Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио - Родари Джанни - Страница 16

— Зачем? Что может быть срочного в такое время?

— Вы забыли, что умер барон, ваш дядя?

— Конечно, — отвечает Оттавио, — надо позаботиться о похоронах.

11

Пройдёт много лет и, наверное, даже много веков, прежде чем голубые воды озера Орта вновь увидят такие похороны, как проводы в последний путь барона Ламберто, — лучше цветного фильма.

Даже день выдался совершенно необыкновенный, неповторимый. Солнце, скрытое лёгким туманом, освещало окрестности каким-то особым, серебристым светом, а горы словно подняли свой зелёно-голубой театральный занавес, отчего вдали за их вершинами появилась величественная Монте Роза, подобно великану, смотрящему со своей высоты на маленьких людей.

Ближние и дальние, на берегу и на холмах, повыше и пониже в горах — сколько колоколен вокруг озера? Больше тридцати наверняка. И все они с самого раннего утра обмениваются торжественным перезвоном. И с каждой колокольни любуется зрелищем какой-нибудь пономарь или служка.

Пятьдесят тысяч человек собралось на восточном берегу озера и по меньшей мере столько же на западном. Мыс, на котором расположен городок Орта, так заполнен людьми, что не будь в его основании прочной скалистой породы, он, наверное, погрузился бы в воду.

Барона Ламберто все знали и прежде, до того, как остров захватили бандиты. Он был хорошо известен при жизни. Нетрудно представить, каким знаменитым стал он теперь — после смерти.

Прах его перевезут на лодке с острова в Орту и отсюда в Домодоссолу, где находится семейный склеп Ламберто.

Между островом и Ортой всего каких-нибудь пятьсот метров — слишком мало, чтобы похоронный кортеж мог растянуться во всю длину, поэтому решили — пусть движется не по прямой, а зигзагами, на манер тех китайских мостиков, которые, ведя вас из пункта А в пункт Б, всё время поворачивают то вправо, то влево, чтобы вы могли полюбоваться панорамой с самых разных точек.

Открывает кортеж большая лодка, в которой сидят священник и служки. Среди них особенно выделяются внуки лодочника Дуилио, всюду сующие свой нос, — такие непоседы, что, кажется, сейчас побегут по воде и не утонут. Они ссорятся с другими детьми из-за ведёрка со святой водой и получают от священника пару хороших подзатыльников.

Затем следуют двадцать четыре совершенно одинаковые лодки. В каждой сидит генеральный директор банка со своим секретарём. Всего, следовательно, сорок восемь чиновников в чёрных костюмах и с мрачнейшими лицами. Дело в том, что, когда они прибыли на остров, гроб Ламберто, оказалось, уже закрыт.

— Но как же так, — удивились они, — а мы?

— Что вы? — спросил Оттавио с каменным лицом.

— Но... Мы... Мы хотели бы отдать должное... И кроме того, официально удостоверить, что это барон...

— Официально удостоверили это члены семьи, то есть я, его единственный племянник, и мажордом Ансельмо.

Таким образом двадцать четыре директора остались со своими сомнениями, и пока похоронный кортеж, петляя, движется по озеру, они продолжают терзаться всё тем же вопросом: кто всё-таки лежит в гробу — барон или загадочный самозванец? И если так, то где же настоящий барон?

За банкирами движется лодка с гробом покойного. Ею управляет Дуилио, прозванный в шутку Хароном, который сегодня и в самом деле выполняет роль перевозчика душ.

На лодке поднят чёрный флаг с огромной золотой буквой «Л» на полотнище. За лодкой с гробом следуют две поменьше. В одной сидит племянник Оттавио, притворяясь, будто вытирает слёзы белым с чёрной каймой платком. На самом деле, если б не боялся потерять равновесие, то, наверное, танцевал бы от радости. Ведь через несколько часов он узнает, какая часть безграничных дядиных богатств заполнит его пустующие карманы.

На другой лодке стоит, опираясь на сложенный подобающим образом зонт, мажордом Ансельмо. Он всё терзается своими подозрениями по поводу Оттавио. Но кто поверит ему, вздумай он открыто обвинить племянника барона в его смерти?

Ладно, допустим, можно доказать, что это он подсыпал снотворное в ужин обитателей мансарды. Ну и что? Какой врач, какой судья поверит, что барон умер только оттого, что перестали произносить его имя? Они посмотрят на Ансельмо как на ненормального и, наверное, спросят:

— Хотите, чтобы мы поверили в сказки? Забываете, что мы живём в двадцатом веке.

Ансельмо плачет. В хороший морской бинокль даже издали можно увидеть крупные слёзы, что катятся по его щекам и капают на зонт.

Далее следуют другие лодки с разными официальными лицами — гражданскими и военными, итальянскими и иностранными.

Затем лодки с флагами различных обществ, благотворителем которых барон всегда числился: любителей-цветоводов из Орты, Союза англо-немецких банков, друзей финансов, друзей казны, любителей кошек и так далее. Все эти знамёна составляют великолепную цветовую гамму.

Затем движутся сто двадцать семь моторных лодок с венками, присланными со всех континентов планеты, один даже с Огненной Земли.

Чего стоит присутствующим только пересчитать все эти венки! Кто насчитывает на два больше, кто на два меньше. Чтобы не спорить, останавливаются на цифре триста двадцать.

Но какой-то щупленький синьор всё-таки продолжает настаивать на том, что их триста двадцать один. Всегда ведь находится какой-нибудь оригинал, который не желает соглашаться с общим мнением.

Тем временем десятки тысяч людей вздыхают и с волнением обмениваются впечатлениями:

— Бедный барон Ламберто! При всех своих деньгах...

— Да, Ламберто, конечно, славился богатством, и ещё как!

— Но Ламберто и добротой своей известен.

— Кто? Ламберто? Да уж, добрее человека и не сыскать было!

— А, так это, значит, тот Ламберто, который...

— Да, да, тот самый Ламберто.

— А какой, вы думали, это Ламберто?

— Ламберто только один и есть... Вернее, был.

— Жил-был однажды Ламберто!..

Замыкает похоронный кортеж большая лодка с музыкантами. Это оркестр миланских трамвайщиков, специально прибывший в Орту на поезде. Оркестр исполняет один траурный марш за другим.

— Барон Ламберто слыл истинным любителем музыки.

— Ламберто любил красивые вещи...

— Эх, какое было сердце у Ламберто...

— Как вы сказали? Ламберто умер от болезни сердца?

— Говорю, что у него было большое сердце, у Ламберто.

— Бедный Ламберто!

— Ламберто — там...

— Ламберто — здесь...

— Ламберто — тут...

— Ламберто — всюду...

Если бы кто-нибудь мог подняться высоко-высоко над землёй и послушать оттуда сразу всё, что звучит сейчас на берегах озера Орта, он услышал бы только одно:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто.

Конечно, люди говорят и о многом другом. Следуя в похоронной процессии, промышленники из Оменьи обсуждают последнюю модель кофеварки, производители сантехнической арматуры из Сан-Маурицио Д’Опальо обмениваются сведениями об арабских шейхах, заказавших партию золотых смесителей, изготовители зонтов из Джиньезе сетуют на то, что лето, по их понятию, оказалось слишком засушливым, горцы из Вальстроны недовольны ценами на древесину, художники-абстракционисты из Вербании ругают своих коллег — художников-реалистов, и наоборот.

Но всегда находится хотя бы один человек, который упоминает Ламберто, и не успевает он произнести «о» из его имени, как кто-то другой уже произносит «Л».

Никто ничего не планировал, не программировал, но факт тот, что сто или даже сто пятьдесят тысяч человек громко или тихо, женскими или мужскими голосами, так или иначе, беспрестанно произносят по очереди это имя:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

И вдруг — впрочем, это было предначертано, и можно даже спорить на что угодно — такое случится, — в гробу покойного раздаются удары. Все в изумлении замирают. Священник перестаёт читать молитву. Оркестр умолкает. Все потрясены. Удары становятся всё сильнее. Некоторые тут же падают в обморок от волнения, другие держатся — упасть в обморок всегда успеешь.