Ничего личного - Бондарь Дмитрий Владимирович - Страница 6

Захар застыл за спиной Золля как Медный всадник и выглядел странно — то ли испуганно, то ли удивленно, не понять.

— Нет, — твердо возразил я. — Так не пойдет. Он ничего плохого еще не сделал. И если мы будем последовательно выполнять свои обещания, то и не сделает.

— Я просто собирался переправить парня в Канаду…

— Ну уж нет уж, — присоединился ко мне Захар. — Пусть на виду у нас побудет. И нам спокойнее, и вам хлопотать не о чем.

— Я сообщу об этом руководству. Думаю, вас не похвалят.

Мы с Захаром переглянулись, и нам стало весело — я увидел в глазах Майцева искреннее восхищение непосредственностью куратора. Кажется, в Союзе все еще считали, что мы от них в чем‑то зависим, и соответствующие инструкции были выданы Золлю.

— Конечно, Брайан. Это ваша прямая обязанность, — согласился с ним Захар. — Я бы даже сказал, основная.

— Вы зря шутите, юноша, — Золль почувствовал скрытую издевку. — Дело очень серьезное. Если меня не обманул мой калькулятор, то мы за три месяца заработали сумму, сравнимую с годовым бюджетом всего Союза. Неужели вы думаете, что это останется незамеченным нашими начальниками? Было бы сущим детством считать, что ваши способности не будут поставлены на службу…

— Брайан, я очень уважаю ваше мнение, — прервал я его, — но поверьте мне, я смогу объясниться с кем угодно. Так что давайте займемся своими делами, и не будем морочить друг другу голову!

— Хорошо, Сардж, — быстро согласился Золль. — Тогда давайте считать, делиться и перемещать.

Они с Захаром сели за стол и принялись распределять прибыль, а я подошел к окну. Под зданием, напротив паркинга, остановился зеленый маршрутный автобус, талантливо переделанный в некое подобие уличного трамвая начала века — такие были только в Луисвилле. Из него выгрузились несколько чернокожих парней и, что‑то разыскивая, стали оглядываться по окрестностям. Следя за их перемещениями, я вспоминал о будущем Брайана Золля.

Он появится в девяносто пятом. Мы станем уже достаточно известными "друзьями России", такими, каким был для СССР Арманд Хаммер, чью основную компанию "Occidental Petroleum" я собирался прибрать к рукам в следующем — 1988 году после памятного июльского взрыва на нефтедобывающей платформе. Акции станут стоить едва ли меньше, чем будет денег на счетах компании. И каждый доллар с этих счетов нам достанется по 97 центов. Но и кроме долларов еще будут платформы, контракты, трубопроводы и нефтеперерабатывающие заводы. Хорошая сделка.

А Брайан Золль назовется полковником в отставке Игорем Васильевичем Лапиным. И попытается нас шантажировать историей о коммунистическом происхождении наших капиталов. Он останется последним, кто будет знать о ней. Что ж, Игорь Васильевич, поиграем. Но Бойд — наш.

Спустя неделю Золль–Лапин увез с собой те девять миллиардов, что выдал Кручина и еще столько же, что добыли мы. Операция была завершена, и в нашем распоряжении осталось чуть больше десяти миллиардов.

Напоследок он передал нам контакты своих подобранных кандидатов на места номинальных держателей миллиардов — тех, кто гарантированно будет послушен и не начнет выступать с собственными инициативами. У каждого из этих людей был какой‑нибудь скелет в шкафу, делавший их чрезвычайно сговорчивыми. Кто‑то продавал наркотики, кто‑то убил соседа, несколько человек укрывали свои доходы от налогообложения. Между ними нужно было распределить пакеты акций, счета… Постепенно, имитируя небывалый инвестиционный успех любого их предприятия, так правдиво, чтобы они сами уверовали в свою исключительность — чтобы не только на фотографиях, но и в частной жизни выглядели миллиардерами.

Однако сразу заняться этими людьми мы не могли, нас тормозила невозможность полного контроля наших зиц–председателей. Десять миллиардов — очень большая сумма, чтобы отдавать ее в руки кому попало без надежных гарантий. Какое‑то время они, конечно, будут лояльны, но обязательно попытаются присвоить чужое — они же не немцы, они американцы. И значит, следовало сначала создать механизм защиты наших интересов. Где‑то взять надзирателя за каждым из этих людей, которому можно было бы доверять. Золль рекомендовал подобрать им телохранителей и бухгалтеров. Причем таких, с которыми они никак договориться не смогли бы в силу взаимной ненависти. Белому расисту — охранника из черных расистов и бухгалтера–мексиканца, голубому — гомофоба и противника абортов, религиозному фанатику — злобствующего атеиста и так далее. Такая мера, по его мнению, позволила бы держать наши миллиарды в относительной безопасности.

Читая год назад о таких состояниях, мы поражались их размерам и страшно завидовали, не понимая — куда можно потратить такие деньжищи?! Но теперь вдруг оказалось, что для чего‑то серьезного средств все равно маловато. В банк за кредитом не сунешься — формально владельцы этих миллиардов черт знает кто… В общем, следовало серьезно задуматься о легализации бесчестно нажитых капиталов. Благо, что примеров сверхбыстрого обогащения вроде незабвенных саг о Милкене, Риче, том же Эбберсе было по нынешним временам в избытке.

Наши девчонки, все пятеро, получили по сто тысяч премиальных и готовы были носить нас на руках, чем Захар пару раз и воспользовался, проехавшись по коридору. Он становился подлинно счастливым лишь когда купался во всеобщем обожании. Все были довольны.

Треть вырученных средств мы отправили в Токио — там наклевывался замечательный пузырь в сфере недвижимости, и не воспользоваться им было бы глупо. Остальное распределили междц нефтью, золотом, бумагами — теми, что сулили какую‑то прибыль.

Я съездил на выходные к Сэму Батту — почему‑то соскучился по громкоголосому толстяку–фермеру. Наверное, так привязываются цыплята к наседке.

Я приехал к нему на закате, чтобы не отрывать фермера от работы

— Кого я вижу, — заорал Сэмюэль, едва я выбрался из машины. — Старина Сардж! А я смотрю на дорогу — твоя машина или не твоя?!

— Привет, Сэм, — мы обнялись, и в нос мне пахнуло потом, табачным листом и какой‑то химией. — Ты все с табаком возишься?

— Конечно, Сардж, конечно! С чем мне еще возиться в этом захолустье? Табак, кукуруза да мои лошадки — вот и вся жизнь!

Он повел меня в дом, рассказывая по пути, что урожай в этом году не то что в прошлом, а тем более, в позапрошлом! Что работник, нанятый им, сбежал, сломав трактор — сельские новости обрушились на меня как снегопад на Сибирь; их было много, они все были важные и Сэм очень желал ими поделиться.

— Лови, — едва оказавшись у холодильника, он бросил в меня бутылку пива. — Слышал, что делалось на "Черчилл Даунс" в мае? Нет? Ну ты полжизни потерял, Сардж! Весь ипподром аплодировал моим лошадкам! Весь! Глум таки пришла второй. Представляешь? Никто не ставил на нее, а она пришла второй! Готовлю ее на "Бридерс Кап" на следущий год — это все равно что Олимпийские игры для людей! А Месть тоже умничка, на "Кентукки Оукс" просто фурор произвела!

— Поздравляю! — я на самом деле искренне обрадовался. Тем более, что совершенно не ожидал ничего подобного от старого увальня и пьяницы. — Так ты теперь известный конезаводчик?

— Ну не то чтобы известный, — потупил взгляд Сэм, а потом рассмеялся: — Но лошадок моих знают! За Месть уже пятьдесят тысяч предлагали! Но я договорился с одним человечком из Калифорнии, у него есть хороший коник, будем линию выводить элитную! Из Мести выйдет отличная мамочка! Давай‑ка за это выпьем!

— Отличные новости! Расскажу Заку, пусть за тебя порадуется.

— Как там этот шельмец поживает? — с неподдельной теплотой, но как бы слегка между делом, поинтересовался Сэм. — Не женился еще?

— Зак‑то? Шутишь, дядя Сэм? Чтобы Зак женился, женщина должна обладать красотой Брук Шилдс или, на худой конец, Дженис Дикинсон, долготерпением матери Терезы и характером Опры Уинфри.

— От Дженис Дикинсон я бы и сам не отказался, — заговорщицки подмигнув, поделился со мной Сэм. — Да и по возрасту она более мне подходит, чем Заку — старовата для него тетка. Так что передай Заку, чтоб ручонки к Дженис не тянул!