашеский обет, намерен придерживаться его всю жизнь – что, впрочем, не слишком вязалось с его роскошным облачением, золотой вышивкой лиловой пелерины, сверкающими на холеных руках богатыми перстнями.

Личность епископа Генри восхищала современников. Он был одновременно и монахом, и воином, и политиком. Одни считали его перебежчиком из лагеря в лагерь, другие – единственным мудрым миротворцем, какому удавалось добиться от воюющих монархов соблюдения хоть каких-то законов. В любом случае он был непревзойденным мастером интриги и входил в число наиболее влиятельных вельмож в королевстве.